revista arheologie vi gata tipar 2pag

ser ie nouă _ vol. VI _ nr. 2

Chişinău 2010

AcAdemiA de ştiinţe A moldoveiinstitutul pAtrimoniului culturAl

centrul de Arheologie

ISSN 1857-016X

ACADEMIA DE ŞTIINŢE A MOLDOVEIINSTITUTUL PATRIMONIULUI CULTURALCENTRUL DE ARHEOLOGIE

REViSTA ARhEOLOGiCă

Colegiul de redacţie

Redactor şef: dr. hab. Oleg Leviţki (Chişinău)Redactor responsabil: dr. Vlad Vornic (Chişinău)Secretar de redacţie: Larisa Ciobanu (Chişinău)

Membrii colegiului de redacţie: dr. hab. Igor Brujako (Odesa), dr. Valeriu Cavruc (Sfântu Gheorghe), dr. hab. Valen-tin Dergaciov (Chişinău), prof. dr. Svend Hansen (Berlin), dr. Maia Kaşuba (Chişinău), prof. dr. Eugen Nicolae (Bucureşti), prof. dr. Petre Roman (Bucureşti), dr. hab. Sergej Sanžarov (Lugansk), dr. hab. Eugen Sava (Chişinău), dr. hab. Sergej Skoryj (Kiev), dr. Nicolai Telnov (Chişinău)

Manuscrisele, cărţile şi revistele pentru schimb, precum şi orice alte materiale se vor trimite pe adresa: Colegiul de redacţie al "Revistei Arheologice", Centrul Arheologie, Institutul Patrimoniului Cultural AŞM, bd. Ştefan cel Mare 1, MD-2001 Chişinău, Republica Moldova

Рукописи, книги и журналы для обмена, а также другие материалы необходимо посылать по адресу: редакция "Археологического Журнала", Центр археологии, Институт культурного наследия АНМ, бул. Штефан чел Маре 1, MD-2001 Кишинэу, Республика Молдова

Manuscripts, books and reviews for exchange, as well as other papers are to be sent to the editorship of the "Archaeological Magazine", the Institute of Cultural Legacy of the Academy of Sciences of RM, bul. Ştefan cel Mare 1, MD-2001 Chisinau, the Republic of Moldova

Toate lucrările publicate în revistă sunt recenzate de specialişti în domeniuВсе опубликованные материалы рецензируются специалистамиAll the papers to be published are reviewed by experts

© AŞM, 2010

CUPRINS — СОДЕРЖАНИЕ — CONTENTS

STUDII — ИССЛЕДОВАНИЯ — RESEARCHES

EUGEN UŞURELU (Chişinău), APARIŢIA ŞI EVOLUŢIA DĂLŢILOR CU TOC DE ÎNMĂNUŞARE LONGITUDINAL ÎN EPOCA BRONZULUI DIN EUROPA DE EST . . . . . . . . . . 5

MAIA KAŞUBA, GALINA SMIRNOVA, MARINA VAKHTINA (Sankt-Petersburg/Chişinău), UN SECOL DE LA ÎNCEPUTUL INVESTIGAŢIILOR ARHEOLOGICE LA CETATEA NEMIROV DE PE BUGUL DE SUD (SCURTE BILANŢURI ŞI NOI OBIECTIVE) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 24

ДЕНИС ГРЕЧКО (Киев), НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ ИЗУЧЕНИЯ АРХАИЧЕСКОГО НЕКРОПОЛЯ ОЛЬВИИ ПОНТИЙСКОЙ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 44

VLAD VORNIC, LARISA CIOBANU (Chişinău), OBIECTE DE PODOABĂ DESCOPERITE ÎN NECROPOLA DE TIP SÂNTANA DE MUREŞ-ČERNJACHOV DE LA BRĂVICENI . . . . . . . . . 58

DISCUŢII — ДИСКУССИИ — DISCUSSIONS

SERGIU BODEAN (Chişinău), A FEW UNPUBLISHED ARCHAEOLOGICAL RESEARCH DATA CARRIED OUT IN 1943 AT PETRENI (REPUBLIC OF MOLDOVA) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 81

МАРИНА ДАРАГАН (Киев), ПАМЯТНИКИ РАННЕСКИФСКОГО ВРЕМЕНИ СРЕДНЕГО ПОДНЕПРОВЬЯ И ГАЛЬШТАТT: ПОИСК ХРОНОЛОГИЧЕСКИХ РЕПЕРОВ . . . . . . . . . . . . . . . 85

ИВАН СНЫТКО, ЕЛЕНА СНЫТКО, НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВ (Николаев), О КУЛЬТЕ ГЕРОЕВ В НИЖНЕМ ПОБУЖЬЕ В АНТИЧНУЮ ЭПОХУ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 114

MATERIALE ŞI CERCETĂRI DE TEREN — МАТЕРИАЛЫ И ПОЛЕВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ — PAPERS AND SURVEYS

ВАЛЕНТИН ДЕРГАЧЕВ (Кишинэу), НОВЫЕ МЕТАЛЛИЧЕСКИЕ ПРЕДМЕТЫ ПОЗДЕЙ БРОНЗЫ – РАННЕГО ГАЛЬШТАТTА С ТЕРРИТОРИИ МОЛДОВЫ . . . . . . . . . . . . . 120

АНАТОЛИЙ ОСТРОВЕРХОВ, АЛЕКСАНДР СУББОТИН (Одесса), ПОДБОРКА АНТИЧНОГО КУЛЬТОВОГО ЛИТЬЯ ИЗ ОДЕССКОЙ КОЛЛЕКЦИИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 130

АЛЕКСАНДР КАЗАРОВ, АНДРЕЙ КРИВЕНКО (Москва/Тирасполь), НАХОДКИ ЗОЛОТООРДЫНСКИХ МОНЕТ САКЧИ В МОЛДОВЕ И В УКРАИНЕ. НОВЫЙ МОНЕТНЫЙ ДВОР – АКЧА КЕРМАН . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 139

CERCETĂRI INTERDISCIPLINARE — МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ — INTERDISCIPLINARY SURVEYS

FELIX-ADRIAN TENCARIU (Iaşi), TEHNOLOGIA ARDERII CERAMICII ÎN PREISTORIE. „ENIGME” ARHEOLOGICE, INFORMAŢII ETNOGRAFICE, INTERPRETĂRI ETNOARHEOLOGICE . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 147

FLORENTINA OLENIUC, LUMINIŢA BEJENARU (Iaşi), NOTĂ ARHEOZOOLOGICĂ PRIVIND UNELE RESTURI DE PEŞTI ATRIBUITE STRATULUI CUCUTENI B, DIN TELL-UL DE LA PODURI-DEALUL GHINDARU (JUDEŢUL BACĂU, ROMÂNIA) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 163

SIMINA STANC, LUMINITA BEJENARU (Iaşi), SHEEP AND GOAT VALUATION IN THE COMMUNITIES OF THE SANTANA OF MURES–ČERNJACHOV CULTURE (4TH-5TH CENTURIES) IDENTIFIED ON THE TERRITORY OF ROMANIA . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 165

RECENZII ŞI PREZENTĂRI DE CĂRŢI — РЕЦЕНЗИИ И КНИЖНОЕ ОБОЗРЕНИЕ — PAPER AND BOOK REVIEW

Luminiţa Bejenaru, Arheozoologia Moldovei medievale, ed. Universităţii „Alexandru Ioan Cuza” Iaşi, Iaşi, 2006, 282 p. ISBN 978-973-703-161-7 (SIMINA STANC, Iaşi) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 170

Vasile Ursachi, Săbăoani. Monografie arheologică, vol. I, Iaşi, 2007, 234 pag.+33 fig.+316 pl., ISBN 978-973-152-011-7 (VLAD VORNIC, Chişinău) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 172

Проблемы охраны и изучения памятников археологии степной зоны Восточной Европы (Сост., отв. за выпуск: А.И. Василенко), Луганск: „Глобус”, 2010, 487 с., ISBN 978-966-95528-34-6 (ЯКОВ ГЕРШКОВИЧ, Киев) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 175

IN MEMORIAM

ПАМЯТИ ВАДИМА МИХАЙЛОВИЧА МАСCОНА — ИСТОРИКА И АРХЕОЛОГА (В.С. БОЧКАРЕВ, Л.Б. КИРЧО, Санкт-Петербург) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 180

К 80-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ПАВЛА ПЕТРОВИЧА БЫРНИ (НИКОЛАЙ ТЕЛЬНОВ, Кишинэу) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 183

VASILE LICA (25.01.1953 – 08.11.2010) (OCTAVIAN MUNTEANU, Chişinău) . . . . . . . . . . . . . . . 186

LISTA ABREVIERILOR — СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ — LIST OF ABBREVIATION . . . . . . . 188

INFORMAŢII ŞI CONDIŢIILE DE EDITARE A REVISTEI ARHEOLOGICE . . . . . . . . . . . . . . . . 190

ИНФОРМАЦИЯ И УСЛОВИЯ ИЗДАНИЯ АРХЕОЛОГИЧЕСКОГО ЖУРНАЛА . . . . . . . . . 192

INFORMATION AND CONDITION OF PUBLICATION IN THE ARCHAEOLOGICAL MAGAZINE . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 194

LISTA Instituţiilor de profil de peste hotare cu care Centrul de Arheologie al IPC AŞM întreţine relaţii de colaborare ştiinţifică şi efectuează schimb de publicaţii . . . . . . . . 196

STUDII — ИССЛЕДОВАНИЯ — RESEARCHES

APARIŢIA ŞI EVOLUŢIA DĂLŢILOR CU TOC DE ÎNMĂNUŞARE LONGI-TUDINAL ÎN EPOCA BRONZULUI DIN EUROPA DE EST1

Eugen UŞURELU, Chişinău

Studiul abordează problematica apariţiei şi evoluţiei dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal în epoca bronzului din Europa de Est.

Генезис и эволюция втульчатых долот эпохи бронзы Восточной Европы. В статье рассматриваются вопросы генезиса и эволюции втульчатых долот эпохи бронзы Восточной Европы.

Entstehung und Entwicklung der bronzezeitlichen Tüllenmeißel in der Osteuropa. Der Artikel ist den Proble-men der Entstehung und Entwicklung der bronzezeitlichen Tüllenmeißel in der Osteuropa gewidmet.

Schlüßelwörter: Osteuropa, Bronzezeit, Typologie, Chronologie, Tüllenmeißel. IntroducereRectificările semnificative ale cronologiei absolute

a unei serii de culturi euroasiatice, care au la bază seriile de date 14C din ultimele două decenii, au pus într-o nouă lumină procesul apariţiei topoarelor-celt în Europa de Est şi Sud-Est.

Plasarea în corespundere cu datele radiocarbon a poziţiei cronologice a monumentelor de tip Sejma-Tur-bino2 în intervalul cuprins între sfârşitul mileniului III – primul sfert al mileniului II a.Chr. (Трифонов 1996; Епимахов, Хэнкс, Ренфрю 2005; Koryakova, Epi-makhov 2007, тab. o.3) a scos în evidenţă un decalaj cronologic de 3-4 secole între apariţia topoarelor-celt în mediul acestor monumente şi alte regiuni ale Eurasiei (Бочкарев 2002, 115)3.

Având ca suport această premisă, cât şi localizarea grupelor teritorial-tipologice de topoare-celt post Sej-ma-Turbino în Europa de Est şi Sud-Est, V.S. Bočkarev infirmă conceptul originii convergente a topoarelor-celt în Europa, înaintând ideea răspândirii acestora în etape de la est spre vest. În conformitate cu modelul propus, în prima jumătate a mileniului II a.Chr. topoarele-celt capătă răspândire în nord-estul Europei, iar în secole-le XV–XIV a.Chr. în regiunile de sud ale Europei de

Est, inclusiv până la est de Carpaţi şi munţii Balcani. În secolul XIII a.Chr. începe producerea la scară largă a topoarelor-celt în regiunea carpato-balcanică, urmată de un proces similar în secolul XII a.Chr. la Dunărea de Mijloc şi periferia estică a Europei Centrale. În vestul Europei topoarele-celt se răspândesc începând cu seco-lul X a.Chr. (Бочкарев 2002, 118).

De menţionat că în literatura de specialitate ce se refe-ră la spaţiul intracarpatic, cât şi în cea cu privire la Europa Centrală, este susţinută originea autohtonă a topoarelor-celt din aceste regiuni. Totodată, în primul caz este consta-tată lipsa prototipului local din care ar fi derivat diferitele variante ale topoarelor-celt de tip „transilvănean” (Rusu 1966, 27), iar în cel de-al doilea caz nu există o opinie unanimă cu privire la prototipul local al topoarelor-celt din zona respectivă, acest rol fiind atribuit fie topoarelor cu disc şi spin (Wanzek 1989, 136-148), fie dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal (Hansen 1994, 177-185).

În Europa de Nord apariţia topoarelor-celt este pusă în legătură cu impulsul venit din Europa Centrală (Aner 1962, 216-219).

Luând în consideraţie acestea, în stadiul actual de cercetare, în afară de studierea problematicii apariţiei topoarelor-celt în Europa de Est, Sud-Est şi Centrală,

1 Cercetarea a fost efectuată în cadrul proiectului moldo-rus 09.820.07.01 UF.2 Transliterarea terminologiei, a numelor proprii, a denumirilor de localităţi în grafie chirilică s-a efectuat conform normelor:

Transliteration slawischer kyrillischer Buchstaben. DIN 1460.3 Din punctul de vedere al cronologiei relative, anterioritatea topoarelor-celt de tip Sejma-Turbino faţă de grupele de topoare-

celt ulterioare acestora din Siberia şi Europa de Est, inclusiv din nordul Mării Negre, a fost demonstrată în literatura de specialitate de mai multă vreme (Tallgren 1926, 179-180; Грязнов 1941, 237-171; Тихонов 1960, 45; Тереножкин 1961, 121; Черных 1976, 83-84; Bočkarev, Leskov 1980, 51-52; Leskov 1981, 33,34,36; Черных, Кузьминых 1989; Бочкарев 2002, 117; 2006, 398-400). Cât priveşte cronologia absolută a fenomenului Sejma-Turbino, aceasta era determinată până nu demult exclu-siv numai în baza datărilor arheologice, avându-se în vedere preponderent sincronismele pe direcţia balcano-egeeană şi cea est-asiatică (Черных, Кузьминых 1989, 256-265).

Revista Arheologică, serie nouă, vol. Vi, nr. 2, 2010, p. 5–23

6 Eugen UŞURELU

este oportună şi abordarea problematicii apariţiei şi evo-luţiei în aceste regiuni a dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal. Demersul ar înlesni determinarea cadrului cronologic şi cultural-arheologic al apariţiei dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal şi evoluţiei acestora în regiunile enunţate, permiţând de asemenea evidenţie-rea raportului cronologic şi a legăturilor între procesele apariţiei şi evoluţiei acestor două categorii funcţionale în regiunile respective.

În demersul de faţă va fi abordată una din compo-nentele problematicii enunţate – determinarea cadrului cronologic şi cultural-arheologic al apariţiei şi evoluţiei dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal în Europa de Est – regiunea pre-uralică, bazinele mijlociu şi inferior ale r. Volga şi Don, nordul Mării Negre, zona est-car-patică, cât şi în regiunea trans-uralică, Siberia de Vest, Asia Centrală şi Caucazul de Nord.

I. Principii şi metode de clasificare tipologică a dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinalÎn calitate de suport metodologic în vederea clasi-

ficării tipologice a entităţii în cauză, a fost aleasă per-spectiva criteriilor (fundamentelor) de fond (conţinut) (Колпаков 1991, 83). Altfel spus, delimitarea elemen-telor taxonomice este efectuată nu în rezultatul sistema-tizării şi clasificării în baza regulilor logicii formale a indiciilor tehnologice, morfologice sau decorative ale artefactelor, urmată apoi de determinarea dimensiunilor (informativităţii) spaţial-cronologice, cultural-arheolo-gice etc., ale claselor/tipurilor de artefacte, ci invers. Adică, seturile de indicii tehnologice, morfologice sau decorative ale artefactelor sunt mai întâi corelate cu datele de ordin spaţial-cronologic, cultural-arheologic etc. (cu care artefactele analizate manifestă legături)4. Respectiv, acestea din urmă şi determină relevanţa setu-

rilor de indicii tehnologice, morfologice sau decorative ale artefactelor şi stau la baza evidenţierii claselor/tipu-rilor de artefacte5.

Totodată, luându-se în consideraţie faptul că sis-tematizarea tuturor însuşirilor artefactului/artefactelor este imposibilă prin definiţie, şi, respectiv, nici în cadrul clasificării tipologice nu poate fi cuprinsă totalitatea în-suşirilor artefactelor analizate (Колпаков 1991, 31), în procesul de trecere a artefactelor (de fapt ale seturilor de indicii tehnologice, morfologice sau decorative ale artefactelor) prin „sita” datelor de ordin spaţial-crono-logic, cultural-arheologic etc., este determinată relevan-ţa primelor nu în general, ci în dependenţă de scopul clasificării în cauză.

În acelaşi timp, pentru a înlesni această procedură, în cazul entităţii date este efectuată mai întâi o clasi-ficare preliminară formală, în baza variaţiilor formei lamelor: I – dălţi cu lamă faţetată pe una din părţile late, muchie arcoidală în partea superioară şi marginile laterale curbate (Tüllenhohlmeißel); II – dălţi cu lamă faţetată pe ambele părţi late, muchii arcoidale în partea superioară, marginile laterale necurbate; III – dălţi cu lamă dreaptă (Tüllengerademeißel); IV – dălţi cu lamă lanceolată.

La rândul lor, diferenţierea acestora în tipuri şi subtipuri constituie rezultatul corelării indiciilor mor-fologice şi decorative ale artefactelor cu datele de ordin spaţial-cronologic, cultural-arheologic etc., prin prisma scopului clasificării în cauză. Totodată, deşi tipurile sunt delimitate în dependenţă de forma marginii tocului de înmănuşare, iar subtipurile în baza prezenţei/lipsei altor elemente morfologice şi/sau ornamentale, la te-melia acestei diferenţieri stau nu criteriile formale, ci relevanţa spaţial-cronologică, cultural-arheologică etc. ale acestor indicii ale artefactelor6.

4 Noţiunea de însuşire/indiciu este definită în literatura de specialitate rusă drept „orice trăsătură, caracteristică, stare, di-mensiune etc., care poate fi observată, totul ce poate fi descris şi înregistrat în cazul unui obiect sau fenomen concret, cu completarea – cât şi în raport cu acestea din urmă”. Ultima completare este considerată necesară, deoarece de regulă prezintă interes nu numai însuşirile propriu-zise, însă şi localizarea obiectului în timp şi spaţiu, aprecierea dată de om, „raportul” cu alte obiecte etc., adică totul ce are legătură cu obiectul sau fenomenul dat (Колпаков 1991, 12). Astfel, indiciile din urmă sunt definite de ţel, sau acele indicii care necesită a fi identificate sau care constituie obiectivul anumitei sarcini, iar primele – indicii indirecte, adică acele indicii cu ajutorul cărora sunt determinate (pe cale indirectă) cele de ţel. Totodată, este subliniat faptul că delimitarea acestora în indicii de ţel şi în indicii indirecte este determinată nu de specificul lor, ci de rolul îndeplinit de acestea în cadrul cercetării. Unele şi aceleaşi indicii pot fi indirecte în cazul unei cercetări şi de ţel în cazul altei investigaţii (Колпаков 1991, 22).

5 La prima vedere, perspectiva criteriilor (fundamentelor) de fond (conţinut) în vederea clasificării arheologice ar suferi de un grad mai înalt de subiectivism faţă de perspectiva regulilor logicii formale. Şi acesta ar fi determinat atât de nivelul pregătirii profesionale şi de accesul la informaţii ale cercetătorului, cât şi de însuşi caracterul relativ al datelor arheologice şi îndeosebi al tuturor structurilor arheologice. În acelaşi timp, respectarea regulilor logicii formale în cazul clasificării arheologice determină numai corectitudinea logică a clasificării şi drept urmare înlesneşte operaţionalitatea acesteia. Însă, nu garantează cu necesitate şi efectuarea unei clasificări ce ar corespunde obiectivelor de fond. Chiar mai mult, contravine esenţei artefactelor arheolo-gice. Totodată, trebuie de menţionat că în anumite situaţii perspectiva regulilor determinate aprioric este unica posibilă în efectuarea clasificării (Колпаков 1991, 60). Astfel, cu toate rezervele faţă de perspectiva criteriilor de fond sau faţă de datele arheologice şi respectiv structurile arheologice, esenţa artefactelor arheologice sugerează totuşi ca cea mai oportună şi optimă în vederea clasificării arheologice anume această perspectivă şi nu cea a regulilor logicii formale.

6 În vederea respectării principiului cu privire la caracterul închis al entităţii în baza căreia este definit tipul (Колпаков 1991, 40), la temelia delimitării acesteia pot fi puse atât criteriile de fond, cât şi cele formale.

7Apariţia şi evoluţia dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal în epoca bronzului din Europa de Est

Astfel, cifrul elementelor taxonomice include ur-mătoarele: litera A este indicele general al grupei de dălţi din Europa de Est, regiunea trans-uralică, Siberia de Vest, Asia Centrală şi Caucazul de Nord7, cifra roma-nă delimitează grupele sau subcategoriile funcţionale, iar cifrele arabe – tipurile şi subtipurile.

Tipul A.I.1. Dălţi cu toc de înmănuşare longitudi-nal, lamă faţetată pe una din părţile late, muchie în for-mă arcoidală în partea superioară şi marginile laterale curbate (Tüllenhohlmeißel). Corpul este zvelt, alungit, se îngustează spre vârf. Marginea tocului de înmănuşa-re este fără bordură.

Subtipul A.I.1.1. În partea superioară, sub marginea tocului de înmănuşare, este prevăzut cu decor în formă de triunghiuri haşurate sub o linie orizontală sau în for-mă de bandă orizontală, marginile interioare ale căreia includ câte un şir de triunghiuri (fig. 1,1-3; harta 1,1).

Forma de turnat bivalvă întreagă şi alta fragmen-tară, în baza cărora este evidenţiat acest subtip, provin din necropola Rostovka, situată la sud de oraşul Omsk, Federaţia Rusă (Матющенко, Синицына 1988, 30-31.41.43, рис. 38,3; 52,1; Черных, Кузьминых 1989, 129-130, рис. 23,3-5; Chernykh 1992, fig. 76,4-5)8.

Forma bivalvă întreagă a fost descoperită împreună cu alte forme de turnat şi piese finite, printre care tiparul bivalv al unui topor-celt cu o urechiuşă, un topor-celt cu lama lată şi un topor-celt cu o urechiuşă, caracte-ristice monumentelor de tip Sejma-Turbino, în partea estică a perimetrului mormântului 21 (Матющенко, Синицына 1988, 30-31, рис. 32,1.2; 38,1). Caracte-rul închis al depunerii pieselor menţionate şi în special apartenenţa formei de turnat a dălţilor în cauză monu-mentelor de tip Sejma-Turbino, sunt confirmate şi de forma marginii tocului de înmănuşare şi elementele or-namentale ale negativului acesteia, identice cu cele ale topoarelor-celt caracteristice acestui tip de monumente (Черных, Кузьминых 1989, 130).

Piese finite similare în mediul monumentelor de tip Sejma-Turbino nu au fost descoperite (Черных, Кузьминых 1989, 129-130).

Din punctul de vedere al cronologiei relative, ne-cropolele Sejma şi Rostovka sunt sincrone cu cultura Sintašta şi parţial cu cultura Petrovka din regiunile su-dice trans-uralice şi monumentele de tip Pokrovsk din bazinul r. Volga şi bazinul r. Don (Бочкарев 2004, 395).

În conformitate cu datele radiocarbon actuale, cronologia absolută a monumentelor şi culturilor enu-merate se încadrează în intervalul cuprins între sfârşi-tul mileniului III – primul sfert al mileniului II a.Chr.

(Епимахов, Хэнкс, Ренфрю 2005, рис. 3; Koryakova, Epimakhov 2007, тab. о.3; о.4).

Subtipul A.I.1.2. Fără decor (fig. 1,4-13; harta 1,2-9).În zona de silvostepă a bazinului r. Tobol, Siberia

de Vest, o astfel de daltă provine din cadrul aşezării Kamyšnoe. Această piesă este atribuită culturii Alekse-evskaja9, etapa timpurie (Потемкина 1985, 144, 267, рис. 55,4; 108,241). O daltă similară a fost descoperită în aşezarea Petrovka II, aparţinând culturii Sargarinsko-Alekseevskaja (Зданович 1988, табл. 10,Г17).

Din bazinul mijlociu al r. Nipru (Тереножкин 1961, 147, рис. 97,4-5.7-10) provin o serie de descope-riri izolate de astfel de dălţi (fig. 1,6-12).

O altă piesă provine din necropola Seržen-jurt din Caucazul de Nord. Această daltă a fost descoperită într-un mormânt datat în intervalul de timp cuprins între sf. sec. IX – începutul sec. VIII a.Chr. (Козенкова 1982, 8, табл. III,44).

Subtipul A.I.1.3. Pe partea cu lama faţetată dalta este prevăzută cu trei muchii longitudinale (fig. 1,14; harta 1,10).

Unica piesă a acestui subtip provine dintr-un mor-mânt al necropolei Seržen-jurt din Caucazul de Nord, datat în intervalul de timp cuprins între sf. sec. IX – începutul sec. VIII a.Chr. (Козенкова 1982, 8, табл. III,43).

Subtipul A.I.1.4. În partea superioară a lamei fa-ţetate dalta este prevăzută cu orificiu (fig. 1,15; harta 1,11).

Piesa în baza căreia este evidenţiat acest subtip face parte din componenţa depozitului Rădeni, din regi-unea est-carpatică (Dergačev 2002, 203, Taf. 68,A415). Acest depozit este sincronizat cu depozitele atribuite etapei Sabatinovka timpurie din nordul Mării Negre (Бочкарев, Лесков 1978, 24) şi încadrat conform da-tărilor tradiţionale în faza BzD (Petrescu-Dîmboviţa 1978, 110, Taf. 63,B3).

Tipul A.I.2. Dălţi cu toc de înmănuşare longitudi-nal, lamă faţetată pe una din părţile late, muchie în for-mă arcoidală în partea superioară şi marginile laterale curbate (Tüllenhohlmeißel). Corpul este zvelt, alungit, se îngustează spre vârf. Marginea tocului de înmănuşa-re este prevăzută cu bordură.

Subtipul A.I.2.1. Între bordură şi o nervură orizon-tală, pe ambele părţi, dalta este decorată cu o bandă în relief ce include triunghiuri cu vârful în jos suprapuse. Sub nervura orizontală, pe partea cu lama faţetată, sunt prevăzute triunghiuri cu vârful în jos, pe cealaltă o linie zigzag (fig. 1,16; harta 1,12).

7 În lucrarea de faţă sunt analizate 68 de piese finite şi 22 de dălţi în negativ.8 Forma de turnat fragmentară este interpretată într-un caz drept fragmente ale unui tipar pentru turnarea topoarelor-celt

(Матющенко, Синицына 1988, 41,43, рис. 52,1), iar în altul (Черных, Кузьминых 1989, 129-130, рис. 23,3-4), drept formă pentru turnarea dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal şi lamă faţetată cu marginile laterale curbate.

9 În cazul acestei culturi mai sunt utilizate denumirile de Alekseevsko-Sargarinskaja sau Sargarinsko-Alekseevskaja. Această cultură aparţine etapei finale a epocii bronzului din stepele pre- şi trans-uralice şi din nordul Kazahstanului (Chernykh 1992, 237, 239, fig. 79)

8 Eugen UŞURELU

Forma de turnat bivalvă a fost descoperită într-o locuinţă a aşezării Lipovaja Kur’ja, ce aparţine fazei timpurii a culturii Čerkaskul’skaja, din partea de sud a regiunii trans-uralice. Elementele decorative ale dălţii în negativ sunt identice cu cele ale ornamentului de sub buza vaselor din locuinţă. În afară de aceasta, elemen-tele decorative ale acestei dălţi sunt identificate cu cele ale topoarelor-celt de tip Derbeden’ din bazinul mijociu al r. Volga şi regiunea pre-uralică. Datele radiocarbon obţinute în baza cărbunelui din locuinţă plasează exis-tenţa acesteia în sec. XVII – XVI a.Chr. (Хлобыстина, Хлобыстин 1967, 236-240, рис. 1-2; Хлобыстин 1968, 76-83, рис. 38). Acestea concordă şi cu alte date radiocarbon obţinute pentru această cultură (Koryako-va, Epimakhov 2007, тab. о.4).

Subtipul A.I.2.2. În partea superioară dalta este pre-vazută cu decor în formă de triunghiuri haşurate sub o linie orizontală (fig. 1,17; harta 1,13).

Astfel de dălţi au fost descoperite în depresiunea Minusinsk, din partea de sud a ţinutului Krasnojarsk, Federaţia Rusă (Гришин 1971, 62, таб. 11,10).

Subtipul A.I.2.3. Cu decor sub bordură compus din nervuri orizontale şi trei linii longitudinale pe partea cu lama faţetată (fig. 1,18; harta 1,14).

Dalta face parte din componenţa depozitului Derbe-den’, din bazinul inferior al r. Kama (Кузьминых 1981, рис. 8,5; Дергачев, Бочкарев 2002, таб. 104,В7). Acest depozit este sincronizat cu etapa Sabatinovka timpurie din nordul Mării Negre (Бочкарев, Лесков 1978, 25).

Subtipul A.I.2.4. Cu decor sub bordură în formă de tri-unghiuri cu vârful în jos suprapuse (fig. 1,19; harta 1,15).

Descoperirea ce stă la baza delimitării acestui sub-tip provine din duna Anan’ino, localizată în bazinul in-ferior al r. Kama (Халиков 1980, 116, таб. 46,1). Con-diţiile descoperirii nu sunt cunoscute10.

Subtipul A.I.2.5. Marginile care conturează faţeta-rea lamei pornesc de sub bordură (fig. 1,20-22; harta 1,16-18).

Condiţiile descoperirii formei de turnat (fig. 1,20) nu sunt cunoscute. Aceasta face parte din colecţiile mu-zeului din or. Volgograd de pe cursul inferior al r. Volga (Мамонтов 1971, 221, рис. 1,2). Dar, în afară de dalta în negativ cu toc de înmănuşare longitudinal, tiparul mai include pe partea dorsală o daltă plată, iar pe cea laterală un topor-celt în negativ cu două urechiuşe, având secţi-unea ovală (Мамонтов 1971, 221, рис. 1,1.3). Forme de turnat ale unor topoare-celt similare şi piese finite, sunt atribuite în nordul Mării Negre preponderent etapei Sabatinovka timpurie (Bočkarev, Leskov 1980, 13,27, Taf. 3,38a; 12,101; Дергачев, Бочкарев 2002, таб.

106,С1; Leskov 1981, 7,8, Taf. 1,C11; 2,1.2; Ушурелу 2010, 24,28,50, рис. 1,1-9). Alte două astfel de dălţi (fig. 1,21-22) provin din duna Anan’ino (Халиков 1980, 116, таб. 46,4), localizată în bazinul inferior al r. Kama, şi de la Radensk, din bazinul inferior al r. Nipru (Былкова, Василенко 1999, 76, рис. 1,6).

Subtipul A.I.2.6. Fără decor (fig. 1,23; 2,1-20; harta 1,19-31.40).

O formă de turnat astfel de dălţi (fig. 1,23) provi-ne de la Mynčunkur din estul Kazahstanului (Черников 1960, 80,162, таб. LXVI,3.4). Acest tipar mai inclu-de şi un pumnal în negativ cu garda romboidală, lama foliformă şi nervură mediană pe toată lungimea piesei (Черников 1960, 80, таб. LXVI,2). Pumnale similare provin din mediul culturii Fedorovskaja (necropola Pu-tilovskaja Zaimka II), din stepele de la sud de Munţii Urali şi din Kazahstan (Зданович 1988, табл. 10,В14).

Pentru teritoriul Kazahstanului, E.Е. Kuz’mina menţionează o serie de descoperiri de dălţi similare: o piesă în cadrul depozitului Alekseevsk, descoperirile de la Stepnjak şi Čerdojak, două de la zăcămintele de minereu Stalinsk şi câte trei din împrejurimile oraşu-lui Alma-Ata şi dunele Semipalatinsk (Кузьмина 1966, 26). Alte două piese provin din zona zăcămintelor de metale preţioase de lângă lacul Sebinsk, în apropiere de or. Ust’-Kamenogorsk (Кузьмина 1966, 26, nota 264; Aspelin 1877, 61, fig. 244.245).

În alte regiuni ale Asiei Centrale, în Kyrgyzstan, dălţi similare includ depozitele Sadovoe (fig. 2,10) şi Sukuluk (fig. 2,11.12), dar sunt descoperite şi izolat (fig. 2,13) (Кузьмина 1966, 26, 102, таб. 3а; рис. III,3-6).

S.S. Černikov indică astfel de piese provenind de la Kulunda, Zmeinogorsk (Черников 1960, 163) şi din regiunea crestei muntoase Kalbin din ţinutul Altaj (Кузьмина 1966, 26).

Piese similare se află în colecţiile muzeului din No-vosibirsk, colecţia Tovostin şi câteva zeci de exemplare provin din depresiunea Minusinsk din partea de sud a ţinutului Krasnojarsk11 (Кузьмина 1966, 26).

Şi depozitul de bronzuri Balandino (Мошинская 1957, 145, рис. 61,3.4), din colecţiile muzeului din Omsk, cuprinde două astfel de dălţi (fig. 2,6.7).

Depozitele de pe teritoriul Kyrgyzstanului şi din regiunile sudice ale Kazahstanului, ce includ astfel de dălţi, în baza corelării asocierilor de piese din cadrul acestora cu asocierile de piese ale depozitelor din regi-unile limitrofe şi cele din bazinul r. Volga şi din nordul Mării Negre, E.E. Kuz’mina le plasează în perioada târzie a epocii bronzului şi le datează în sec. XII–VIII a.Chr. (Кузьмина 1965, 108)12.

10 Această piesă, probabil, se află în legătură cu aşezarea Anan’ino (Збруева 1952, 193-194).11 S.S. Černikov indică un număr de 56 de dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal şi lama faţetată provenind din ţinutul Kra-

snojarsk şi din Chakasija (Черников 1960, 163).12 E.E. Kuz’mina constată dificultatea atribuirii culturale a majorităţii depozitelor din această regiune, determinată de lipsa

investigaţiilor de teren a aşezărilor aparţinând perioadei târzii a epocii bronzului (Кузьмина 1965, 109). În acest context, se impune observaţia, că dălţi plate cu suport median, identice cu cele din depozitele Sadovoe şi Sukuluk (Кузьмина 1966,


таб. III,14-16) din Kyrgyzstan, Karakol, Kamenskoe, Alekseevsk, Predgornoe, din aşezarea Stepnjak (Кузьмина 1965, табл. 1) şi mormântul Sary-Ozek din nordul şi estul Kazahstanului, din depozitul Balandino (Мошинская 1957, 145, рис. 61,5) se întâlnesc în cadrul aşezărilor (Petrovka II) culturii Sargarinsko-Alekseevskaja (Зданович 1988, табл. 10,Г18). În conformitate cu datările radiocarbon actuale, limitele cronologice ale acestei culturi sunt plasate între sf. sec. XV- începutul sec. X a.Chr (Епимахов, Хэнкс, Ренфрю 2005, 100, рис. 3; Koryakova, Epimakhov 2007, тab. о.3; о.4). În acest interval de timp s-ar înca-dra şi datarea reală a depozitelor în discuţie.

Fig. 1. Dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal din Europa de Est, Siberia de Vest, Asia Centrală şi Caucazul de nord.Tipul A.I.1. Subtipul A.I.1.1. 1-3 – Rostovka (Черных, Кузьминых 1989, 129-130, рис. 23,3-5); Subtipul A.I.1.2. 4 – Kamyšnoe (Потемкина 1985, 144, рис. 55,4); 5 – Petrovka ii (Зданович 1988, табл. 10,Г.17); 6 – Kazimirovka (Тереножкин 1961, 147. Рис. 97,4); 7.11 – fost. uezd Čerkassy (Тереножкин 1961, 147, рис. 97,5; 97,10); 8 – Dudari (Тереножкин 1961, 147, рис. 97,7); 9 – Malyj Bukrin (Тереножкин 1961, 147, рис. 97,8); 10 – Locul descoperirii necunoscut (Тереножкин 1961, 147, рис. 97,9); 12 – Pekari (Черных 1976, 110, табл. XXXi,6); 13 – necropola Seržen’-jurt (Козенкова 1982, 8, табл. iii,44);Subtipul A.I.1.3. 14 – necropola Seržen’-jurt (Козенкова 1982, 8, табл. iii,43); Subtipul A.I.1.4. 15 – Rădeni (Dergačev 2002, 203, Taf. 68,A415); Tipul A.I.2. Subtipul A.I.2.1. 16 – Lipovaja Kur’ja (Хлобыстина, Хлобыстин 1967, рис. 1,в.г.е; 2,б.в.д); Subtipul A.I.2.2. 17 – depresiunea Minusinsk (Гришин 1971, 62. Таб. 11,10); Subtipul A.I.2.3. 18 – Derbeden’ (Дергачев, Бочкарев 2002, таб. 104,В7); Subtipul A.I.2.4. 19 – duna Anan’ino (Халиков 1980, 116, таб. 46,1); Subtipul A.I.2.5. 20 – „Volgograd” (Мамонтов 1971, рис. 1,2); 21 – duna Anan’ino (Халиков 1980, 116, таб. 46,4); 22 – Radensk (Былкова, Василенко 1999, 76, рис. 1,6); Subtipul A.I.2.6. 23 – Mynčunkur (Черников 1960, таб. LXVi,3.4).15 – scara sursei iniţiale este modificată.

10 Eugen UŞURELU

În bazinul mijlociu al r. Volga dălţi aparţinând aces-tui subtip provin din aşezările Stepnoe Ozero II, Lugov-skaja II, atribuite etapei atabaevsk a culturii Prikazans-kaja (Халиков 1980, 45-46, таб. 46,3.6). O descoperire izolată provine de la Novoe Mordovo (Халиков 1980, 45, таб. 46,5), iar o altă daltă face parte din componenţa depozitului Sosnovaja Maza (Черных 1970, 134, рис. 52,23; Chernykh 1992, fig. 85,1).

B.G. Tichonov menţionează şi alte descoperiri din această regiune, printre care şi o formă de turnat ast-fel de dălţi, descoperită în umplutura unui mormânt din staţiunea de lângă lacul Ajatv (Тихонов 1960, 79).

Din bazinul inferior al r. Don (fig. 2,18-19) provin două descoperiri izolate de astfel de dălţi (Каталог... 1979, 33, таб. 16,3.7).

În nordul Mării Negre dălţi similare în negativ in-clud formele de turnat din complexul de tipare Malye Kopani (fig. 2,1-2) şi tiparul din regiunea or. Dneprope-trovsk (fig. 2,3). Complexul de tipare Malye Kopani este atribuit etapei Sabatinovka timpurie, iar forma de turnat din regiunea or. Dnepropetrovsk etapei Sabatinovka (Bočkarev, Leskov 1980, 13,14, Taf. 3,36; 4,39d.40). O piesă similară cuprinde şi depozitul Trechizbennoje (fig. 2,20), atribuit etapei Sabatinovka timpurie (Leskov 1981, 13, Taf. 4,A2).

Subtipul A.I.2.7. Cu orificiu în partea superioară a lamei faţetate (fig. 2,21-24; harta 1,32-33;42-43).

Una din piese provine din aşezarea „Dealul Cetă-ţuia”, Sărata Monteoru, jud. Buzău (Balan 2009, 35, pl. V,53). Altă daltă a fost descoperită la Pâhneşti, comuna Arsura, jud. Vaslui (Coman 1980, fig. 115,2)14. Două piese fac parte din componenţa depozitelor Ghermă-neşti şi Râşeşti, încadrate în conformitate cu datările tradiţionale în faza BzD (Petrescu-Dîmboviţa 1978, 110, Taf. 59,B5; 63,C3).

Subtipul A.I.2.8. Faţetarea lamei ocupă mai mult de jumătate din lungimea piesei, până aproape sub bordură (fig. 3,1-2; harta 1,34-35).

O formă de turnat astfel de dălţi include comple-xul de tipare Majaki (Krasnyj Majak) (fig. 3,1), atribuit etapei Sabatinovka târzie (Bočkarev, Leskov 1980, 17, Taf. 7,51a). O daltă similară (fig. 3,2) face parte din de-pozitul de bronzuri Socoleni, atribuit orizontului Kiši-nev-Belozerka (Dergačev 2002, 46, Taf. 47,B4).

Subtipul A.I.2.9. Cu decor în formă de litera „v” suprapusă vertical în trei rânduri, amplasat în spaţiul dintre bordură şi muchia în forma arcoidală din partea superioară a lamei (fig. 3,3; harta 1,41).

Piesa în baza căreia este evidenţiat acest subtip re-prezintă o descoperire izolată din bazinul mijlociu al r. Nipru (Березанская 1972, таб. XXI,7).

Subtipul A.I.2.10. Cu decor pe ambele părţi late în partea superioară, în formă de nervuri longitudina-le. Sub muchia arcoidală din partea superioară a lamei faţetate este prevăzut un orificiu (fig. 3,4; harta 1,36).

Dalta face parte din depozitul Kurjačie Lozy din nordul Mării Negre. Depozitul este datat în sec. XII a.Chr. (Никитин, Черняков 1981, 160, рис. 4,4) şi este pus în legătură cu cultura Sabatinovka.

Subtipul A.I.2.11. Cu nervură longitudinală pe par-tea dorsală (fig. 3,5; harta 1,37).

Forma de turnat provine de la Kardašinka şi este încadrată în etapa Belozerka (Bočkarev, Leskov 1980, 23-24, Taf. 11,87a.b.).

Subtipul A.I.2.12. Cu decor reliefat în forma literei „v” suprapusă vertical în două rânduri. Lama ocupă un sfert din lungimea piesei (fig. 3,6; harta 1,38).

Piesa provine din stratul de cultură al aşezării Otradnaja, ţinutul Krasnodar, Federaţia Rusă. V.I. Ko-zenkova datează această daltă la începutul mileniului I a.Chr. (Козенкова 1989, 54, таб. XX,22).

Subtipul A.I.2.13. Cu o nervură orizontală sub bor-dură, două muchii paralele părţilor laterale pe ambele părţi late, iar pe partea dorsală prevăzută şi cu o nervură longitudinală (fig. 3,7; harta 1,39).

Acest subtip este reprezentat de descoperirea izolată de la Kardašinka (Черных 1976, 110, табл. XXXI,10).

Tipul A.I.3. Dălţi cu toc de înmănuşare longitudi-nal, lamă faţetată pe una din părţile late, muchie în for-mă arcoidală în partea superioară şi marginile laterale curbate (Tüllenhohlmeißel). Corpul este zvelt, alungit, se îngustează spre vârf. Marginea tocului de înmănuşa-re este fără bordură. Sub aceasta sunt prezente una sau două nervuri orizontale15.

Subtipul A.I.3.1. Cu o nervură orizontală sub mar-ginea tocului de înmănuşare (fig. 3,8-10; harta 2,1-2).

Două dintre piesele atribuite acestui subtip fac parte din componenţa depozitelor Avraamovka (fig. 3,9) şi Starosel’e (fig. 3,8). Primul depozit aparţine etapei Sabatinovka târzie (Кривцова-Гракова 1955, рис. 32,17; Шарафутдинова 1982, рис. 43,11), iar cel de-al doilea poate fi încadrat în perioada de trece-re de la etapa Sabatinovka târzie la etapa Belozerka timpurie (Телегин 1982, 223-224, рис. 1,3). Cea de-a treia piesă, de la Krivoj Kut (fig. 3,10), reprezintă o descoperire izolată.

14 În textul lucrării informaţia cu privire la locul şi condiţiile descoperirii dălţii lipseşte.15 Din perspectiva criteriilor formale, tipul în cauză ar reprezenta două subtipuri ale tipului A.I.1, la care marginea tocului de

înmănuşare de asemenea este fără bordură. Dar, după cum s-a menţionat mai sus, la baza delimitării tipurilor stau nu criteriile formale, ci relevanţa spaţial-cronologică, cultural-arheologică etc. ale indiciilor artefactelor. În cazul dat, se poate afirma cu certitudine că marginea tocului de înmănuşare fără bordură, supraînălţată deasupra unei sau a două nervuri orizontale este rezultatul influenţelor est-europene. Şi din punct de vedere tipologic, probabil că tipul în discuţie este rezultatul îmbinării indiciilor definitorii ale subtipului A.I.2.6 şi ale subtipului A.I.1.2, şi reprezintă unul din tipurile caracteristice perioadei de trecere de la etapa Sabatinovka târzie la etapa Belozerka şi fazelor timpurii ale acesteia din urmă.


Subtipul A.I.3.2. Cu două nervuri orizontale sub mar-ginea tocului de înmănuşare (fig. 3,11-14; harta 2,3-4).

O daltă în negativ a acestui subtip prezintă forma de turnat fragmentară din complexul de tipare Novo-Aleksandrovka, atribuit perioadei de trecere de la eta-pa Sabatinovka la etapa Belozerka (Bočkarev, Leskov 1980, 21-22, Taf. 9,77).

Altă daltă provine dintr-un mormânt al necropolei Seržen-jurt, din Caucazul de Nord, datat în intervalul de timp cuprins între sfârşitul sec. IX – începutul sec. VIII a.Chr. (Козенкова 1982, 8, табл. III,45).

Două piese sunt descoperite izolat (Тереножкин 1961, 147, рис. 97,6; Черных 1976, 109, табл. XXXI,9).

Fig. 2. Dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal din Europa de Est, Siberia de Vest, Asia Centrală şi Caucazul de nord.Tipul A.I.2. Subtipul A.I.2.6. 1.2 – Malye Kopani (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 4,39d.40); 3 – „Dnepropetrovsk” (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 3,36); 4 – Kokpekty (ust’-Kamenogorsk ?); 5 – Altaj (ust’-Kamenogorsk ?) (Aspelin 1877, 61. Fig. 244.245; Кузьмина 1966, 26. nota 264); 6.7 – Balandino (Мошинская 1957, 145, рис. 61,3.4); 8 – regiunea Semipalatinsk (Черников 1960, таб. LXiii,3); 9 – dunele Semipalatinsk (Черников 1960, таб. LXiii,2); 10 – Sadovoe (Кузьмина 1966, таб. iii,5); 11.12 – Sukuluk (Кузьмина 1966, таб. iii,3.4); 13 – Frunze (actual Biškek) (Кузьмина 1966, таб. iii,6); 14 – ii Stepnoe (Халиков 1980, 121, таб. 46,3); 15 – novoe Mordovo (Халиков 1980, таб. 46,5); 16 – ii Lugovskaja (Халиков 1980, таб. 46,6); 17 – Sosnovaja Maza (Черных 1970, 134, рис. 52,23); 18 – nižnekundrjučenskaja (Каталог... 1979, 33, таб. 16,7); 19 – Argadin-skaja (Каталог... 1979, 33, таб. 16,3); 20 – Trechizbennoje (Черных 1976, 109-110, табл. XXXi,8); Subtipul A.I.2.7. 21 – Sărata Monteoru (Balan 2009, 35, рl. V,53); 22 – Pâhneşti (Coman 1980, fig. 115,2); 23 – Ghermăneşti; 24 – Râşeşti (Petrescu-Dîmboviţa 1978, 110, Taf. 59,B5; 63,C3). 1-7.21.23.24 – scara sursei iniţiale este modificată.

12 Eugen UŞURELU

Tipul A.II.1. Dălţi cu toc de înmănuşare longitudi-nal, lamă faţetată pe ambele părţi late, muchii arcoidale în partea superioară, marginile laterale necurbate. Mar-ginea tocului de înmănuşare nu are bordură. Secţiunea lamei este dreptunghiulară.

Subtipul A.II.1.1. Fără decor (fig. 3,15.16; harta 2,5).Ambele piese sunt localizate în nordul Mării Ne-

gre. Una dintre ele reprezintă o descoperire izolată din bazinul inferior al r. Nipru (Былкова, Василенко 1999, 76, рис. 1,5), iar a doua face parte din componenţa de-pozitului Blagoveščenka (Kaiser, Popandopulo 2004, 20, Abb. 9,4). Acesta din urmă este atribuit grupei de depozite sincronizate cu etapa Sabatinovka timpurie (Leskov 1981, 15, Taf. 4,B3).

Harta 1. Localizarea dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal din Europa de Est, Siberia de Vest, Asia Centrală şi Caucazul de nord (Semne convenţionale: simbol gol=formă de turnat; plin=depozit bronzuri; semiplin=descoperire daltă).1 – Rostovka, r-nul Omskij, reg. Omsk, Federaţia Rusă; 2 – Kamyšnoe (sat. Romanovskoe), reg. Kurgan, Federaţia Rusă; 3 – Petrovka, Kazahstan; 4 – Kazimirovka, r-nul Kagarlykskij, reg. Kiev, ukraina; 5 – fost. uezd Čerkassy, ukraina; 6 – Dudari, r-nul Ržiščevskij, reg. Kiev, ukraina; 7 – Malyj Bukrin, r-nul Ržiščevskij, reg. Kiev, ukraina; 8 – Pekari, r-nul Kanevskij, reg. Čerkassy, ukraina; 9 – Seržen’-jurt, r-nul Šalinskij, Rep. Cecenă, Federaţia Rusă; 10 – Seržen’-jurt, r-nul Šalinskij, Rep. Ce-cenă, Federaţia Rusă; 11 – Rădeni, jud. Jaşi, România; 12 – Lipovaja Kur’ja, reg. Čeljabinsk, Federaţia Rusă; 13 – depresiunea Minusinsk, Rep. Chakasija, Federaţia Rusă; 14 – Derbeden’, r-nul Al’met’evskij, Rep. Tatarstan, Federaţia Rusă; 15 – duna Anan’ino, or. Elabuga, Rep. Tatarstan, Federaţia Rusă; 16 – „Volgograd” reg. Volgograd, Federaţia Rusă; 17 – dunele Anan’ino or. Elabuga, Rep. Tatarstan, Federaţia Rusă; 18 – Radensk, r-nul Cjurupinskij, reg. Cherson, ukraina; 19 – Mynčunkur, Kazahstan; 20 – Malye Kopani, r-nul Golopristanskij, reg. Cherson, ukraina; 21 – „Dnepropetrovsk”, reg. Dnepropetrov-sk, ukraina; 22 – Balandino, r-nul Tavričeskij, reg. Omsk, Federaţia Rusă; 23 – „Semipalatinsk”, Kazahstan; 24 – Sadovoe, Kyrgyzstan; 25 – Sukuluk, Kyrgyzstan; 26 – „Stepnoe”, r-nul Spaskij, Rep. Tatarstan, Federaţia Rusă; 27 – novoe Mordovo, r-nul Spaskij, Rep. Tatarstan, Federaţia Rusă; 28 – Lugovskaja, r-nul Elabužskij, Rep. Tatarstan, Federaţia Rusă; 29 – Sosno-vaja Maza, r-nul Chvalynskij, reg. Saratov, Federaţia Rusă; 30 – nižnekundrjučenskaja, r-nul ust’-Doneckij, reg. Rostov, Fe-deraţia Rusă; 31 – Trechizbennoje, r-nul Starobel’skij, reg. Lugansk, ukraina; 32 – Sărata Monteoru, com. Merei, jud. Buzău, România; 33 – Pâhneşti, jud. Vaslui, România; 34 – Majaki (Krasnyj Majak), r-nul Krasnooknjanskij, reg. Odesa, ukraina; 35 – Socoleni, r-nul Anenii noi, Rep. Moldova; 36 – Kurjačie Lozy, r-nul Krivoozerskij, reg. nikolaev, ukraina; 37 – Kardašinka, r-nul Golopristanskij, reg. Cherson, ukraina; 38 – Otradnaja, r-nul Otradnenskij, ţinutul Krasnodar, Federaţia Rusă; 39 – Kardašinka, r-nul Golopristanskij, reg. Cherson, ukraina; 40 – Frunze (actual Biškek), Kyrgyzstan; 41 – Bortniči, reg. Kiev, ukraina; 42 – Ghermăneşti, jud. Vaslui, România; 43 – Râşeşti; com. Drânceni, jud. Vaslui, România.


Tipul A.II.2. Dălţi cu toc de înmănuşare longitudi-nal, lamă faţetată pe ambele părţi late, muchii arcoidale în partea superioară, marginile laterale necurbate. Mar-ginea tocului de înmănuşare este prevăzută cu bordură. Secţiunea lamei este dreptunghiulară.

Subtipul A.II.2.1. Fără decor (fig. 3,17; harta 2,6).Piesa atribuită acestui subtip face parte din com-

ponenţa depozitului Achmetovskaja, Caucazul de Nord (Дергачев, Бочкарев 2002, таб. 111,В7). Acest depozit şi grupa cu acelaşi nume de depozite de bronzuri sunt datate în sec. XV – XIII a.Chr., iar sub aspect cronolo-gic relativ, sunt sincronizate cu grupa de depozite de bronzuri Lobojkovka (Бочкарев 1996, 96-97), din eta-pa Sabatinovka timpurie din nordul Mării Negre.

Tipul A.III.1. Dălţi cu toc de înmănuşare longitudi-nal cu lamă dreaptă (Tüllengerademeißel). Marginea to-cului de înmănuşare este fără bordură. Secţiunea lamei este oval-hexagonală.

Subtipul A.III.1.1. Cu corp zvelt ce se îngustează spre vârf. (fig. 3,18; harta 2,7).

Unica piesă a acestui subtip face parte din compo-nenţa depozitului Dremajlovka, sincronizat cu etapa Sa-batinovka (Leskov 1981, 17. Taf. 4,E3).

Subtipul A.III.1.2. Cu corpul ce se lărgeşte spre vârf (fig. 3,19-20; harta 2,8).

Una din piese provine din aşezarea Alekseevka, atribuită comunităţii cultural-istorice Andronovo (Чер-ных 1970, 136, рис. 52,22). A doua piesă reprezintă o descoperire izolată din bazinul inferior al r. Nipru (Черных 1976, 109, табл. XXXI,4).

Tipul A.III.2. Dălţi cu toc de înmănuşare longitudi-nal cu lamă dreaptă (Tüllengerademeißel), corp zvelt, alungit. Marginea tocului de înmănuşare este prevăzută cu bordură. Secţiunea lamei este oval-hexagonală.

Subtipul A.III.2.1. Cu corp zvelt, alungit (fig. 3,21; harta 2,9).

Această piesă face parte din componenţa depozitu-lui Ruginoasa, de la est de Carpaţi, atribuit fazei BzD (Petrescu-Dîmboviţa 1978, 111, Taf. 64,3).

Subtipul A.III.2.2. Cu corpul ce se lărgeşte spre vârf (fig. 3,22; harta 2,10).

Piesa provine din aşezarea pluristratificată Kozincy, din bazinul mijlociu al r. Nipru. S. Березанская pune în legătură această daltă cu ceramica culturii Trzčinec de Est din această aşezare (Березанская 1972, 81, рис. 27,1).

Subtipul A.III.2.3. Cu părţile late prevăzute cu două nervuri paralele muchiilor laterale şi cu o nervură longi-tudinală mediană (fig. 4,1-2; harta 2,11).

Formele de turnat în baza cărora este evidenţiat acest subtip aparţin complexului de tipare Zavadovka. Acesta este încadrat etapei Belozerka târzie (Bočkarev, Leskov 1980, 22, Taf. 9,78a.b.).

Tipul A.IV.1. Dălţi cu toc de înmănuşare longitu-dinal cu lamă lanceolată. Marginea tocului de înmănu-şare este fără bordură. Secţiunea lamei este dreptun-ghiulară.

Subtipul A.IV.1.1. Fără decor (fig. 4,3).Piesa provine din aşezarea pluristratificată Luka-

Rajkoveckaja, regiunea Žitomir, Ukraina, în straturile inferioare ale căreia a fost descoperită şi ceramică de tip Trzčinec-Komarov (Березанская 1972, 80-81, рис. 27,2).

Subtipul A.IV.1.2. Cu partea superioară a tocului de înmănuşare îngroşată (fig. 4,5; harta 2,12).

Această daltă provine din stratul de cultură a aşe-zării Dal’verzin, ce aparţine culturii Čustkaja, din va-lea Fergana (Кузьмина 1966, 27, таб. III,1). În con-formitate cu datările arheologice, cultura Čustkaja este încadrată în intervalul de timp cuprins între sfârşitul mileniului II – începutul mileniului I a.Chr. (Кузьмина 1965, 110).

Subtipul A.IV.1.3. Cu lama mai lată decât tocul de înmănuşare (fig. 4,4; harta 2,13).

Piesa face parte probabil din componenţa unui depozit descoperit pe malul r. Issyk-Kul’, la Karakol (Кузьмина 1965, 106; Кузьмина 1966, 27, таб. III,2), atribuit grupei de depozite caracteristice perioadei târ-zii a epocii bronzului (Кузьмина 1965, 106-108, таб. 1).

Tipul A.IV.2. Dălţi cu toc de înmănuşare longitudi-nal cu lamă lanceolată. Marginea tocului de înmănuşare este prevăzută cu bordură. Secţiunea lamei este drept-unghiulară.

Subtipul A.IV.2.1. Fără decor (fig. 4,6-11; harta 2,14-17).

Trei astfel de dălţi provin din regiunea Omsk, par-tea de sud a Siberiei de Vest. O piesă include depozi-tul Balandino (Мошинская 1957, 144, рис. 61,2), alte două fiind descoperite în secţiunea С-16 a necropolei Rostovka, care constituie cu alte piese un depozit de bronzuri, datat la sfârşitul mileniului II sau începutul mileniului I a.Chr. (Матющенко, Синицына 1988, 99, рис. 89,1-2; Черных, Кузьминых 1989, 240, рис. 108,1-2).

La Nižnjaja Pavlovka, lângă or. Orenburg, la sud de munţii Urali, o daltă similară a fost descoperită îm-preună cu un topor-celt cu două urechiuşe (Сальников 1965, 160, рис. 1,5), atribuit etapei finale a epocii bron-zului (Бочкарев 2010, 147).

În Kyrgyzstan, o astfel de daltă conţine depozitul Sadovoe (Кузьмина 1966, 27, таб. III,7), atribuit gru-pei de depozite din perioada târzie a epocii bronzului (Кузьмина 1965, 108, таб. 1).

De pe teritoriul Kazahstanului dălţi similare pro-vin de la r. Kurčum, r. Nura, de la Bes-Tjube, Stepnjak, Ust’-Kamenogorsk, Čerdojak (Черников 1960, 163, таб. LXIII,1; Кузьмина 1966, 27).

Un număr semnificativ de dălţi cu lama lanceola-tă provin din Siberia de Vest şi partea de sud a ţinutu-lui Krasnojarsk, în special din depresiunea Minusinsk (Кузьмина 1966, 27; Черников 1960, 80).

O bună parte a dălţilor cu lama lanceolată, precum şi a celor cu lama faţetată şi marginile laterale curba-

14 Eugen UŞURELU

Fig. 3. Dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal din Europa de Est, Siberia de Vest, Asia Centrală şi Caucazul de nord.Tipul A.I.2. Subtipul A.I.2.8. 1 – Majaki (Krasnyj Majak) (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 7,51a); 2 – Socoleni (Dergačev 2002, 46. Taf. 47,B4);Subtipul A.I.2.9. 3 – Bortniči (Березанская 1972, таб. XXi,7);Subtipul A.I.2.10. 4 – Kurjačie Lozy (Никитин, Черняков 1981, рис. 4,4);Subtipul A.I.2.11. 5 – Kardašinka i (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 11,87a.b.);Subtipul A.I.2.12. 6 – Otradnaja (Козенкова 1989, 54, таб. XX,22);Subtipul A.I.2.13. 7 – Kardašinka (Черных 1976, 110, табл. XXXi,10);Tipul A.I.3. Subtipul A.I.3.1. 8 – Starosel’e (Телегин 1982, рис. 1,3); 9 – Avraamovka; 10 – Krivoj Kut (Кривцова-Гракова 1955, рис. 32,17.36);Subtipul A.I.3.2. 11 – novo-Aleksandrovka (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 9,77); 12 – necropola Seržen’-jurt (Козенкова 1982, 8, табл. iii, 45); 13 – Južnaja čast’ lesostepnogo Pravoberež’ja (Тереножкин 1961, 147, рис. 97,6); 14 – Krivoj Kut (Черных 1976, 109, табл. XXXi,9);Tipul A.II.1. Subtipul A.II.1.1. 15 – Blagoveščenka (Kaiser, Popandopulo 2004, Abb. 9,4); 16 – „nižnedneprovskoje Levoberež’e” (Былкова, Василенко 1999, 76, рис. 1,5);Tipul A.II.2. Subtipul A.II.2.1. 17 – Achmetovskaja (Дергачев, Бочкарев 2002, таб. 111,В7);Tipul A.III.1. Subtipul A.III.1.1. 18 – Dremajlovka (Leskov 1981, Taf. 4,E3);Tipul A.III.1. Subtipul A.III.1.2. 19 – Alekseevka (Черных 1970, 136, рис. 52,22); 20 – nižnee Podneprov’e (Черных 1976, 109, табл. XXXi,4);Tipul A.III.2. Subtipul A.III.2.1. 21 – Ruginoasa (Petrescu-Dîmboviţa 1978, 111, Taf. 64,3);Tipul A.III.2. Subtipul A.III.2.2. 22 – Kozincy (Березанская 1972, 81, рис. 27,1).1-2.5.9-11.15.18.21 – scara sursei iniţiale este modificată.


Fig. 4. Dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal din Europa de Est, Siberia de Vest, Asia Centrală şi Caucazul de nord.Tipul A.III.2. Subtipul A.III.2.3. 1.2 – Zavadovka (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 9,78a.b.); Tipul A.IV.1. Subtipul A.IV.1.1. 3 – Luka-Rajkoveckaja (Березанская 1972, 80-81. Рис. 27,2); Subtipul A.IV.1.2. 5 – Dal’verzin (Кузьмина 1966, таб. iii,1); Subtipul A.IV.1.3. 4 – Karakol (Кузьмина 1966, таб. iii,2); Tipul A.IV.2. Subtipul A.IV.2.1. 6 – Balandino (Мошинская 1957, 144. Рис. 61,2); 7 – nižnjaja Pavlovka (Сальников 1965, 160. Рис. 1,5); 8 – r. Kurčum (Черников 1960, таб. LXiii,1); 9 – Sadovoe (Кузьмина 1966, таб. iii,7); 10.11 – Rostovka (Черных, Кузьминых 1989, 240. Рис. 108,1-2); Subtipul A.IV.2.2. 12 - inja, Minusinsk (Гришин 1971, 62. Табл. 11,12); Tipuri incerte. Tipul I. 13 – Kapulovka (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 12,102a); Tipul II. 14 – Vološskoje i (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 3,29); 15 – Gegend von Dnjepropetrovsk (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 3,38c); Tipul III. 16 – Zazimje (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 13,117c); Tipurile IV-V. 17.18 – Soloha (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 8,71.72a); Tipurile VI-VII. 19 – Za-vadovka (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 10,83a); Tipul VIII. 20 – Majaki (Krasnyj Majak) (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 7,52c).1-2.4.6.10.12-20 – scara sursei iniţiale este modificată.

te din depresiunea Minusinsk Ju.S. Grišin le atribuie perioadei Tagarskaja. În susţinerea acestei opinii sunt aduse următoarele argumente: particularităţile specifi-ce ale tehnicii de turnare a acestor dălţi, care, cu unele excepţii întâlnite şi la topoarele-celt de tip Karasuk,

sunt caracteristice topoarelor-celt ale perioadei Ta-garskaja; asocierea acestor dălţi în cadrul depozitului de la Bragino, din bazinul r. Enisei, cu piese aparţi-nând culturii Tagarskaja; de asemenea, existenţa dăl-ţilor de fier cu lama lanceolată (Гришин 1960, 154).

16 Eugen UŞURELU

Harta 2. Localizarea dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal din Europa de Est, Siberia de Vest, Asia Centrală şi Caucazul de nord (Semne convenţionale: simbol gol=formă de turnat; plin=depozit bronzuri; semiplin=descoperire daltă).1 – Starosel’e, r-nul Gorodiščenskij, reg. Čerkassy, ukraina; 2 – Avraamovka, reg. Dnepropetrovsk, ukraina; 3 – novo-Aleksandrovka, r-nul novovoroncovka, reg. Cherson, ukraina; 4 – Seržen’-jurt, r-nul Šalinskij, Rep. Cecenă, Federaţia Rusă; 5 – Blagoveščenka, r-nul Kamensko-Dneprovskij, reg. Zaporož’e, ukraina; 6 – Achmetovskaja, r-nul Labinskij, ţinu-tul Krasnodar, Federaţia Rusă; 7 – Dremajlovka, r-nul Golopristanskij, reg. Cherson, ukraina; 8 – Alekseevka, reg. Oren-burg, Federaţia Rusă; 9 – Ruginoasa, com. Dulceşti, jud. neamţ, România; 10 – Kozincy, r-nul Perejaslav-Chmelnickij, reg. Kiev, ukraina; 11 – Zavadovka, r-nul Bolšaja Lepeticha, reg. Cherson, ukraina; 12 – Dal’verzin, uzbekistan; 13 – Karakol, Kyrgyzstan; 14 – Balandino, r-nul Tavričeskij, reg. Omsk, Federaţia Rusă; 15 – nižnjaja Pavlovka, r-nul Orenburgskij, reg. Orenburg, Federaţia Rusă; 16 – Sadovoe, Kyrgyzstan; 17 – Rostovka, r-nul Omskij, reg. Omsk, Federaţia Rusă; 18 – Kapu-lovka, r-nul nikopol’skij, reg. Dnepropetrovsk, ukraina; 19 – Vološskoje, r-nul Dnepropetrovskij, reg. Dnepropetrovsk, ukraina; 20 – „Dnepropetrovsk”, ukraina; 21 – Zazimje, r-nul Brovarskij, reg. Kiev, ukraina; 22 – Soloha, r-nul Kamensko-Dneprovskij, reg. Zaporož’e, ukraina; 23 – Zavadovka, r-nul Bol’šaja Lepeticha, reg. Cherson, ukraina; 24 – Majaki (Krasnyj Majak), r-nul Krasnooknjanskij, reg. Odesa, ukraina.

Astfel, dălţile cu lamă faţetată şi cele cu lamă lan-ceolată se întâlnesc atât în depozitele etapei finale a epocii bronzului din partea de sud a Siberiei de Vest şi din Asia Centrală, cât şi în cele ale perioadei Tagarska-ja din partea de sud a ţinutului Krasnojarsk (Кузьмина 1966, 27; Черников 1960, 80).

Subtipul A.IV.2.2. Cu decor sub bordură (fig. 4,12).Piesa atribuită acestui subtip provine de la Inja, ra-

jonul Minusinsk, partea de sud a ţinutului Krasnojarsk, Federaţia Rusă (Гришин 1971, 62, табл. 11,12).

Tipuri incerte. În această grupă sunt incluse o serie de forme de turnat din nordul Mării Negre, fragmentare sau reprezentate numai de o valvă, respectiv, având nu-mai o parte lată a pieselor în negativ, fapt ce face dificilă atribuirea tipologică univocă a acestora.

Tipul I. Partea superioară în negativ a unei dălţi cu marginea tocului de înmănuşare cu bordură. Sub bordu-

ră, piesa în negativ este prevăzută cu o nervură orizon-tală, sub care este decorată cu două unghiuri reliefate, cu vârful în jos. Corpul piesei în negativ se îngustează spre vârf (fig. 4,13; harta 2,18). Această valvă face par-te din colecţia de forme de turnat din aşezarea culturii Sabatinovka de la Kapulovka, care este atribuită etapei Sabatinovka timpurie (Bočkarev, Leskov 1980, 27, Taf. 12,102a). În afară de caracteristicile morfologico-tipo-logice ale altor categorii funcţionale de piese în negativ ale acestei colecţii, în susţinerea încadrării cronologice a acesteia vin şi particularităţile morfologice ale dălţii în negativ. Sub aspect morfologico-tipologic, aceasta prezintă similitudini cu forma de turnat din aşezarea de la Lipovaja Kur’ja (fig. 1,16), ce aparţine fazei timpurii a culturii Čerkaskul’skaja (Хлобыстина, Хлобыстин 1967, 236-240, рис. 1-2; Хлобыстин 1968, 76-83, рис. 38) şi dalta din depozitul de la Derbeden’, din ba-


zinul inferior al r. Kama (Кузьминых 1981, рис. 8,5; Дергачев, Бочкарев 2002, таб. 104,В7). Respectiv, şi valva fragmentară în discuţie era probabil prevăzută pentru turnarea dălţilor cu lamă faţetată (marginile la-terale curbate).

Tipul II. Dălţi cu bordură pe marginea exterioară a tocului de înmănuşare. Corpul pieselor în negativ se îngustează spre vârf (fig. 4,14-15; harta 2,19-20). Com-plexele de forme de turnat din care fac parte aceste val-ve sunt datate în etapa Sabatinovka târzie (Bočkarev, Leskov 1980, 12-13, Taf. 3,29; 3,38c). Ambele valve, probabil, reprezintă părţile dorsale ale dălţilor cu lamă faţetată (marginile laterale curbate).

Tipul III. Daltă cu bordură pe marginea exterioară a tocului de înmănuşare. Corpul piesei se lăţeşte spre vârf (fig. 4,16; harta 2,21). Forma de turnat de la Za-zimje provine din cadrul unei aşezări aparţinând culturii Trzčinec de Est. Tiparul este datat în etapa Sabatinovka timpurie (Bočkarev, Leskov 1980, 29, Taf. 13,117c).

Tipul IV. Daltă cu marginea tocului de înmănuşare prevăzută cu două nervuri orizontale suprapuse. Partea lată include două nervuri paralele muchiilor laterale şi o nervură longitudinală mediană. Secţiunea piesei în ne-gativ este hexagonală (fig. 4,17; harta 2,22). Valva face parte din complexul de tipare de la Soloha, încadrat eta-pei Belozerka târzie (Bočkarev, Leskov 1980, 20, Taf. 8,72a). Valva era prevăzută mai degrabă pentru turnarea unor dălţi asemănătoare celor din complexul de forme de turnat de la Zavadovka (fig. 4,1-2).

Tipul V. Daltă cu marginea tocului de înmănuşa-re cu bordură şi cu o nervură orizontală sub aceasta. Sub nervura orizontală, pe partea lată sunt prevăzute două nervuri paralele muchiilor laterale şi o nervură longitudinală mediană. Secţiunea piesei în negativ este hexagonală (fig. 4,18; harta 2,22). Valva face parte din complexul de forme de turnat de la Soloha, încadrat eta-pei Belozerka târzie (Bočkarev, Leskov 1980, 20, Taf. 8,71). Valva era destinată mai degrabă pentru turnarea unor dălţi asemănătoare celor din complexul de forme de turnat de la Zavadovka (fig. 4,1.2).

Tipul VI. Daltă cu marginea tocului de înmănuşare cu bordură. Partea lată are două muchii paralele părţilor late-rale şi o nervură longitudinală mediană. Secţiunea piesei în negativ este hexagonală (fig. 4,19a; harta 2,23). Valva aparţine complexului de forme de turnat de la Zavadovka, datat în etapa Belozerka târzie (Bočkarev, Leskov 1980, 22, Taf. 10,83a). Valva era prevăzută mai degrabă pentru turnarea unor dălţi similare altor piese în negativ ale for-melor de turnat ale aceluiaşi complex (fig. 4,1.2).

Tipul VII. Daltă cu marginea tocului de înmănuşa-re cu bordură (fig. 4,19.b; harta 2,23). Valva aparţine complexului de forme de turnat de la Zavadovka, datat în etapa Belozerka târzie (Bočkarev, Leskov 1980, 22, Taf. 10,83a).

Tipul VIII. Daltă cu marginea tocului de înmănu-şare cu bordură (fig. 4,20; harta 2,24). Piesa în negativ are pe partea lată muchii în formă trapezoidală. Valva aparţine complexului de forme de turnat de la Majaki (Krasnyj Majak), atribuit etapei Sabatinovka târzie (Bočkarev, Leskov 1980, 17, Taf. 7,52c).

II. Apariţia şi evoluţia tipologico-cronologică a dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal în Europa de Est.În conformitate cu rezultatele determinării cadru-

lui cultural-cronologic al dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal din regiunile abordate, cele mai timpurii piese de acest gen din acest spaţiu sunt dălţile în ne-gativ cu lama faţetată (Tüllenhohlmeißel) şi marginea exterioară a tocului de înmănuşare fără bordură (fig. 1,1-3), reprezentate de formele de turnat din necropola aparţinând monumentelor de tip Sejma-Turbino de la Rostovka, localizată în partea de sud a Siberiei de Vest (Матющенко, Синицына 1988, 30-31, 41-43, рис. 38,3; 52,1; Черных, Кузьминых 1989, 129-130, рис. 23,3-5).

Apariţia dălţilor cu toc de înmănuşare longitudi-nal în cuprinsul monumentelor de tip Sejma-Turbino nu este întâmplătoare, deoarece procedeul tehnologic al turnării pieselor cu toc de înmănuşare longitudinal (vârfuri de lance şi topoare-celt fără urechiuşă, cu una şi cu două urechiuşe) în spaţiul în discuţie constituie o inovaţie a purtătorilor acestui fenomen cultural. Apa-riţia acestei tehnologii noi de turnat este localizată în zonele montane şi premontane din Altaj, unul din epi-centrele constituirii complexului cultural Sejma-Turbi-no (Черных, Кузьминых 1989, 247-253).

În afară de aceasta, trebuie subliniat şi faptul că, sub aspect morfologic, forma marginii tocului de înmănuşa-re şi elementele ornamentale ale dălţilor în negativ de la Rostovka (fig. 1,1-3) sunt identice cu cele ale topoa-relor-celt caracteristice monumentelor Sejma-Turbino.

În corespundere cu seriile de date radiocarbon existente în cazul monumentelor de tip Sejma-Turbino (Трифонов 1996; Епимахов, Хэнкс, Ренфрю 2005, 100, рис. 3; Koryakova, Epimakhov 2007, tab. о.3.), apariţia tehnologiei noi de turnat şi răspândirea acesteia odată cu purtătorii ei în Europa de Est şi Asia Centra-lă16 (Черных, Кузьминых 1989, 269-277) a avut loc în intervalul de timp cuprins între sfârşitul mileniului III – primul sfert al mileniului II a.Chr.

În mediile culturale post Sejma-Turbino apar alte variaţii morfologice ale dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal şi lama faţetată.

Dintre dălţile timpurii, care au un context sau un cadru cronologic mai mult sau mai puţin definit, pot fi menţionate piesele atribuite subtipurilor A.I.2.1 (fig. 1,16) şi A.I.2.3 (fig. 1,18).

16 În literatura de specialitate apariţia dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal în Asia Centrală este pusă în legătură cu Euro-pa de Est şi Caucazul (Черников 1960, 80; Кузьмина 1966, 27).

18 Eugen UŞURELU

În primul caz, forma de turnat bivalvă ce repre-zintă o daltă în negativ (fig. 1,16) provine din locu-inţa unei aşezări aparţinând fazei timpurii a culturii Čerkaskul’skaja, din partea de sud a regiunii trans-uralice. Datele radiocarbon plasează existenţa aces-tei aşezări în sec. XVII – XVI a.Chr. (Хлобыстина, Хлобыстин 1967, 236-240, рис. 1-2; Хлобыстин 1968, 76-83, рис. 38), ceea ce se află în deplină concor-danţă şi cu alte date radiocarbon obţinute pentru cultu-ra respectivă (Koryakova, Epimakhov 2007, tab. о.4). În afară de aceasta, bordura îngroşată a marginii exte-rioare a tocului de înmănuşare şi elementele decorative ale dălţii în negativ sunt identice cu caracteristicile si-milare ale topoarelor-celt cu o urechiuşă din cadrul de-pozitului de la Derbeden’ şi ale tipului de topoare-celt cu acelaşi nume (Хлобыстин 1967, 236-240, рис. 1-2; 1968, 76-83, рис. 38), răspândit în bazinul mijociu al r. Volga şi regiunea pre-uralică (Тихонов 1960, 44-45; Халиков 1968, 35; 1980, 45; Бочкарев 1994, 72-73; 2002, 117; 2004, 399).

În cel de-al doilea caz, dalta cu bordură şi nervuri orizontale paralele şi trei linii longitudinale pe partea cu lama faţetată (fig. 1,18), face parte din componen-ţa depozitului de la Derbeden’, din bazinul inferior al r. Kama (Кузьминых 1981, рис. 8,5; Дергачев, Бочкарев 2002, таб. 104,В7).

Atribuirea culturală şi poziţia cronologică absolu-tă ale acestui depozit şi ale tipului de topoare-celt cu acelaşi nume sunt controversate (Тихонов 1960, 44-45; Черных 1976, 84,192-193; Халиков 1968, 35; 1980, 45; Кузьминых 1981, 64-65; Бочкарев 1994, 73; История Самарского Поволжья ... 2000, 248-249)17.

Din punctul de vedere al cronologiei relative, acest depozit şi tipul de topoare-celt cu acelaşi nume sunt sincronizate cu etapa Sabatinovka timpurie din nordul Mării Negre (Бочкарев, Лесков 1978, 24-26; Бочкарев 1994, 72-73; 2002, 117; 2004, 399)18.

Şi în cazul dălţii din cadrul depozitului de la Derbe-den’ (fig. 1,18) se constată prezenţa bordurii şi a deco-rului compus din nervuri orizontale paralele sub aceas-ta, similare cu cele ale unor topoare-celt cu o urechiu-şă de tip Derbeden’ (Збруева 1952, таб. XXXVI,18; Халиков 1980, рис. 44,3.9; Гуренко 1990, рис. 1,5; Kaiser, Popandopulo 2004, 19, Abb. 9,3). În ceea ce priveşte decorul compus din nervuri orizontale parale-le, acesta se întâlneşte şi la tipul de topoare-celt Tur-bino (Бочкарев 1986, 89) sau K-4, K-6 şi K-8 (după Черных, Кузьминых 1989, 39-46, рис. 4.6-8), din me-diul cultural Sejma-Turbino19.

În afară de aceste subtipuri, trebuie menţionată şi forma de turnat de la Mynčunkur din estul Kazahsta-nului (Черников 1960, 162, таб. LXVI,3.4), prevăzu-tă pentru turnarea dălţilor cu bordură, lamă faţetată cu marginile laterale ale lamei curbate, încadrată în subti-pul A.I.2.6 (fig. 1,23).

Această formă mai include şi un pumnal în nega-tiv (Черников 1960, 80, таб. LXVI,2), cu analogii în mediul culturii Fedorovskaja (necropola Putilovska-ja Zaimka II), din stepele de la sud de munţii Urali şi din Kazahstan (Зданович 1988, табл. 10,В14). Poziţia cronologică a culturii Fedorovskaja din aceste regiuni, conform datelor radiocarbon actuale, se plasează în sec. XVIII - XVI a.Chr. (Епимахов, Хэнкс, Ренфрю 2005, 100, рис. 3; Koryakova, Epimakhov 2007, тab. о.4).

Dălţile acestui din urmă subtip cunosc o răspândire teritorială vastă şi un cadru cronologic larg.

În ţinutul Krasnojarsk şi Chakasija, îndeosebi în depresiunea Minusinsk, au fost descoperite un număr semnificativ de dălţi cu bordură, lamă faţetată, margi-nile laterale ale lamei curbate (Черников 1960, 163), dar şi cu decor (Гришин 1971, 62, таб. 11,10), ultimele atribuite subtipului A.I.2.2. (fig. 1,17). Acestea sunt sin-cronizate atât cu perioada Karasukskaja, cât şi Tagars-kaja (Гришин 1960, 154)20.

17 Depozitul Derbeden’ şi tipul de topoare-celt cu acelaşi nume a fost datat diferit: în sec. XI - VIII a.Chr. (Тихонов 1960, 45), în ultimul sfert al mileniului II a.Chr. (Халиков 1980, 45) sau sec. XIII a.Chr. (Кузьминых 1981, 65). În ceea ce priveşte atribu-irea culturală, a fost admisă apartenenţa la culturile Srubnaja târzie (Кузьминых 1981, 64), Prikazanskaja (Халиков 1968, 35; 1980, 45), Mežovskaja (Бочкарев 1994, 73) şi Suskanskaja (История Самарского Поволжья ...2000, 248-249).

18 Luându-se în consideraţie sincronismul acestora cu etapa Sabatinovka timpurie din nordul Mării Negre (Бочкарев, Лесков 1978, 24-26; Бочкарев 1994, 72-73; 2002, 117; 2004, 399) şi datările relative şi absolute actuale ale culturii Sabatinovka (Gerškovič 1999; Sava 2002), poziţia cronologică reală a depozitului Derbeden’ şi a tipului de topoare-celt cu acelaşi nume se plasează în sec. XVI - XV a.Chr.

19 Topoarele-celt cu o urechiuşă de tip Derbeden’ din bazinul mijlociu al r. Volga şi regiunea pre-uralică sunt considerate derivate ale topoarelor-celt de tip Sejma-Turbino (Тихонов 1960, 44-45; Халиков 1968, 35; 1980, 45; Бочкарев 1994, 72-73; 2002, 117; 2004, 399). Dar, este susţinută şi opinia conform căreia topoarele-celt de tip Derbeden’ ar constitui rezultatul influenţelor nord-pontice (Черных 1976, 84,192-193; Кузьминых 1981, 64-65).

20 Perioada sau cultura Karasukskaja precede perioadei sau culturii Tagarskaja. Prima este delimitată în mai multe etape şi ur-mează în bazinul mijlociu al r. Enisei culturii Andronovo. Datarea arheologică a culturii Karasukskaja cuprinde sec. XIII (XII) - IX a.Chr., iar cea radiocarbon sec. XIV - IX a.Chr. Perioada sau cultura Tagarskaja este subîmpărţită în patru etape. În plan cronologic relativ, în bazinul mijlociu al r. Enisei, aceasta este substituită de cultura Taštykskaja. Datarea arheologică a culturii Tagarskaja cuprinde intervalul dintre sec. VIII - I a.Chr., în timp ce datele radiocarbon obţinute în baza probelor din cadrul monumentelor acesteia din bazinul mijlociu al r. Enisei indică întervalul cuprins între începutul sec. X şi mijlocul sec. III a.Chr. (Поляков, Святко 2009, 35-41).


Sunt răspândite dălţile subtipului A.I.2.6 (fig. 2,4-7) şi în partea de sud a Siberiei de Vest (Мошинская 1957, 145, рис. 61,3.4) şi în ţinutul Altaj (Черников 1960, 163; Кузьмина 1966, 26).

În Asia Mijlocie dălţi similare au fost descoperite izolat (fig. 2,8-9.13) şi în cadrul depozitelor (fig. 2,10-12), ultimele atribuite perioadei târzii a epocii bronzului (Кузьмина 1965, 108).

În bazinul mijlociu al r. Volga dălţi aparţinând aces-tui subtip provin din descoperiri izolate şi din cadrul aşe-zărilor atribuite etapei atabaevsk a culturii Prikazanskaja (Халиков 1980, 45-46,121, таб. 46,3.5.6). O piesă simi-lară conţine şi depozitul de la Sosnovaja Maza (Черных 1970, 134, рис. 52,23; Chernykh 1992, fig. 85,1).21

Etapa atabaevsk a culturii Prikazanskaja este datată în ultimul sfert al mileniului II a.Chr. (Халиков 1968, 35; 1980, 53), iar depozitul Sosnovaja Maza — în sec. XIII – XII a.Chr. (Мерперт 1962, 21).

Din bazinul inferior al r. Don (Каталог...1979, 33. Таб. 16,3.7) provin două descoperiri izolate de astfel de dălţi (fig. 2,18-19).

În nordul Mării Negre dălţi similare în negativ şi piese finite din cadrul depozitelor sunt atribuite etapei Sabatinovka timpurie (fig. 2,1-2.20) şi etapei Sabatino-vka (fig. 2,3). În toate aceste cazuri dălţile acestui subtip se asociază în complexe cu topoare-celt cu bordură pe marginea exterioară a tocului de înmănuşare (Bočkarev, Leskov 1980, 13,14, Taf. 3, 38a; 4,39a; Leskov 1981, 13, Taf. 4,A2).

Astfel, în cazul evoluţiei dălţilor cu toc de înmănu-şare longitudinal cu lamă faţetată cu marginile laterale ale lamei curbate, se poate observa că începând cu ve-riga iniţială a lanţului evolutiv al acestei subcategorii funcţionale, subtipul A.I.1.1 (fig. 1,1-3), urmate de sub-tipurile A.I.2.1 (fig. 1,16), A.I.2.3 (fig. 1,18) şi A.I.2.6 (fig. 1,23; 2,1-2.20), acestea au evoluat paralel cu trei grupe consecutive de topoare-celt: Sejma-Turbino din Siberia şi Europa de Est, Derbeden’ din bazinul mij-lociu al r. Volga şi regiunea pre-uralică şi Lobojkovka din nordul Mării Negre, din etapa Sabatinovka timpurie (Бочкарев 2002, 116), fapt demonstrat atât de similitu-dinile elementelor morfologice şi ornamentale, cât şi de asocierile pieselor acestor două categorii funcţionale în complexe.

Evoluţia paralelă a dălţilor cu bordură şi lama faţe-tată (marginile laterale ale lamei curbate) şi a topoare-lor-celt, anterioritatea cronologică a acestor dălţi în Est (fig. 1,16.18.23), faţă de cele din nordul Mării Negre (fig. 2,1-2.20) şi în general dinamica spaţială şi cronolo-gică a acestora în Europa de Est, Asia Mijlocie şi nordul Mării Negre, în etapele post Sejma-Turbino, îşi găsesc explicaţia în procesele culturale din acest spaţiu.

Conform opiniei lui V.S. Bočkarev, apariţia to-poarelor-celt ale grupelor Derbeden’ şi Lobojkovka

este legată de transformările cultural-istorice de am-ploare ce au avut loc în o parte însemnată a Eurasiei de Nord. Generatorul de bază al acestor transformări a fost centrul cultural-genetic volgo-uralic. În rezulta-tul acestor procese, către mijlocul mileniului II a.Chr., în regiuni de stepă şi silvostepă ale Europei de Est, în Siberia de Sud şi Kazahstan, s-a format o serie de cul-turi noi (Čerkaskul’skaja, Fedorovskaja, Prikazanskaja, Suskanskaja ş.a.). În afară de aceasta, o parte a popu-laţiei sau grupe nu mari ale purtătorilor acestor culturi au migrat în direcţiile sud-estică, estică şi sud-vestică. Confirmare a răspândirii acestor populaţii în direcţia sud-vestică le reprezintă descoperirile numeroase ale ceramicii de tip Andronovo (Čerkaskul’-Fedorovo) din bazinul Donului, din Ukraina de Est şi din bazinul Niprului. Odată cu aceste populaţii, în aceste din urmă regiuni pătrund şi unele elemente ale culturii materiale volgo-uralice, printre acestea fiind topoarele-celt şi dăl-ţile-celt (Бочкарев 2002,116).

Evoluţia tipologică paralelă a dălţilor cu lama faţe-tată şi a topoarelor-celt din nordul Mării Negre şi spaţiul carpato-nistrean poate fi constatată şi în etapele Sabati-novka târzie şi Belozerka.

Astfel, arcada muchiilor lamei faţetate este prevă-zută aproape până sub bordură (fig. 3,1-2) sau dălţile au şi orificiu în partea superioară a părţii late faţetate (fig. 2,21-24; 3,4), similar muchiilor în formă arcoidală până aproape sub bordură a părţilor late şi a orificiu-lui topoarelor-celt cu o urechiuşă, caracteristice etapei Sabatinovka târzie şi culturii Noua (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 6, 48a.50).

Către sfârşitul acestei etape şi pe parcursul celei următoare – Belozerka, dălţile cu lama faţetată fie au bordură şi decor longitudinal pe partea dorsală (fig. 3,5), fie au deja marginea tocului de înmănuşare fără bordură, supraînălţată deasupra unei sau a două nervuri orizontale (fig. 3,8-14), similar în primul caz cu decorul în formă de nervură longitudinală a topoarelor-celt cu o urechiuşă sau cu două, la care părţile late sunt prevăzute cu muchii în formă trapezoidală, iar în cel de-al doilea, cu marginea tocului de înmănuşare fără bordură, su-praînălţată deasupra unei sau a două nervuri orizontale (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 8, 66a.b; 10,86b; 10,83a; 13,115a.b).

Şi în acest caz, evoluţia tipologică paralelă a dălţi-lor cu lama faţetată şi a topoarelor-celt este confirma-tă nu numai de similitudinile elementelor morfologice şi ornamentale ale acestor două categorii funcţionale, dar şi de asocierile pieselor acestora în cadrul com-plexelor (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 6,48a.50.51a; 9,74b.77; Никитин, Черняков 1981, рис. 1-2, 1-4.1; 4,4; Телегин 1982, рис. 1,1.3).

O daltă cu marginea tocului de înmănuşare lon-gitudinal fără bordură, supraînălţată deasupra a două

21 Acest depozit este sincronizat cu etapa Sabatinovka târzie din nordul Mării Negre (Бочкарев, Лесков 1978, 25).

20 Eugen UŞURELU

nervuri orizontale (fig. 3,12), provine şi din grupul de morminte al necropolei de la Seržen’-jurt, Caucazul de Nord, încadrat conform datărilor tradiţionale în inter-valul de timp cuprins între sfârşitul sec. IX – începutul sec. VIII a.Chr. (Козенкова 1982, 8, табл. III,45).

Etapei răspândirii dălţilor cu toc de înmănuşare lon-gitudinal din estul Europei în zona nord-pontică (sau o variantă locală), aparţin probabil şi piesele la care mar-ginile care conturează faţetarea lamei pornesc de sub bordură, atribuite subtipului A.I.2.5 (fig. 1,20-22). În susţinerea acestei poziţii cronologice vin atât localiza-rea acestor descoperiri, cât mai ales analogiile toporu-lui-celt în negativ de pe partea laterală a formei de tur-nat de la Volgograd (Мамонтов 1971, 221, рис. 1,1.3), caracteristice preponderent etapei Sabatinovka timpurie din nordul Mării Negre (Bočkarev, Leskov 1980, 13, 27, Taf. 3,38a; 12,101; Дергачев, Бочкарев 2002, таб. 106,С1; Leskov 1981, 7.8, Taf. 1,C11; 2,1.2).

Decorul pe ambele părţi late, în formă de nervuri longitudinale al daltei cu orificiu sub muchia arcoidală din partea superioară a lamei faţetate, atribuită subti-pului A.I.2.10 (fig. 3,4), indică influenţe din partea fo-carului de prelucrare a metalelor Vyrbica, din Bulgaria (Черных 1978, 253-254). Confirmare în acest sens re-prezintă şi toporul-celt component al aceluiaşi depozit, care, în afară de nervuri longitudinale, mai este prevă-zut şi cu decor în formă de buclă (Никитин, Черняков 1981, рис. 2,1; 4,4).

Etapei Belozerka din nordul Mării Negre poate fi atribuită dalta descoperită izolat la Kardašinka (Черных 1976, 110, табл. XXXI,10), subtipul A.I.2.13 (fig. 3,7). Caracteristicile morfologice şi decorative ale acestei piese: nervura orizontală sub bordură, două muchii pa-ralele părţilor laterale pe ambele părţi late, iar pe partea dorsală şi cu o nervură longitudinală, sunt similare cu cele ale dălţilor definitorii acestei etape (fig. 4,1-2.17-18).

O daltă cu decor în formă de litera „v” suprapusă vertical în trei rânduri, amplasat în spaţiul dintre bor-dură şi muchia în forma arcoidală a părţii superioare a lamei (fig. 3,3), subtipul A.I.2.9, a fost descoperită izo-lat în bazinul mijlociu al r. Nipru (Березанская 1972, таб. XXI,7).

Dălţilor de la începutul mileniului I a.Chr. (Козенкова 1989, 54, таб. XX,22) este atribuită piesa din stratul de cultură al aşezării de la Otradnaja, ţinutul Krasnodar, Caucazul de Nord (fig. 3,6).

În intervalul de timp cuprins între sfârşitul sec. XV - începutul sec. X a.Chr. (Епимахов, Хэнкс, Ренфрю 2005, 100, рис. 3; Koryakova, Epimakhov 2007, tab. о.3; о.4), în care este datată cultura Sargarinsko-Alekse-

evskaja, se plasează limitele cronologice ale dălţilor cu lama faţetată, la care marginea tocului de înmănuşare este fără bordură (fig. 1,4-5), descoperite în cadrul aşe-zărilor acestei culturi din zonele de silvostepă şi stepă ale părţii de sud a Siberiei de Vest (Потемкина 1985, 144, 267, рис. 55,4; 108,241; Зданович 1988, табл. 10,Г17),

Rămâne incertă poziţia cronologică a dălţilor ace-luiaşi subtip A.I.1.2 (fig. 1,6-12), descoperite izolat în bazinul mijlociu al r. Nipru (Тереножкин 1961, 147, рис. 97,4-5.7-10). Probabil, de la o anumită etapă dăl-ţile acestui subtip au evoluat paralel cu cele având mar-ginea tocului de înmănuşare cu bordură şi lama faţetată şi, ţinând cont de similitudinile tipologice ale primelor cu cele din mediul culturii Sargarinsko-Alekseevskaja, ar fi în legătură cu blocul de culturi cu ceramică cu brâie (Chernykh 1992, 235-263)22.

Câte o piesă a acestui subtip (fig. 1,13) şi al subti-pului A.I.1.3 (fig. 1,14) provin din grupul de mormin-te al necropolei de la Seržen-jurt, Caucazul de Nord, încadrat conform datărilor arheologice în intervalul de timp cuprins între sfârşitul sec. IX – începutul sec. VIII a.Chr. (Козенкова 1982, 8, табл. III, 43.44).

Din depozitul Rădeni din zona est-carpatică (Der-gačev 2002, 203, Taf. 68,A415), sincronizat cu etapa Sa-batinovka timpurie din nordul Mării Negre (Бочкарев, Лесков 1978, 24-26), provine dalta la care marginea tocului de înmănuşare este fără bordură, prevăzută cu orificiu în partea superioară a lamei faţetate, subtipul A.I.1.4 (fig. 1,15).

Lame cu muchii arcoidale în partea superioară pe ambele părţi late, cu secţiunea dreptunghiulară, în pri-mul caz, marginea fiind fără bordură, în cel de-al doilea — prevăzută cu bordură, au dălţile atribuite subtipurilor A.II.1.1 (fig. 3,15.16) şi A.II.2.1 (fig. 3,17).

În primul caz, ambele piese sunt localizate în nor-dul Mării Negre. Una din ele reprezintă o descoperi-re izolată din bazinul inferior al r. Nipru (Былкова, Василенко 1999, 76, рис. 1,5), iar a doua face parte din componenţa depozitului de la Blagoveščenka (Kaiser, Popandopulo 2004, Abb. 9,4), atribuit grupei de depozi-te încadrate de A.M. Leskov etapei Sabatinovka timpu-rie (Leskov 1981, 96; Kaiser, Popandopulo 2004, 21).

În cel de-al doilea caz, piesa face parte din com-ponenţa depozitului de la Achmetovskaja, din Cauca-zul de Nord (Дергачев, Бочкарев 2002, таб. 111,В7). Acest depozit şi grupa cu acelaşi nume de depozite de bronzuri sunt datate în sec. XV – XIII a.Chr., fiind sin-cronizate cu grupa de depozite de bronzuri Lobojkovka, din etapa Sabatinovka timpurie din nordul Mării Negre (Бочкарев 1996, 97).

22 Trebuie de menţionat că în această lucrare E.N. Černych utilizează schema defectuoasă (Черных 1976) a ordonării grupelor de complexe legate de prelucrarea metalelor în perioada târzie a epocii bronzului din nordul Mării Negre (vezi Бочкарев 2006, 57-58). Respectiv, ambele lucrări enumerate ale lui E.N. Černych nu includ delimitarea grupelor de complexe ce semnifică debutul perioadei târzii a epocii bronzului în această regiune, atribuite etapei Sabatinovka timpurie (Bočkarev, Leskov 1980; Leskov 1981).


O daltă cu corpul zvelt, ce se îngustează spre vârf, lama dreaptă (Tüllengerademeißel), marginea exterioa-ră a tocului fără bordură, atribuită subtipului A.III.1.1. (fig. 3,18), face parte din componenţa depozitului Dre-majlovka încadrat în etapa Sabatinovka (Leskov 1981, 17, Taf. 4,E3)23.

Dălţi similare cu lama dreaptă (Tüllengerade-meißel), însă, cu corpul ce se lărgeşte spre vârf, margi-nea tocului de înmănuşare fără bordură, încadrate subti-pului A.III.1.2. (fig. 3,19-20), provin atât din Europa de Est cât şi din nordul Mării Negre. În primul caz, o piesă a fost descoperită într-o aşezare atribuită comunităţii cultural istorice Andronovo (Черных 1970, 136, рис. 52,22), iar alta reprezintă o descoperire izolată din bazi-nul inferior al r. Nipru (Черных 1976, табл. XXXI,4).

O daltă cu lama dreaptă (Tüllengerademeißel), marginea tocului de înmănuşare prevăzută cu bordură, subtipul A.III.2.1. (fig. 3,21), face parte din componenţa depozitului Ruginoasa, din zona est-carpatică, atribuit fazei BzD (Petrescu-Dîmboviţa 1978, 111, Taf. 64,3).

Altă piesă, încadrată în subtipul A.III.2.2 (fig. 3,22), provine din cadrul unei aşezări pluristratigrafice din bazinul mijlociu al r. Nipru, şi este pusă în legătură cu ceramica culturii Trzčinec de Est din această aşezare (Березанская 1972, таб. XXI,7).

Două piese în negativ, subtipul A.III.2.3 (fig. 4,1-2), sunt reprezentate de formele de turnat din cadrul complexului de tipare de la Zavadovka din etapa Belo-zerka târzie (Bočkarev, Leskov 1980, 22, Taf. 9,78a.b.).

Dălţile cu toc de înmănuşare longitudinal şi lama lanceolată, secţiunea dreptunghiulară, manifestă o răs-pândire teritorială şi un cadru cronologic larg, de ase-menea şi particularităţi tipologice specifice.

O daltă cu marginea tocului de înmănuşare fără bordură (fig. 4,3) provine din aşezarea pluristratificată de la Luka-Rajkoveckaja, regiunea Žitomir, Ukraina, în straturile inferioare ale căreia a fost descoperită şi ceramică de tip Trzčinec-Komarov (Березанская 1972, 80-81, рис. 27,2).

Particularităţi tipologice specifice manifestă dălţile cu lama lanceolată ale subtipurilor A.IV.1.2 (fig. 4,5) şi A.IV.1.3 (fig. 4,4).

În primul caz, piesa cu marginea tocului de înmă-nuşare cu bordură, provine din stratul cultural al unei aşezări ce aparţine culturii Čustkaja, din valea Fergana (Кузьмина 1966, 27, таб. III,1). Această cultură este datată în intervalul de timp cuprins între sfârşitul mi-leniului II – începutul mileniului I a.Chr. (Кузьмина 1965, 110).

În cel de-al doilea caz, piesa cu lama mai lată decât tocul de înmănuşare face parte probabil din componen-ţa unui depozit descoperit pe malul r. Issyk-Kul’, la Ka-rakol (Кузьмина 1965, 106; Кузьмина 1966, 27, таб. III,2). Acesta ar aparţine grupei de depozite caracteristi-ce perioadei târzii a epocii bronzului (Кузьмина 1965, 106-108), care include piese cu analogii în mediul cul-turii Sargary-Alekseevskaja (Зданович 1988, табл. 10,Г18), datată în conformitate su seriile de date radi-ocarbon în intervalul de timp cuprins între sf. sec. XV – începutul sec. X a.Chr (Епимахов, Хэнкс, Ренфрю 2005, 100, рис. 3; Koryakova, Epimakhov 2007, tab. о.3; о.4).

Dălţi cu lama lanceolată şi marginea tocului de înmănuşare cu bordură se întâlnesc în partea de sud a ţinutului Krasnojarsk şi în partea de sud a Siberiei de Vest, în Asia Mijlocie.

Din partea de sud a ţinutului Krasnojarsk, în spe-cial din depresiunea Minusinsk (Кузьмина 1966, 27; Черников 1960, 80), provine un număr semnificativ de dălţi cu lama lanceolată, inclusiv cu decor sub bor-dură (fig. 4,12), majoritatea atribuite etapei Tagarskaja (Гришин 1960, 154).

În partea de sud a Siberiei de Vest (fig. 4,6-8.10-11) şi în Asia Mijlocie (fig. 4,9) dălţi cu lama lanceolată, atribuite subtipului A.IV.2.1, includ depozitele ce apar-ţin grupei de depozite atribuite perioadei târzii a epocii bronzului (Кузьмина 1965, 106-108).

Pe teritoriul Kazahstanului dălţi cu lama lanceolată au fost descoperite şi izolat (Черников 1960, 163, таб. LXIII,1; Кузьмина 1966, 27).

O daltă similară a fost descoperită la sud de mun-ţii Urali, împreună cu un topor-celt cu două urechiuşe (Сальников 1965, 160, рис. 1,5).

Astfel, dălţile cu lama lanceolată se întâlnesc în aceste regiuni, atât în depozitele atribuite perioadei târ-zii a epocii bronzului, cât şi în cele ale etapei Tagarskaja (Кузьмина 1966, 27; Черников 1960, 80).

Rezultatele cercetării efectuate scot în evidenţă faptul că, spre deosebire de Europa Centrală, unde este constatat un decalaj cronologic semnificativ între apari-ţia dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal şi a topoa-relor-celt24, în spaţiul abordat aceste categorii funcţio-nale evoluează paralel, începând cu sfârşitul mileniului III – primul sfert al mileniului II a.Chr. până la sfârşitul mileniului II – începutul mileniului I a.Chr., ceea ce constituie încă o dovadă în susţinerea conceptului enun-ţat, cu privire la răspândirea în etape a topoarelor-celt, de la est spre vestul Europei (Бочкарев 2002, 118).

23 Acest depozit este sincronizat cu focarul de prelucrare a metalelor Kardašinka-Novo-Aleksandrovka din etapa Belozerka tim-purie (Бочкарев 2010, 146).

24 Apariţia dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal în Europa Centrală este datată începând din fazele BzA2/FD III (Schalk 2005, 99-100), iar a topoarelor-celt din faza BzC2, sau sec. XIV a.Chr. (Novotna 1970, Taf. 27,467; 40,711; Mozsolics 1973, 80, Taf. 109,1; Hansen 1994, 177-185; 2005, 211-230).

22 Eugen UŞURELU

BibliografieAner 1962: E. Aner, Die frühen Tüllenbeile des nordischen Kreises. Acta Archaeologica XXXIII, 1962, 165-219.Aspelin 1877: J.R. Aspelin, Antiquités du Nord Finno-Ougrien I. Ages de la pierre et du bronze (Helsingfors 1877).Balan 2009: G. Bălan, Cronologia şi tipologia dălţilor de bronz cu toc de înmănuşare din România. Apulum XLVI, 2009, 1-40.Bočkarev, Leskov 1980: V.S. Bočkarev, A.M. Leskov, Jung- und spätbronzezeitliche Gußformen im nördlichen Schwarzmeer-gebiet. PBF XX, 1 (München 1980).Chernykh 1992: E.N. Chernykh, Ancient metallurgy in the USSR (Cambridge 1992).Dergačev 2002: V. Dergačev, Die äneolithischen und bronzezeitlichen Metallfunde aus Moldavien. PBF XX, 9 (Stuttgart 2002).Coman 1980: G. Coman, Statornicie, continuitate. Repertoriul arheologic al judeţului Vaslui (Bucureşti 1980).Gerškovič 1999: J.P. Gerškovič, Studien zur Spätbronzezeitlichen Sabatinovka-Kultur am unteren Dnepr und an der Westküste des Azov`schen Meeres. Archäologie in Eurasien, Band 7, Deutsches Archäologisches Institut, Eurasien-Abteilung (Rahden/Westf. 1999).Hansen 1994: S. Hansen, Studien zu den Metalldeponierungen während der älteren Urnenfelderzeit zwischen Rhônetal und Karpatenbecken. Universitätsforschungen zur prähistorischen Archäologie Band 21, Teil 1 (Bonn 1994).Hansen 2005: S. Hansen, Über brozezeitliche Horte in Ungarn – Horte als soziale Praxis. B. Horejs, R. Jung, E. Kaiser, B. Teržan (Hrsg.), Interpretationsraum Bronzezeit (Bonn 2005), 211-230.Kaiser, Popandopulo 2004: E. Kaiser, Z. Popandopulo, Drei bronzezeitliche Hortfunde aus dem unteren Dneprraum. PZ 79, 2004, 5-35.Koryakova, Epimakhov 2007: L. Koryakova, A.V. Epimakhov, The Urals and Western Siberia in the Bronze and Iron Ages (Cambridge 2007).Leskov 1981: A.M. Leskov, Jung- und spätbronzezeitliche Depotfunde im nördlichen Schwarzmeergebiet I. PBF XX, 5, (Mün-chen 1981).Mozsolics 1973: A. Mozsolics, Bronze- und Goldfunde des Karpatenbeckens. Depotfundhorizonte von Forró und Ópaláyi. Akadémiai Kiadó (Budapest 1973).Novotna 1970: M. Novotna, Die Äxte und Beile in der Slowakei. PBF IX, 3 (München 1970).Petrescu-Dîmboviţa 1977: M. Petrescu-Dîmboviţa, Depozitele de bronzuri din România (Bucureşti 1977).Petrescu-Dîmboviţa 1978: M. Petrescu-Dîmboviţa, Die Sicheln in Rumänien, PBF XVIII, 1 (München 1978).Rusu 1966: M. Rusu, Depozitul de bronzuri de la Balşa. Sargetia IV, 1966, 17-40.Sava 2002: E. Sava, Die Besstattungen der Noua-Kultur. Ein Beitrag zur Erforschung spätbonzezeitlicher Bestattungsriten zwis-chen Dnestr und Westkarpaten. (Hrsg. B. Hänsel). PAS. Band 19 (Kiel 2002).Schalk 2005: E. Schalk, Ein Tüllenmeißel aus Olynth/Agios Mamas, Griechenland. B. Horejs, R. Jung, E. Kaiser, B. Teržan (Hrsg.), Interpretationsraum Bronzezeit (Bonn 2005), 95-107.Tallgren 1926: A.M. Tallgren, La Pontide préscythique après l´introduction des métaux. ESA, II, (Helsinki 1926).Wanzek 1989: B. Wanzek, Die Gußmodel für Tüllenbeile in Südöstlichen Europa (Bonn 1989).Березанская 1972: С.С. Березанская, Средний период бронзового века в Северной Украине (Киев 1972).Бочкарев, Лесков 1978: В.С. Бочкарев, А.М. Лесков, О хронологическом соотношении памятников эпохи поздней брон-зы Северного Причерноморья с Подоньем, Поволжьем и Северным Кавказом. В сб.: Древние культуры Поволжья и Приуралья. Научные труды, т. 221 (Куйбышев 1978), 23-26.Бочкарев 1986: B.С. Бочкарев, К вопросу о хронологическом соотношении сейминского и турбинского могильников. В сб.: Проблемы археологии Поднепровья (Днепропетровск 1986), 78-111.Бочкарев 1994: B.С. Бочкарев, Культурогенез и развитие металлопроизводства в эпоху поздней бронзы (по материа-лам южной половины Восточной Европы). В сб.: Культурные трансляции и историческиий процесс. (Санкт-Петербург 1994), 66-75.Бочкарев 1996: B.С. Бочкарев, Новые данные о прикубанском очаге металлургии и металлообработки эпохи поздней бронзы. Между Азией и Европой. Кавказ в IV–I тыс. до н.э. Материалы конференции посвященной 100-летию со дня рождения А.А. Иессена (Санкт-Петербург 1996), 96-97.Бочкарев 2002: B.С. Бочкарев, Металлические топоры-кельты Европы эпохи поздней бронзы. В сб.: Степи Евразии в древности и средневековье (Санкт-Петербург 2002), 115-118.Бочкарев 2004: B.С. Бочкарев, О функциональном назначении петель-ушек у наконечников копий эпохи поздней бронзы Восточной Европы и Сибири. В сб.: Археолог: детектив и мыслитель. (Санкт-Петербург 2004), 385-408.Бочкарев 2010: B.С. Бочкарев, Культурогенез и древнее металлопроизводство Восточной Европы (Санкт-Петербург 2010).Былкова, Василенко 1999: В.П. Былкова, М.В. Василенко, Экспонаты Херсонского музея, вазвращенные из Берлина. Краткие сообщения Одесского археологического общества, 1999, 76-80.Ванчугов 1990: В.П. Ванчугов, Белозерские памятники в Северо-Западном Причерноморье (Киев1990).Гришин 1960: Ю.С. Гришин, Производство в тагарскую эпоху. МИА 90 (Москва 1960), 116-206.Гришин 1971: Ю.С. Гришин, Металлические изделия Сибири эпохи энеолита и бронзы. Археология СССР. САИ, вып. В3-12 (Москва 1971).Гуренко 1990: Л.В. Гуренко, Случайные находки эпохи бронзы левобережья Волги. Древности Волго-Донских степей I, 1990,74-75.Дергачев, Бочкарев 2002: В.А. Дергачев, В.С. Бочкарев, Металлические серпы поздней бронзы Восточной Европы (Ки-шинев 2002).Епимахов, Хэнкс, Ренфрю 2005: А.В. Епимахов, Б. Хэнкс, К. Ренфрю, Радиоуглеродная хронология памятников бронзо-вого века Зауралья. РА 4, 2005, 92-102.Зданович 1988: Г.Б. Зданович, Бронзовый век Урало-Казахстанских степей (основы периодизации) (Свердловск 1988). Збруева 1952: А.В. Збруева, Материалы и исследования по археологии Урала и Приуралья. МИА СССР 30 (Москва 1952).


Каталог... 1979: Каталог археологических коллекций. Музей истории Донского Казачества (Новочеркасск 1979).Колпаков 1991: Е.М. Колпаков, Теория археологической классификации (Санкт-Петербург 1991).Козенкова 1982: В.И. Козенкова, Типология и хронологическая классификация предметов Кобанской культуры (Вос-точный вариант) (Москва 1982). Козенкова 1989: В.И. Козенкова, Кобанская культура. Западный вариант. Археология СССР. САИ, вып. В2-5, Москва 1989.Кривцова-Гракова 1955: О.А. Кривцова-Гракова, Степное Поволжье и Причерноморье в эпоху поздней бронзы. МИА СССР 46, (Москва 1955).Кузьмина 1965: Е.Е. Кузьмина, Хронология некоторых кладов Семиречья. МИА 130 (Москва 1965), 106-110.Кузьмина 1966: Е.Е. Кузьмина, Металлические изделия энеолита и бронзоного века в Средней Азии (Москва 1966).Кузьминых 1981: С.В. Кузьминых, Металлообработка срубных племен Закамья. В сб.: Об исторических памятниках по долинам Камы и Белой. (Казань 1981), 41-70.Мамонтов 1971: В.И. Мамонтов, Литейная форма срубной культуры из фондов Волгоградского областного краеведче-скогомузея. СА 2,1971, 221-223.Матющенко, Синицына 1988: В.И. Матющенко, Г.В. Синицына, Могильник у деревни Ростовка вблизи Омска (Томск 1988).Мерперт 1962: Н.Я. Мерперт, Срубная культура Южной Чувашии. МИА 111 (Москва 1962).Мошинская 1957: В.И. Мошинская, Баландинский клад бронзовых инструментов. КСИИМК 67,1957, 144-146.Никитин, Черняков 1981: В.И. Никитин, И.Т. Черняков, Курлозовский клад эпохи поздней бронзы. СА 2, 1981, 151-160.История Самарского Поволжья ...2000: История Самарского Поволжья с древнейших времен до наших дней. Бронзовый век (Самара 2000).Отрощенко 1986: В.В. Отрощенко, Белозерская культура. В кн.: Культуры эпохи бронзы на территории Украины (Киев 1986), 117-152.Погребова 1960: Н.Н. Погребова, Пересадовское поселение на Ингуле. СА 4, 1960, 76-90.Поляков, Святко 2009:А.В. Поляков, С.В. Святко, Радиоуглеродное датирование археологических памятников неолита-начала железного века Среднего Енисея: обзор результатов и новые данные. В сб.: Теория и практика археологических исследований, вып. 5 (Барнаул 2009), 20-47.Потемкина 1985: Т.М. Потемкина, Бронзовый век лесостепного Притоболья (Москва 1985).Рыбалова 1961: В.Д. Рыбалова, О связях Правобережной лесостепной Украины с Центральной Европой в эпоху бронзы и раннего железа. В кн.: Исследования по археологии СССР (Ленинград 1961), 80-95.Сальников 1965: К.В. Сальников, Кельты Зауралья и Южного Урала. МИА 130 (Москва 1965), 160-164.Телегин 1982: Д.Я. Телегин, Старосельский клад поздней бронзы из Черкасской области. СА 1, 1982, 222-224.Тихонов 1960: Б.Г. Тихонов, Металлические изделия эпохи бронзы на Среднем Урале и в Приуралье. МИА 90 (Москва 1960), 5-115.Тереножкин 1961: А.И. Тереножкин, Предскифский период на днепровском Правобережье (Киев 1961).Трифонов 1996: B.А. Трифонов, К абсолютному датированию «микенского» орнамента эпохи развитой бронзы Евразии. Радиоуглерод и Археология 1 (Санкт-Петербург 1996), 60-64.Ушурелу 2010: Е.И. Ушурелу, Генезис и эволюция двуушковых топоров-кельтов Восточной Европы эпохи поздней брон-зы. RA V, 1, 2010, 22-67.Халиков 1968: А.Х. Халиков, Приказанская культура. СА 2, 1968, 23-40.Халиков 1980: А.Х. Халиков, Приказанская культура. САИ, вып. В1-24, (Москва 1980).Хлобыстина, Хлобыстин 1967: М.Д. Хлобыстина, Л.П. Хлобыстин, Литейная форма из Южного Зауралья. СА 2, 1967, 236-240.Хлобыстин 1968: Л.П. Хлобыстин, Липовая Курья – поселение «андроноидной» культуры Южного Зауралья. КСИА СССР, вып. 114, 1968, 76-83.Черников 1960: С.С. Черников, Восточный Казахстан в эпоху бронзы. МИА 88 (Москва-Ленинград 1960).Черных 1970: E.Н. Черных, Древнейшая металлургия Урала и Поволжья (Москва 1970).Черных 1976: E.Н. Черных, Древняя металлообработка на Юго-Западе СССР (Москва 1976).Черных, Кузьминых 1989: E.Н. Черных, С.В. Кузьминых, Древняя металлургия Северной Евразии (Москва 1989).Шарафутдинова 1968: И.Н. Шарафутдинова, К вопросу о сабатиновской культуре. СА 3, 1968, 16-34.Шарафутдинова 1982: И.Н. Шарафутдинова, Степное Поднепровье в эпоху поздней бронзы (Киев 1982).

Eugen Uşurelu, doctor în istorie, Centrul de Arheologie, Institutul Patrimoniului Cultural al AŞM, bd. Ştefan cel Mare 1, MD-2001, Chişinău, Republica Moldova; e-mail: [email protected]

UN SECOL DE LA ÎNCEPUTUL INVESTIGAŢIILOR ARHEOLOGICE LA CETATEA NEMIROV DE PE BUGUL DE SUD

(SCURTE BILANŢURI ŞI NOI OBIECTIVE)

Maia KAŞUBA, Galina SMIRNOVA, Marina VAKHTINA, Sankt-Petersburg/Chişinău

Prezentul studiu are drept subiect materialele obţinute în rezultatul săpăturilor cetăţii de la Nemirov, care au deja o istorie de 100 de ani. Cetatea (suprafaţa totală – 145 ha) se află la 4 km SE de or. Nemirov, fiind situată pe malul stâng al Bugului de Sud, pe cursul mijlociu al acestuia. Obiectivul se înscrie în importantul număr de monumente ale epocii scitice timpurii din zona de silvostepă a arealului nord-pontic. S.S. Gamčenko (anul 1909), A.A. Spicyn (anul 1910), precum şi M.I. Artamonov şi O.A. Artamonova (anii 1946-1948) au investigat prin săpături în total peste 3700 m.p., în rezultatul cărora au fost recoltate materiale şi cercetate construcţii locative, gospodăreşti şi de producere din trei orizonturi culturale: tripolian, scitic şi slav. Dintre cele mai relevante şi cunoscute s-au dovedit a fi materialele epocii fierului timpuriu, la prima analiză a cărora A.A. Spicyn, încă la începutul sec. XX, a înaintat problema de cercetare „Sciţii şi Hallstattul”, care continuă să rămână actuală şi în prezent. Materialele prescitice şi scitice timpurii din cetatea de la Nemirov, conform cronoindicatorilor şi schimbărilor în complexul ceramic, au fost încadrate în limitele cronologice ale celei de-a doua jumătăţi a sec. VIII – sec. VI î.e.n., în condiţiile lipsei totale a vestigiilor aparţinând sec. V î.e.n. La Nemirov s-a dovedit a fi cea mai importantă colecţie de import grecesc timpuriu de pe litoralul de nord al Mării Negre – peste 100 de fragmente. Datarea unor exemplare de ceramică grecească orientală timpurie revine primului sfert – mijlocului sec. VII î.e.n. (contactele de până la colonizare dintre eleni şi populaţia locală din spaţiul nord-pontic), iar legăturile locuitorilor băştinaşi cu centrele greceşti s-au stabilit nu mai târziu de începutul ultimei treimi a sec. VII î.e.n. Noile sarcini de cercetare presupun elaborarea unei periodizări regionale a epocii scitice timpurii de pe Bugul Mijlociu (sau Podolia de Sud) cu utilizarea în calitate de monument regional de reper a cetăţii Nemirov. De asemenea se enunţă evidenţierea aparte a „etapei Nemirov” în perioada scitică timpurie din arealul litoralului de nord al Mării Negre, care urmează să marcheze impulsul hallstattian din sec. VII î.e.n. în spaţiul nord-pontic şi să reliefeze specificul dezvoltării regiunii Bugului în epoca scitică timpurie.

К 100-летию археологических раскопок Немировского городища на Южном Буге (краткие итоги и новые задачи). Настоящая статья посвящена материалам, полученным при раскопках Немировского го-родища, имеющих уже 100-летнюю историю. Немировское городище (общая площадь 145 га) находится в 4 км к юго-востоку от г. Немиров и расположено на левобережье Южного Буга, в его среднем течении. Оно принадлежит к числу значительных памятников раннескифской эпохи на территории лесостепи Северного Причерноморья. С. Гамченко (1909 г.), А.А. Спицын (1910 г.), М.И. Артамонов и О.А. Артамонова (1946–1948 гг.) всего раскопали более 3700 кв.м, в результате чего были получены материалы и исследованы жилые, хо-зяйственные и производственные сооружения трех культурных горизонтов — трипольской, скифской и сла-вянской культур. Наиболее информативными и известными оказались материалы раннего железного века, при первом анализе которых А.А. Спицын еще в начале ХХ в. поставил исследовательскую проблему «Скифы и Гальштатт», которая продолжает оставаться актуальной и в настоящее время. Предскифские и ранне-скифские материалы Немировского городища по хроноиндикаторам и изменениям в керамическом комплексе были помещены в хронологические рамки второй половины VIII–VI в. до н.э., при полном отсутствии нахо-док, относящихся к V в. до н.э. В Немирове оказалось самое значительное в Северном Причерноморье собра-ние раннего греческого импорта — более 100 фрагментов. Датировка отдельных образцов ранней восточ-ногреческой керамики приходится на первую треть — середину VII в. до н.э. (доколонизацонные контакты эллинов и местного населения Северного Причерноморья), а контакты его жителей с греческими центрами установились не позднее начала последней трети VII в. до н.э. Новые задачи исследований предполагают создание региональной периодизации раннескифского времени Среднего Побужья (или Южной Подолии) с использванием в качестве опорного регионального памятника материалов Немировского городища. Также делается заявка на выделение особого «немировского этапа» в раннескифском периоде в Северном Причерно-морье, который будет маркировать галлштаттский импульс в VII в. до н.э. в Северном Причерноморье и обозначит специфику развития Побужского региона в раннескифское время.


25Un secol de la începutul investigaţiilor arheologice la cetatea Nemirov de pe Bugul de Sud

A contribution to the 100th anniversary of excavations on the Nemirov settlement on Southern Bug (a brief account of results and new challenges). The article presents an overview of materials discovered in the Nemirovo settlement during the centenary history of excavation. The settlement (total surface ca. 145 ha) situated 4 km South-East from Nemirov town on the left bank of Southern Bug River, in the middle part of the river stream. This is an important monument of Early Scythian Age from the forest-steppe region of Northern Black Sea Land. S. Gamchenko (1909), A.A. Spitzyn (1910), M.I. Artamonov and O.A. Artamonova (1946-1948) have excavated more than 3700 m2 that yielded artifacts, residential and other kind of constructions that belong to three cultural levels: Tripolian, Scythian and Slavic. The materials of Early Iron Age are most informative and famous. By the beginning of 20th century, A.A. Spitzyn per-formed the first analysis of that material and established the scientific problem of “Scythians and Hallstatt”, which is still hotly debated. According to chrono-indices and changes in the ceramic complex, the Ante-Scythian and Early Scythian materials from the Nemirov settlement are placed in the chronological frame of the second half of VIII century – VI century BC; however, the findings attributable to V-th century BC are completely missing. Nemirov has yielded the most numerous in Northern Black Sea Land Greek import that counts up to 100 pieces. Some specimens of Eastern Greek pottery are dated back to the first third – the middle of VII century BC (the contacts of Greeks and local populations of Northern Black Sea Lands before colonization), while contacts of local population with the Greek centers established not later than the last third of VII century BC. The new research aims include the creation of regional periodization of Early Scythian Age of the Middle Bug Land (of Southern Podolia) using the Nemirov settlement as a regional reference monu-ment. The allocation of special “Nemirov phase” in the Early Scythian Age of Northern Black Sea Land is also considered. This phase might indicate the Hallstatt influence in Northern Black Sea Land during VII-th century BC and the specific development of Bug Region during the Early Scythian time.

Key words: Northern Pontic region, South Bug river’s basin, Early Scythian Period, Nemirov hillfort, local hand-made pottery, East Greek pottery, research prospects, “Nemirov stage”

Introducere Cetatea Nemirov de pe Bugul de Sud, situată la 4

km SE de oraşul Nemirov şi la 10 km de râu, se include în numărul monumentelor arheologice cunoscute din nordul Mării Negre şi a atras atenţia arheologilor din Rusia încă de la mijlocul secolului XIX (Заседания… 1863, 477; Сецинский 1901, 236.329.349; Гульдман 1901, 104-108).

Într-un mod foarte minuţios aspectul general al acestei construcţii grandioase în legătură cu topografia locului (fig. 1-3) a fost descris de către M.I. Artamo-nov (Артамонов 1974, 94-95; Idem 1998, 59-76, fig. 1). Situl este amplasat pe panta abruptă a unui platou, ocupând şi o porţiune de şes adiacentă. Valul şi şanţul formează o incintă îngrădită închisă cu întinderea valu-lui extern de la 4,5 până la 5,5 km. Înălţimea lui atinge 9 m, iar lăţimea este de 32 m. Conform precizărilor din ultimele lucrări ale M.N. Daragan (Дараган 2010), su-prafaţa totală a fortificaţiei constituie 145 ha (fig. 3).

Valul şi şanţul ce circumscriu cetatea se întretaie în câteva locuri de un râuleţ numit Mirka (alte denumiri – Gorodnica, Ust’ja) şi pârâuri care curg prin teritoriul acesteia. Cele mai largi întreruperi ale valului (în partea de sud şi cea de nord) reprezintă intrările în cetate. For-tificaţiile externe formau un oval neregulat (E-V, până la 1,5 km), şi râuleţul ce curge de la vest spre est împar-te suprafaţa cetăţii în două părţi inegale – de nord (⅔ din suprafaţă) şi de sud.

Aproximativ în centrul suprafeţei îngrădite de valu-rile mari, pe malul înalt de nord se afla fortificaţia inter-nă numită „Zamčistko”. Această acropolă de asemenea este înconjurată de val şi şanţ, numai că de dimensiuni mai mici. Suprafaţa ei este apreciată diferit: de la 6,9 la

12,5 ha (fig. 3). Doar această parte fortificată a cetăţii era locuită în vechime şi avea un strat de cultură destul de gros. În restul spaţiului, încadrat de îngrădirea externă, resturile culturale se întâlnesc în cantităţi neînsemnate. Lângă intrarea de nord în acropolă se afla un mamelon în formă de tumul (cu diametrul de cca 20 m şi înălţimea de 3,5 m), vârful căruia reprezenta cel mai înalt punct din interiorul cetăţii. De aici se vedea nu numai întreaga suprafaţă circumscrisă de îngrădirea mare externă, dar şi căile de acces spre cetate din toate părţile.

Conform informaţiilor lui S.S. Gamčenko (1909), suprafaţa cetăţii a început să fie arată doar începând din anii 40 ai sec. XIX. Până atunci ea era acoperită de păduri seculare. În partea de sud a sitului, relativ nu demult se afla o aşezare nu prea mare, urmele căreia sunt vizibile până acum pe porţiunea de mijloc a acestei suprafeţe a incintei. În prezent cetatea nu este locuită, fiind arată în întregime. Cu toate că suprafaţa ei a fost arată timp îndelungat, valurile şi şanţurile, mai ales cele externe, s-au păstrat foarte bine şi impresionează prin dimensiunile lor (fig. 1-3).

Investigaţiile arheologice la cetatea NemirovÎn vara anului 1909 Comisia Arheologică Imperială

a delegat pe S.S. Gamčenko la sudul Rusiei, în gubernia Podol’sk, în scopul studierii platformelor de lut tripo-liene. Dar sarcina iniţială a fost curând schimbată prin dispoziţia urgentă de a inspecta cetatea din apropierea orăşelului Nemirov, pentru a se încredinţa de oportuni-tatea măsurilor întreprinse împotriva săpăturilor clan-destine ale căutătorilor de comori din rândul populaţiei din împrejurimi, dar şi de a efectua aici unele investi-gaţii perieghetice (Гамченко 1911, 20). Deşi în 1909

26 Maia KAŞUBA, Galina SMIRNOVA, Marina VAKHTINA

nu s-a reuşit iniţierea unor săpături metodice la cetate, S.S. Gamčenko a realizat hărţi ale raionului Nemirov, harta de teren a obiectivului, precum şi primele foto-grafii ale monumentului. El a „adus în ordine” ceramica modelată cu mâna recoltată aici (cca 500 de fragmente) şi a adunat de la localnici 7 piese din bronz. În ace-laşi timp, descoperirea în cetate a câtorva „morminte-platformă” (terminologia lui S.S. Gamčenko) a permis punerea problemei despre posibilitatea existenţei unui tumul în locul fortificaţiei centrale – cetăţuia Ščerbatov sau „Zamčistko”. A fost necesară o altă deplasare de do-cumentare în anul 1910, întreprinsă de profesorul A.A. Spicyn însoţit de un grup de studenţi. Investigaţiile din acel an au stabilit definitiv faptul că sistemul diferitelor valuri şi şanţuri mari şi mici, inclusiv „Zamčistko”, afla-te în apropierea oraşului Nemirov, constituie o cetate de proporţii (Спицын 1910; 1911, 155-168). Săpăturile lui A.A. Spicyn au oferit cele mai consistente din punct de vedere cantitativ vestigii: peste 2 500 fragmente cera-mice şi în jur de 500 de piese din lut, os, corn, piatră, silex, bronz şi fier (se păstrează în fondurile Ermitajului de Stat, Sankt-Petersburg, Rusia).

Investigaţiile la cetatea Nemirov au fost reluate la mijlocul sec. XX. În vara anului 1941 construcţiile de apărare ale sitului au fost cercetate de B.N. Grakov şi G.D. Smirnov (vezi: Артамонов 1998, 59 şi urm.; Peli-van 2010, 214). Mai târziu, A.A. Moruženko secţionea-ză valul liniei defensive externe a fortificaţiilor de aici în partea lor de sud-est (Моруженко 1966, 201), în rezul-tat constatându-se două perioade de construcţie (Eadem 1975, 67-68, рис. 3). Săpături mai de amploare au fost

întreprinse în anii 1946-1948 de expediţia Podoliană de Sud, condusă de M.I. Artamonov (fig. 1-3), când s-au efectuat nu numai săpături în cetate, dar şi prospectări ale monumentelor arheologice din bazinul Bugului (Артамонов 1946a, 236-237; 1946b; 1947a, 134-135; 1947b, 74-75; 1948, 177-181; 1949, 257-262; 1952, 193-195; 1955a, 100-117; 1955b, 84-87; 1998, 59-76).

Spre deosebire de campania 1946, săpăturile din 1947-1948 au fost cele mai vaste şi eficiente, fapt sub-liniat de M.I. Artamonov în scurtele sale comunicări despre rezultatele cercetărilor de teren din Podolia de Sud în acei ani (Артамонов 1947a, 134-135; 1948, 178). Cercetările de amploare la cetate din acel inter-val de timp au confirmat observaţiile lui A.A. Spicyn referitoare la structura movilei cu umplutură de cenuşă (cenuşar) având straturi sterile de lut viu (Артамонов 1947a, 134). Se studia şi structura construcţiilor de apă-rare – erau secţionate valurile externe şi interne. Perioa-da edificării acestora era determinată prin descoperirea în umplutura valurilor a ceramicii arhaice evoluate de tip scitic (Артамонов 1947a, 134; 1948, 179).

În rezultatul săpăturilor întreprinse de M.I. Artamo-nov şi O.A. Artamonova au fost depistate diferite con-strucţii locative şi gospodăreşti. În afară de construcţiile de suprafaţă cu vatră, au fost descoperite trei bordeie circulare în plan, cu diametrul de 5,5-6 m (nr.1), 5,8 m (nr.2) şi 4,4-4,8 m (nr.3), înălţimea pereţilor fiind de 1,2-1,3 m. Podeaua iniţial dreaptă a bordeielor a fost unsă cu un strat subţire de lut de culoare verzuie-des-chisă. Partea de la suprafaţa solului a pereţilor acestor locuinţe era constituită din pari verticali, unşi cu lut din

Fig. 1. Cetatea nemirov, vedere dinspre sud (apud M.i. Artamonov, anul 1947; din arhiva Ermitajului de Stat).


Fig. 2. Cetatea nemirov, Valurile Mari. 1 – partea de est, 2 – partea de sud-vest (fotografii din anii 1947-1948; din arhiva Ermitajului de Stat).


interior. Stâlpii centrali din locuinţele nr. 1 şi nr. 2 susţi-neau acoperişul de formă conică, amenajat din paie sau stuf. În interiorul locuinţei, pe podeaua de lut era o vatră clădită din pietre şi unsă cu lut. În două bordeie (nr.2 şi nr.3) se evidenţiau clar urme de refacere: aici s-au de-pistat câte două podele cu vetre aparte şi stâlp pe centru în a doua locuinţă.

Principalele descoperiri de artefacte la cetatea Ne-mirov le constituie fragmentele de vase ceramice, care se deosebesc prin varietatea de tipuri şi forme, prin mă-iestria înaltă de executare a lor. Dintre piesele desco-perite aici au fost publicate vasul de culoare neagră cu suprafaţa lustruită de tip Villanova, pe peretele căruia B.N. Grakov a observat şi a citit o inscripţie grecească (Граков 1959, 259, рис. 1)1, precum şi agrafe din bronz şi fier, incluse în clasificarea de bază a podoabelor sciti-ce (Петренко 1978, табл. 1,1.7; 4,3; 7,11; 10,36; 12,10; 13,10). În sfârşit, chiar de la începutul săpăturilor în ce-tatea Nemirov atenţia deosebită a specialiştilor în anti-chităţi au atras-o fragmentele de veselă grecească pic-tată, unele dintre cele mai interesante exemplare ale că-rora au fost publicate (Фармаковский 1914, табл. 11,3; Онайко 1966, 15-16.56.59-61, табл. III,1-8.10.11; V,1; XXV,2; Копейкина 1986, 27-28, табл. 1,2a-b).

Cifra generală a suprafeţei dezvelite în toţi anii de investigaţie nu poate fi calculată. Dificultatea constă în starea documentaţiei de câmp din anii 1909-1910: lip-sa planurilor de săpătură, a scărilor, a legăturii dintre suprafeţele cercetate în ani diferiţi cu planul general al săpăturilor din anii 1946-1948. Din datele furnizate de către S.S. Gamčenko şi A.A. Spicyn, cu o mare doză de convenţionalitate, se poate determina suprafaţa totală decopertată în zona acropolei, fără cenuşar – 3694 m.p. (în acest metraj general este inclusă şi suprafaţa cerceta-tă pe parcursul a trei campanii de săpături de M.I. Arta-monov şi O.A. Artamonova – aproximativ 1076 m.p.).

În a doua jumătate a sec. XX săpăturile arheologice la cetatea Nemirov încetează, situl fiind doar vizitat pe-riodic de către colaboratorii Muzeului Ţinutului Natal din Vinica şi a Inspecţiei Arheologice a Direcţiei pentru Cultură a administraţiei regionale. În rezultat, la supra-faţă au mai fost găsite o serie de piese mai rare, spre exemplu, încă un pieptene din os (al treilea) cu capătul mânerului zoomorf (Смирнова 2005, 93) sau un man-şon de la un vas de tip kernos (Бойко 1993, 26, рис. 39,4).

Investigaţiile de teren la Nemirov au fost reluate doar de curând. Începând din anul 2009, M.N. Dara-gan, utilizând metode noi de analiză geoinformaţiona-lă a structurilor de habitat, a început studierea spaţială a sitului (fig. 4) şi lucrări de refacere a paleoreliefului

terenului, precum şi ridicarea tahimetrică a topografiei construcţiilor defensive de aici (Дараган 2010, рис. 23-29; Дараган et al. 2010, 93, рис. 2,3; Kašuba, Daragan 2009, 44-46).

Totalurile succinte ale studierii culturii materi-ale a primei epoci a fierului din cetatea NemirovCu toate că primele investigaţii arheologice la ce-

tatea Nemirov au dus la evidenţierea a trei orizonturi culturale (Tripolie, scitic şi slav), deosebit de relevante s-au dovedit a fi materialele primei epoci a fierului (fig. 5,1-7; 6,6-16; 7-13). Toţi cercetătorii susţineau o singu-ră opinie, după care construcţiile de apărare ale acestui sit au fost edificate în perioada scitică.

Încă acum 100 de ani, analizând descoperirile ex-presive de ceramică de la Nemirov, A.A. Spicyn ridică problema despre legăturile sciţilor cu Hallstattul2, care până în prezent nu si-a pierdut actualitatea şi importan-ţa. Autorul sublinia că „Rusia nu este lipsită de vestigii ale aşa-zisei culturi hallstattiene şi că arealul răspân-dirii acestei culturi aici este considerabil <…> cultura hallstattiană <…> de acum s-a extins cu certitudine în Volynija şi în Podolija”, „legătura dintre sciţi şi Hall-statt s-a evidenţiat în cadrul săpăturilor de la cetatea Ne-mirov”, „vesela „scitică” este în strânsă legătură cu cea hallstattiană” (Спицын 1911, 155 şi urm.).

Având în vedere faptul „prezenţei hallstattiene” în complexele ceramice de la Nemirov şi ţinând cont de rezultatele săpăturilor din anii 1946-1953 din bazinul Bugului, M.I. Artamonov şi G.I. Smirnova au evidenţiat grupul Podolian de monumente, pe care îl deosebeau de monumentele scitice sincronice din bazinul Nipru-lui şi al Nistrului (Артамонов 1955a, 100 şi urm; Idem 1955b, 84-87; Смирнова 1954, 7 şi urm.). Originali-tatea monumentelor din silvostepa Bugului a fost con-solidată prin evidenţierea variantei Bugului Superior a culturii scitice (Фабрицiус 1948, 207-208; Idem 1951, 52 şi urm.) sau a grupului de monumente de pe Bug (Граков, Мелюкова 1954, 82-86, рис. 9), fapt care, în ultima instanţă, a condus la evidenţierea grupului local Podolian de Est (de pe Bug), sau a variantei locale a culturii de silvostepă din perioada scitică (Iллiнська, Тереножкiн 1971, 94-97; Ильинская, Тереножкин 1983, 282-286; Бессонова 1994, 3-34).

Caracterizând grupul Podolian de Est/de pe Bug, cercetătorii au atras atenţia la faptul că acesta este sărac în materiale ale perioadei scitice timpurii, mai ales în complexe funerare, de asemenea – şi la poziţia interme-diară, periferică a acestuia în zona de contact cu purtă-torii culturilor învecinate Milograd şi Tracice de Nord, fapt confirmat şi de specificul procesului de „scitizare”

1 „Istoria cu inscripţia grecească” necesită o abordare aparte, care depăşeşte cadrul studiului de faţă. 2 Aici şi în continuare se are în vedere cultura materială reprezentată prin materialele necropolei eponime Hallstatt şi a cultu-

rilor Hallstattului de Est – perioadele HaC-HaD. În acelaşi timp nu sunt analizate culturile hallstattiene timpurii, mijlocii şi târzii, răspândite în sec. XII-VII(VI) î.e.n. în bazinele Carpaţilor, a Dunării şi în Subcarpaţii Răsăriteni, inclusiv zona Nistrului Mijlociu.


a regiunii respective şi o mai slabă reflectare a „sciti-cului” în ritul funerar din timpurile Sciţiei lui Herodot (Бессонова 1994, 29-31).

Este evident faptul că lipsa unei publicaţii desfăşu-rate a materialelor de la cetatea Nemirov, ca şi a altor monumente cercetate de expediţia Podoliană de Sud, a condus la aprecierea grupului Podolian de Est/de pe Bug ca intermediar şi „scitizat” într-o măsură sau alta, cu o prezenţă masivă a tradiţiilor culturale Milograd. Şi aceasta fără a se ţine cont de faptul că la Nemirov s-a dovedit a fi cea mai importantă colecţie de import grecesc timpuriu din zona de la nord de Marea Neagră – peste 100 de fragmente (Фармаковский 1914, 30, табл. II,3; Онайко 1966, 56, табл. III,1-8.10-11; Вахтина 1996; Eadem 1998a, 122-139; Kerschner 2006, 236-237, Abb. 12; 13; Vachtina 2007, fig. 4-10).

Între timp, problema legăturilor dintre sciţi şi Hall-statt a fost dezvoltată în continuare. Încă A.A. Spicyn, pe lângă paralelele dintre ceramica scitică şi cea hall-stattiană, desemna în calitate de „câteva piese mici apropiate de Hallstatt” „cunoscutele aplice din aur de formă triunghiulară, ornamentate cu cercuri concentrice având un punct în centru (piese asemănătoare au fost găsite în Italia de Sud)”, descoperite la începutul sec. XX de E.A. Znosko-Borovskij şi A.A. Bobrinskij în tu-mulii de pe Niprul Mijlociu (Спицин 1911, 161.166). Ulterior acestora li s-a adăugat şi chiupul de la Glevaha, decorat cu panglici din aur orizontale, verticale, de ase-menea şi cu aplice având ornament din câte trei cercuri concentrice (fig. 6,23.24), originea vestică (hallstattia-nă) a căruia nu a trezit suspiciuni (Тереножкiн 1954, рис. 12-13; табл. 1,4). Au mai apărut şi alte piese, ti-

Fig. 3. Cetatea nemirov, planul anului 1948 (după materialele expediţiei Podoliene de Sud, Artamonov 1998, fig. 1). Semne convenţionale: a – valuri; b – limitele cenuşarului; c – porţiuni înmlăştinite.


pice pentru arealul Hallstattului clasic, mai ales pentru regiunile Alpilor Răsăriteni, precum şi pentru necropola eponimă Hallstatt (topoare plate cu aripioare din fier, vergele de metal „pentru a frige carnea” etc.). Cercul de importuri vestice, hallstattiene în monumentele scitice timpurii de pe ţărmul de nord al Mării Negre treptat se măreşte (Дараган, Снытко 2008, 303-306; Кашуба и др. 2010, 34-42.48, рис. 9).

În anii ’90 ai sec. XX G.I. Smirnova, în calitatea sa de participant la săpăturile din cetatea de la Nemirov şi de custode al colecţiei respective de la Ermitajul de Stat, a început prelucrarea materialelor scitice ale aces-tui monument (Смирнова 1992, 90-91; Eadem 1996a, 183-198; Eadem 1996b, 67-84), iar descoperirile de vestigii greceşti erau studiate de M.Ju. Vachtina (1996, 85-93). În pofida circumstanţelor obiective, legate de păstrarea şi starea documentaţiei de teren (jurnale de să-pătură, notiţe, planuri şi schiţe), au fost nu doar corelate între ele şantierele lui S.S. Gamčenko, A.A. Spicyn şi M.I. Artamonov, dar parţial şi separate materialele după complexe, iar acolo unde a fost posibil, au fost preci-zate condiţiile de descoperire a obiectelor-indicatori cronologici (în continuare – cronoindicatori), în primul rând, a fragmentelor de vase greceşti orientale timpurii (Смирнова 1998b, 77-121; Вахтина 1998a, 122-139; Eadem 1998b, 39-41; Eadem 2000, 209-217).

În rezultat, materialele prescitice şi scitice timpurii din cetatea Nemirov, evidenţiate în baza cronoindica-torilor, precum şi a schimbărilor în complexul ceramic (fig. 5,1-7; 6,6-16; 7-10), au fost plasate în limitele cro-nologice ale celei de-a doua jumătăţi a sec. VII – sec. VI î.e.n., în condiţiile lipsei cu desăvârşire a materialelor cu datare în sec. V î.e.n. Argumentarea datărilor a fost făcută într-un şir întreg de articole, care sunt citate pe larg în studiul de faţă.

Periodizarea culturii materiale din prima epocă a fierului din situl de la Nemirov include trei etape: 1)

prescitică (sau finalul culturii Černyj Les târzie = Ža-botin timpurie, conform terminologiei G.I. Smirnova), a doua jumătate a sec. VIII – începutul sec. VII î.e.n. (vestigiile unei construcţii de suprafaţă şi câteva gropi); 2) scitică timpurie, de până la colonizare, al doilea sfert – mijlocul sec. VII î.e.n., respectiv CST-2 (I perioadă de funcţionare a bordeiului nr. 2, gropi şi vetre deschise); 3) scitică timpurie, a colonizării, al treilea sfert al sec. VII – sec. VI î.e.n., respectiv CST-3 (bordeiul nr. 1, pe-rioada a II-a de funcţionare a bordeiului nr. 2 şi gropi) (fig. 5 – Смирнова 2001a, 12-16; Eadem 2001b, 33-44; Eadem 2002, 217-233).

Dezvoltând tema legăturilor cu Hallstattul, G.I. Smirnova ajunge la concluzia despre lipsa unei vetre-focar unitare între culturile Hallstattului de Est şi perife-ria răsăriteană a acestuia în bazinul Carpato-Dunărean, de unde era posibil să provină formele şi ornamentaţia veselei de la Nemirov (Smirnova 1997, 627; Смирнова 1998a, 36-39; Eadem 1999, 241; Eadem 2001b, 33-44; Eadem 2004, 64-65). Şi cu toate că cercetătoarea a găsit analogii chiupurilor în culturile Hallstatului de Est (fig. 6,1-16; 8 – Смирнова 2001b, 38.42, рис. 3,1-5; 6-16), ea totuşi înclină spre părerea despre predominarea influ-enţelor din partea periferiei hallstattiene, în particular, a grupului Ferigile-Bârseşti din Subcarpaţii de Sud asu-pra ceramicii din cetatea Nemirov (fig. 7 – Смирнова 2001b, 41-43, рис. 6,II). În opinia G.I. Smirnova, în complexul ceramic al culturilor scitice timpurii din sil-vostepă, în sec VII – VI î.e.n. pot fi urmărite influenţele câtorva comunităţi culturale ale cercului hallstattian.

Dintre piesele-cronoindicatori de tip scitic, me-rită atenţie vârfurile de săgeată din os (fig. 10,1-5) şi din bronz (fig. 10,10-24), bagheta-încuietoare din os şi două psalii din corn, rupte la unul dintre capete (fig. 10,6-8). Un anumit interes îl prezintă mânerul oglinzii din bronz şi pieptenele din os cu mâner vertical (fig. 10,9.25). Cele mai vechi vârfuri de săgeată din bronz

Fig. 4. Cetatea nemirov. Porţiune de val, modelare 3D (apud Дараган 2010; Дараган и др. 2010).


(fig. 10,10-13) se atribuie celei de a doua jumătăţi a sec. VIII – începutului sec. VII î.e.n. (Эрлих 1994, 74, табл. 19,14.15; Медведская 1992, 86-89; Клочко, Скорий 1993, 80.81, рис. 3,9-13; 6,1-6; Полiн 1987, 21.22). Vârfurile de săgeată cu trei aripioare (fig. 10,15.19-21) şi cu trei muchii (fig. 10,16-18.22) îşi găsesc analogii depline în primul grup cronologic, conform clasificării realizate de A.I. Meljukova (Мелюкова 1964, 18.19, табл. 6,А/4.5,Ж/1.3, Л/5.6), care după redatarea gru-pului de monumente Kelermes şi Staršežurovka, în direcţia coborârii limitei cronologice inferioare, ori-entativ corespunde perioadei celui de-al doilea sfert al sec. VII – primul sfert sau chiar mijlocul sec. VI î.e.n. (Полiн 1987, 18-23, рис. 1,4-24; Петренко 1990, 61-76, рис. 2, Д-Л; Медведская 1992, 87.88.94.95; Галанина 1995, рис. 2,4-9.19.20.25.33.34; 3). Ambele psalii din Nemirov conţin imitaţia a trei laţuri de for-ma unui manşon lărgit pe una dintre părţi (fig. 10,7.8), ceea ce constituie o caracteristică a etapei a II-a a CST (al doilea sfert al sec. VII î.e.n.) (Медведская 1992, 95). O trăsătură specifică a psaliilor acestei etape este şi modelarea capătului lor în formă de grifon-berbec (Kossack 1980, 91-97, Abb. 1,3.4.13b; Медведская 1992, 95). Bagheta-încuietoare din os cu excavaţie pe

centru (fig. 10,6) se include printre detaliile tolbei de săgeţi. Asemenea piese prezintă o componentă insepa-rabilă a complexelor tumulare din etapele II şi III ale CST (Черненко 1981, 32, рис. 24; Мелюкова 1989, 92.93, табл. 31,10-16). În sfârşit, mânerul masiv al unei oglinzi din bronz, având discul prevăzut cu o bordură pe margine şi trunchiul mânerului cu trei nervuri longitu-dinale, care se îngustează uşor spre capăt în forma unei plăcuţe ovale (fig. 10,25), se atribuie cronoindicatorilor CST-3 (a doua jumătate a sec. VII – începutul sec. VI î.e.n.) (Полiн 1987, 23-25; Медведская 1992, 90.91). Piesa repetă oglinzile cu mâner lateral, ornamentate în stil animalier. În acelaşi timp, problema atribuirii oglin-zii de la Nemirov aşa-ziselor oglinzi de tip scito-olbian (Скуднова 1962, 5-27; Eadem 1988, 26) sau „mixte”, de tip peloponesiano-scitic (Кузнецова 2002, 2007-209, рис. 28; Билимович 1976, 39, рис. 2-3), rămâne deocamdată deschisă.

În ceea ce priveşte colecţia importului grecesc timpu-riu din Nemirov (fig. 11-13), aceste materiale sunt intere-sante în mai multe privinţe – şi în calitate de mostre ale ceramicii artistice antice, şi ca materiale, studierea cărora ne ajută să precizăm cronologia straturilor şi complexelor în care ele au fost depistate, dar şi pentru înţelegerea dife-

Fig. 5. Cetatea nemirov. Vasele de bucătărie în schema cronologică a culturii scitice timpurii (CST). 1-7 – Cetatea nemirov; 8 – Žurovka, tumulul 406; 9-10 – Repjahatovaja Moghila, m. 2; 11 - Jasnozor’e, tumulul 6; 12 – Malaja Ofirna; 13 – Perepja-tiha; 14-15 – Ositnjajka, tumulii 8, 9; 16 – Konstantinovka, tumulul 15 (apud Смирнова 2001b, 2002 cu bibl.).


ritelor aspecte ale interacţiunilor greco-barbare în spaţiul nord-pontic pe parcursul perioadei iniţiale de colonizare grecească a regiunii. Mostrele de ceramică pictată păstra-te în colecţiile de la Ermitaj proveneau de la vase greceşti orientale; amforele utilizate drept ambalaj sunt reprezen-tate de centrele ioniene din nord – Eolia, Chios şi Klazo-mene (Вахтина 1998, 123.130, рис. 1; 4,8).

Doar trei fragmente de ceramică pictată proveneau de la vase de forme deschise – cupe, restul se referă la vase închise – amfore de lux folosite la servirea me-sei şi oenochoe. Anumite cioburi de ceramică pictată aparţineau unor tipuri de vase descoperite foarte rar în arealul ţărmului de nord al Mării Negre, iar unele exem-plare singulare sunt cunoscute doar în obiectivul de la Nemirov (şi, prin urmare, sunt de unicat pentru întreg teritoriul în general).

În cadrul prezentului studiu nominalizăm doar câ-teva dintre cele mai interesante şi semnificative piese. Acest număr limitat include fragmentul unei cupe de tip sub-geometric (bird-bowl) (fig. 11,2 – Онайко 1966, табл. III,11; Вахтина 1998, 126, рис. 2,1; Vachtina 2007, Taf. 63,1,1) cu pictură în forma unor romburi ha-

şurate şi triunghiuri de culoare întunecată, care poate fi datată în al treilea sfert al sec. VII î.e.n. Cupele atribuite acestui grup se produceau în atelierele din nordul Ioniei.

Unei alte cupe, executată în Milet, aparţineau frag-mente desprinse din buză, pereţi şi o toartă rotunjită în secţiune, care au permis reconstituirea formei ei (Vach-tina 2007, Taf. 63,2; Вахтина 2004, 207, рис. 1; Eadem 2007, 51, рис. 1; Kerschner 2006, 236, Abb. 12). Analo-gii exacte acestui vas nu s-a reuşit să se găsească, dar este cunoscută o serie de cupe destul de apropiate după formă (Kerschner 1997, 149, Taf. XI,79.80; Schlotzhauer 2000, 410.411, fig. 297-298), care permit datarea exemplarului de la Nemirov în intervalul anilor 650-620 î.e.n.

Printre formele de vase închise din spaţiul nord-pontic, de unicat este un fragment de perete de vas (fig. 11,1) cu corp globular, pe suprafaţa căruia s-a păstrat imaginea unei embleme ornamentale (Онайко 1966, табл. III,10). Posibil, acesta se atribuie mijlocului sec. VII î.e.n. sau, eventual, începutului sfertului trei al acestui secol. Nu este exclusă nici datarea într-o perioa-dă şi mai timpurie – între anii 670-650 î.e.n. (Kerschner, Schlotzhauer 2005, 12.15, fig. 3,4; 9).

Fig. 6. Cetatea nemirov. Tabelul comparativ al vaselor de tipul Villanova. hallstattul de Răsărit: 1 – Bad Fišau, 2 – Wildon, 3,4 – Štatzendorf, 5 – Brezie. Cetatea nemirov: 6-16; Grupul Podolian de Vest al CST: 17 – ivahnovcy, 18 – Dolinjany, 19 – Loevcy, 20 – Ocna Bucovinei. Mormintele scitice timpurii din zona niprului Mijlociu: 21 – Žurovka, tumulul 406, 22 – Žurovka, tumulul 407, 23-24 a.b. – Glevaha (scări diferite) (apud Смирнова 2001a cu bibl.).


Fig. 7. Cetatea nemirov. Tabelul comparativ a străchinilor din nemirov (A) şi necropola Ferigile (B) (scări diferite) (apud Смирнова 2001a cu bibl.).


Majoritatea fragmentelor de ceramică antică din să-păturile cetăţii Nemirov sunt reprezentate de fragmente de oenochoe şi amfore lucrate în stil oriental, decorate cu frize având imagini de animale şi ornament vegetal, care pot fi încadrate în perioada anilor 630-610 î.e.n. (Vachtina 2007, Taf. 63,3-5; 64,1-4; 65,1). Toate aceste exemplare se atribuie producţiei atelierelor ioniene de sud. Unele dintre ele demonstrează o apropiere stilistică cu materialele din Milet (Käufler 1999, 204, Kat.nr. IA; IB). Printre ele sunt destule fragmente, pictura cărora se deosebeşte prin calităţi artistice înalte. Se poate de presupus că fragmentele din Ermitaj pot proveni atât de la recipiente de tip oenochoe „plate” (round-mouthed), cât şi de la vase cu buza treflată (trefoli).

Deşi din cauza uniformităţii şi fragmentării materi-alelor estimarea acestora în vase întregi este dificilă, pot fi totuşi evidenţiate fragmente, care aparţineau cândva unor recipiente aparte. Aşa, spre exemplu, proveneau de la acelaşi vas fragmentele (Вахтина 2000, 128, рис. 11-13; Vachtina 2007, Taf. 64,1,1-3) ornamentate cu ima-gini ale unor antilope care pasc şi ale unor câini (fig. 12).

Încă L.V. Kopejkina sublinia că pictura de pe un şir de fragmente ceramice greceşti descoperite în cetatea Nemirov este apropiată stilistic decorului cunoscutei oenochoe din mormântul principal al tumulului Temir-Gora în apropiere de Kerč’, datată între 640-630 î.e.n., expunând presupunerea că vasele de la Nemirov şi cel din tumulul de lângă Kerč’ au fost executate în acelaşi atelier (Копейкина 1972, 158). Deosebit de distinct această asemănare este vizibilă în scena pictată pe un fragment de proporţii cu friză decorativă, având ca ima-gine ţapi-egagri alergând în galop spre dreapta (fig. 13). În opinia L.V. Kopejkina, acest fragment de la Nemi-rovo este cu 10-20 de ani „mai tânăr” decât oenochoea de la Temir-Gora, însă, după părerea noastră, această impresie apare în virtutea faptului că în cazul respectiv noi avem de a face cu fragmente, dar nu cu vase întregi.

Doar câteva fragmente de ceramică grecească pic-tată, descoperită în cadrul săpăturilor cetăţii Nemirov, aparţin sec. VI î.e.n. Cu certitudine, acestei perioade pot fi atribuite numai două fragmente: un ciob nu prea mare desprins din zona umărului unei amfore mici cu o friză (Вахтина 1998, 128, рис. 3,9; Eadem 2000, 213, табл. 1,6; Vachtina 2007, Taf. 65,3,1) reprezentând un ţap-egagru (din imaginea acestuia s-a păstrat doar o parte a piciorului din faţă) şi o rozetă cu patru petale, la care se adaugă un fragment dintr-o oenochoe de dimensiuni reduse cu corpul globular, ornamentată cu benzi de fir-nis roşu (Вахтина 1998, 134, рис. 5; Eadem 2000, 214, табл. II,3; Vachtina 2007, Taf. 65,4).

Colecţia de ceramică grecească de import provenită din săpăturile cetăţii Nemirov, conţinând un şir întreg de mostre, ce se deosebesc prin calităţi artistice incon-testabile, desigur că reprezintă un fenomen remarcabil, care îşi aşteaptă descifrarea. Trebuie să recunoaştem că constituind un izvor foarte valoros pentru studierea contactelor timpurii dintre greci şi barbari din teritoriul ţărmului de nord al Mării Negre, colecţia în discuţie mai mult incită întrebări, decât propune răspunsuri. Fără în-doială, ceramica antică descoperită în cetatea Nemirov mărturiseşte în favoarea unor contacte destul de timpu-rii dintre locuitorii ei cu centrele greceşti, stabilite nu mai târziu de începutul ultimului sfert al sec. VII î.e.n.

Bilanţul acestor cercetări a fost exprimat prin con-cluzia despre unicitatea (chiar fenomenul) culturii ma-teriale a perioadei scitice timpurii din cetatea Nemirov. Dar aceasta nu se lega nici într-un fel cu reprezentări-le despre situaţia intermediară şi periferică a grupului cultural de silvostepă din perioada scitică – Podolian de Est/de pe Bug. Au mai apărut şi alte circumstan-ţe importante (vezi: Кашуба 2008, 51-61; Дараган, Снытко, 303 şi urm.), legate atât de studierea în conti-nuare şi precizarea datărilor culturilor prescitice şi sci-tice timpurii din spaţiul nord-pontic, cât şi de noua cla-sificare şi redatare a unor categorii aparte de ceramică grecească orientală, de asemenea, de coborârea limitei cronologice inferioare pentru sistemul cronologic eu-ropean al perioadelor HaB şi HaC. Este semnificativ

Fig. 8. Cetatea nemirov. Vase de tipul Villanova (chiupuri) (scări diferite).


faptul că în ultimul timp mai mulţi cercetători revin din nou la descoperirile celor mai vechi mostre de cerami-că grecească din monumentele populaţiei locale de pe litoralul de nord al Pontului Euxin. Probabil, aceasta reprezintă o dovadă a necesităţii iminente de reevalua-re a materialelor, determinată, în primul rând, de intro-ducerea în circuitul ştiinţific de noi şi noi mostre, dar şi de schimbările esenţiale din reprezentările noastre re-feritoare la datarea unor categorii concrete de vestigii, de tendinţa generală care s-a conturat în ultimul dece-niu de coborâre a limitei cronologice inferioare. Prin-tre lucrările editate în ultimul timp amintim monografia semnată de I. Brujako, în care este prezentat catalogul descoperirilor asemănătoare (Бруяко 2005, 229-237), lucrările lui M. Kerschner (Kerschner 2006, 227-250) şi G. Tsetshladze (Tsetshladze 2007, 37-70). Relativ nu demult a apărut şi noua clasificare a ceramicii greceşti orientale arhaice, menţionată deja (Kerschner, Schlot-zauer 2005, 1-56), în care au fost incluse şi materiale din siturile barbare din zona de silvostepă. De aceste materiale este legată rezolvarea unor aşa probleme im-portante cum ar fi perioada stabilirii contactelor regu-late dintre lumea antică şi populaţia barbară din zona

nord-pontică, direcţia şi intensitatea acestor contacte, despre izvoarele impulsurilor, căile de difuzare şi alte-le. Pentru formularea şi posibila soluţionare a tuturor acestor chestiuni, în opinia noastră, colecţia ceramicii greceşti din săpăturile de la Nemirov constituie o sursă de o importanţă deosebit de mare, la care este necesar de revenit din nou, ţinându-se cont de datele actuale despre aspectul culturii materiale din regiunea de sil-vostepă în prima epocă a fierului.

Sarcini şi obiective noi în studierea cetăţii Nemi-rov („etapa Nemirov” în perioada scitică timpu-rie din spaţiul de la nord de Marea Neagră)Cele mai recente cercetări de teren la cetatea Ne-

mirov sunt importante nu numai prin faptul că pentru prima dată în regiunea Bugului se utilizează tehnologi-ile geoinformaţionale, care de la sine sunt noi şi perfor-mante în practica investigaţiilor arheologice contempo-rane. Studierea structurii spaţiale a sitului cu asemenea tehnologii va permite, în perspectivă, apropierea de so-luţionarea problemei referitoare la coraportul dintre li-niile de apărare exterioară şi interioară, precum şi multe alte probleme, legate nu doar de fortificaţiile sitului, dar

Fig. 9. Cetatea nemirov. 1-5 – ceşti „de tip nemirov”.


Fig. 10. Cetatea nemirov. Vestigii-cronoindicatori de tip scitic (selectiv). 1-9 – os, 10-25 – bronz (apud Смирнова 1998b, 2001b, 2002).


şi cele care vizează „transformarea structurilor aşezări-lor din prima epocă a fierului în zona de stepă din dreap-ta Niprului” şi căutarea originii tradiţiilor de construcţie noi, care apar aici (Дараган 2010).

Pe de altă parte, rezultatele studierii materialelor complexului Nemirov, expuse mai sus, şi analiza actu-ală a materialelor din săpăturile mai vechi, colecţia că-rora include aproape 4000 de unităţi, permit înaintarea unor noi sarcini de cercetare. Este vorba despre posibi-litatea de a evidenţia pentru perioada scitică timpurie o „etapă Nemirov” aparte, care, pe de o parte, va marca impulsul hallstattian în sec. VII î.e.n în zona nord-pon-tică, iar pe de altă parte, va sublinia specificul dezvol-tării regiunii de pe Bug din această perioadă (fig. 14). În calitate de monument regional de referinţă, desigur, trebuie să apară cetatea Nemirov. Argumentele, pe care se bazează un asemenea reviriment în cercetare, vor fi prezentate de autori într-o lucrare-publicaţie a materia-lelor din săpăturile efectuate la cetatea Nemirov în se-colul trecut, acum în curs de pregătire.

În legătură cu aceasta este necesar de a atrage atenţie la următoarele realităţi. Spaţiul nord-pontic în prima epocă a fierului reprezenta arena interacţiuni-lor şi contactelor directe a trei lumi culturale diferi-te: sciţii nomazi, populaţia locală sedentară şi grecii (Виноградов, Марченко 1991, 145-155; Iidem 2005, 32-34; Марченко 2005, 50-52). Diversele niveluri de dezvoltare social-economică nu constituiau un obstacol serios pentru interacţiunea acestor comunităţi între ele, în rezultatul cărora apăreau formaţiuni culturale noi. Pentru perioada scitică arhaică şi a primelor contacte cu grecii, o asemenea formaţiune culturală durabilă, fără îndoială, era Sciţia Arhaică sau Veche (Алексеев 2003, 153-193.278-280; Скорый 2003, 25-42.73.86).

În sec. VII î.e.n., în regiune apare un grup prove-nit din regiunile culturale europene mijlocii ale Hall-stattului de Răsărit, interacţiunea cărora cu diferitele comunităţi din nordul Mării Negre a dus la apariţia unei formaţiuni culturale de scurtă durată. O asemenea interacţiune, în care au fost antrenate minimum patru părţi, reprezenta un fenomen complex, care trebuia să aibă o expresie corespunzătoare proprie în terminologia arheologică. În fenomenele complexe, de regulă, este prezentă o forţă activă de bază. Anume ea determină specificul fenomenelor în discuţie, care, la rândul lor, se reliefează prin această componentă. În aşa fel, de exemplu, a fost evidenţiată etapa Žabotin (după cea mai semnificativă aşezare, care a devenit eponimă) sau peri-oade mai mari – hallstattiană, scitică etc. De aceea, sar-cina evidenţierii formaţiunii culturale de scurtă durată, existentă în sec. VII î.e.n. în spaţiul nord-pontic, despre care stăruiam ceva mai sus, poate fi rezolvată în cadrul delimitării întemeiate a unei etape deosebite. Compo-nenta de bază a unei asemenea formaţiuni culturale noi de durată scurtă a fost elementul hallstattian. Astfel, caracterul şi statutul materialelor hallstattiene din ce-tatea Nemirov permit interpretarea ei drept monument eponim, care ilustrează prezenţa în regiunea discutată a unei „etape Nemirov” distincte (fig. 14). Sarcina de perspectivă a cercetării constă în extinderea acestui ter-men asupra unui număr cât mai mare de monumente şi materiale, precum şi argumentarea corectitudinii evi-denţierii acesteia.

Graţie evidenţierii „etapei Nemirov”, grupul local Podolian de Est/de pe Bug al culturii de stepă din pe-rioada scitică îşi va căpăta specificul său regional, ceea ce înseamnă că dezvoltarea cultural-istorică a acestui teritoriu în perioada scitică timpurie era determinată de

Fig. 11. Cetatea nemirov, fragmente de ceramică grecească. 1 – vas cu emblemă ornamentală; 2 – Bird-bowl.


legăturile îndepărtate cu purtătorii tradiţiilor hallstatti-ene europene, de locuirea nemijlocită aici a unui grup provenit din regiunile culturilor hallstattiene estice, pre-cum şi de primele contacte cu grecii.

În perioada prescitică târzie, în regiunea Bugului de asemenea poate fi urmărită linia distinctă a evoluţiei culturale, condiţionată de influenţa masivă a grupurilor estice ale culturii Gava-Holihrady târzie şi lipsa influ-enţelor dunărene a culturilor hallstattiene timpurii şi

mijlocii Cozia-Saharna şi Basarabi. Pe de altă parte, cercetările din ultimii ani demonstrează că termenul „etapa Žabotin” este îndreptăţit de a fi utilizat doar pentru monumentele din partea de sud a silvostepei din dreapta Niprului, îndeosebi pentru bazinul r. Tjasmin (Дараган 2006). Dezvoltarea cultural-istorică a regi-unilor de silvostepă mai nordice din dreapta Niprului, precum şi a monumentelor sincronice din alte regiuni, de exemplu, din partea superioară a bazinului Nistru-lui de Mijloc (Ларина, Кашуба 2005, 212-239), avea particularităţile sale, mult deosebite de caracteristicile de bază ale „etapei Žabotin”. Respectiv, materialele prescitice de la Nemirov, având un specific local bine pronunţat, nu pot fi atribuite etapei Žabotin timpurie (după cum propunea anterior G.I. Smirnova), dat fi-ind faptul că acestea nu conţin nimic tipic „Žabotin”. Datele noi, acceptate pentru aşezarea Žabotin, în ge-neral, precum şi pentru fondarea acesteia aproximativ în anul 800 î.e.n. (Daragan 2004, 55 şi urm.; Дараган, Кашуба 2008, рис. 1), permit ca în perspectivă să fie sincronizate fazele evoluţiei aşezării şi a etapei, în ge-neral, cu fazele dezvoltării cetăţii Nemirov şi a „etapei Nemirov” (fig. 14).

Referitor la problema mecanismului de apariţie în regiunea din nordul Mării Negre a ceramicii hallstatti-ene şi deja a unei serii de importuri hallstattiene relativ mari, este necesar să se ţină cont nu numai de multdis-cutatul subiect al „raidurilor scitice” în Europa Centrală (vezi, spre exemplu: Хохоровски 1994, 49-64), dar şi datările actuale ale pieselor scitice timpurii, în particu-lar ale vârfurilor de săgeată, în bazinul carpatic şi zona Alpilor de Sud-Est. Astfel, binecunoscuta cetate Smole-nice-Molpir a fost distrusă aproximativ la mijlocul sec. VII î.e.n. (Hellmuth 2006, 137-153). În aceeaşi perioa-dă (HaC2) au fost datate şi bogatele morminte de femei din zona alpină de sud-est, în inventarul cărora au fost găsite şi piese de aspect scitic timpuriu (Guštin, Pre-ložnik 2005, 113-130).

S-au dovedit a fi destul de importante şi precizări-le cronologice propuse de M.N. Daragan şi N. Snytko pentru plăcile-aplice de aur din complexele din nordul Mării Negre: conform analogiilor din culturile hall-stattiene de răsărit, acestea au fost împărţite în două grupuri cronologice în limitele anilor 670-620 î.e.n. (Дараган, Снытко 2008, 303-306). În diapazonul de timp încadrat aproximativ la mijlocul sec. VII î.e.n. ni-meresc şi mormintele, în inventarul cărora, de rând cu plăcile-aplicaţii (dintre cele mai cunoscute – Sinjavka 100), se conţin şi mărgele-rozete conice de tip trans-caucazian, care marchează întoarcerea contingentului militar din Transcaucazia (din regiunile de nord ale Ur-artului) în Caucazul de Nord şi mai departe în bazinul Niprului (Рябкова 2010, 178 şi urm.). Cu aceste datări se corelează foarte bine şi tendinţa, apărută în ultimul timp, de a coborî datările unor categorii de ceramică grecească orientală, care vizează cronologia atât a re-cipientelor pictate (Kerschner, Schlotzauer 2005, 1 şi

Fig. 12. Cetatea nemirov. 1-3 – fragmente de frize de oe-nochoe Wild-Goat Style.


urm.), cât şi a amforelor pentru transportul mărfurilor (Sezgin 2004, 169-183), – fapt care solicită revederea datărilor şi a unei serii de exemplare din colecţia de la Nemirov, atribuindu-le unei perioade ceva mai timpu-rii, diferită de cea reflectată în publicaţiile precedente (Вахтина 2007, 49-51).

Se poate presupune că, începând din a doua trei-me – mijlocul sec. VII î.e.n., întorcându-se din cam-paniile îndepărtate din vest, războinicii-călăreţi sciţi, iar împreună cu aceştia negustorii şi meşteşugarii, aduceau în spaţiul nord-pontic „lucruri” hallstattiene (piese metalice, podoabe şi ceramică). Spre deosebire de mormintele scitice timpurii „ale primului val”, în care s-au găsit cu prioritate piese de aspect oriental, fi-ind prezente şi obiecte cu puternice elemente presciti-ce târzii (spre exemplu, tumulii de lângă satul Medvin

– Ковпаненко 1981, 37-46, рис. 27-36), cele scitice timpurii cu importuri hallstattiene marchează perioada apariţiei în regiune a sciţilor timpurii (purtătorii com-plexului scitic timpuriu), întorşi din „campaniile ves-tice”. Asemenea complexe, evidenţierea şi cronologia cărora este în curs de realizare, în perspectivă vor fi sincronizate cu fazele de evoluţie ale „etapei Nemi-rov”.

Revenind la cetatea Nemirov, se poate de presupus că, începând din al doilea sfert – mijlocul sec. VII î.e.n., ea era locul de trai de bază din spaţiul nord-pontic al grupurilor provenite din regiunile culturilor hallstatti-ene de răsărit. Această staţiune a devenit centrul de răspândire a influenţelor hallstattiene. În contextul dat, este necesar de a aborda altfel problema apariţiei unei cantităţi mari de ceramică grecească timpurie, fapt ce mărturiseşte despre existenţa unei anumite categorii de persoane, care apreciau şi preferau acest tip de veselă. De asemenea s-a propus interpretarea celor mai timpu-rii vase greceşti drept cadouri aduse elitei locale pentru instaurarea şi menţinerea unor relaţii prielnice încă din perioada de până la colonizarea propriu-zisă (Kersch-ner 2006, 239) şi/sau vânzarea/dăruirea de către eleni aristocraţiei locale şi, poate, sacerdoţilor, a vaselor pic-tate artistic (Мачинский, Мусбахова 2009, 345-352), – ceea ce, în linii mari, nu contravine tabloului general al relaţiilor greco-barbare în faza lor iniţială (Vachtina 2007, 23-37.141-149).

Dar influenţele hallstattiene asupra culturii mate-riale din nordul Mării Negre, care s-au manifestat cel mai pronunţat la mijlocul – a doua jumătate a sec. VII î.e.n., de acum spre mijlocul sec. VI î.e.n. s-au epuizat, iar către sfârşitul acestui veac, de fapt, s-au transformat cu totul.

Fig. 13. Cetatea nemirov, fragment de friză de oenochoe Wild-Goat Style.

Fig. 14. Locul „etapei nemirov” şi sincronizarea acesteia cu schema cronologică europeană renovată a perioadei clasice a culturii hallstattiene, a periodizării aşezării Žabotin şi etapele CST din nordul Mării negre (apud Kossack 1987; henning 1995; Pare 1999; Metzner-nebelsick 2002; Alexeev ş.a. 2002; Медведская 1992; Махортых 2005; Дараган, Кашуба 2008, precum şi autorii studiului de faţă).


BibliografieAlekseev ş.a. 2002: A.Yu. Alekseev, N.A. Bokovenko, Yu. Boltrik, K.A. Chugunov, G. Cook, V.A. Dergacev, N. Kovaliukh, G. Possnert, J. van der Plicht, E.M. Scott, A. Sementsov, V. Skripkin, S. Vasiliev, G. Zaitseva, Some problems in the study of the chronology of the ancient nomadic cultures in Eurasia (9th–3rd BC). Geochronometria. Journal on Methods and Applications of Absolute Chronology, 21, 2002, 143–150.Daragan 2004: M.N. Daragan, Periodisierung und Chronologie der Siedlung Žabotin. Eurasia Antiqua 10, 2004, 55–146.Guštin, Preložnik 2005: M. Guštin, A. Preložnik, Die hallstattzeitlichen Frauen mit Goldschmuck von Dolenjsko (Slowenien). In: Interpretierte Eisenzeit. Fallstudien, Methoden, Theorie. Studien zur Kulturgeschichte von Oberösterreich, Bd. 18 (Wien 2005), 113–130.Hellmuth 2006: A. Hellmuth, Untersuchungen zu den sogenannten skythischen Pfeilspitzen aus der befestigten Höhensiedlung von Smolenice-Molpír. In: Pfeilspitzen. UPA 128 (Bonn 2006), 13–169.Hennig 1995: H. Hennig, Zur Frage der Datierung des Grabhügels 8 “Hexenbergle” von Wehringen, Lkr. Augsburg, Bayerisch-Schwaben. In: Trans Europam. Festschrift für Margarita Primas (Bonn 1995), 129–145.Kašuba, Daragan 2009: M. Kašuba, M. Daragan, Offener oder geschlossener Raum: die Transformation der Kulturlandschaft infolge der Entwicklung der früheisenzeitlichen Befestigungen im Nordpontikum. In: Der Schwarzmeerraum vom Äneolithikum bis in die Früheisenzeit (5000–500 v.Chr.): Globale Entwicklung versus Lokalgeschehen. Humboldt-Kolleg in Chişinău, Repu-blica Moldova. 4.–8. Oktober 2009. Programm (Chişinău 2009), 44–46.Käufler 1999: St. Käufler, Die Frühstufe des Middle Wild Goat I-Stiles. Archäologischer Anzeiger, 1999, 203–212.Kerschner 1997: M. Kerschner, Ein stratifizierter Opferkomplex des 7. Jh.s v.Chr. aus dem Artemision von Ephesos. In: Ja-hreshefte des Österreichischen archäologischen Institutes in Wien; Bd. 66 (Wien 1997), 106–225.Kerschner 2006: M. Kerschner, Zum Beginn und zu den Phasen der griechischen Kolonisation am Schwarzen Meer. Die Evidenz der ostgriechischen Keramik. Eurasia Antiqua 12, 2006, 227–250.Kerschner, Schlotzhauer 2005: M. Kerschner, U. Schlotzhauer, A New Classification System for East Greek Pottery. In: Ancient West & East (Leiden, Boston 2005), 1–56.Kossack 1980: G. Kossack, Mittelasien und skythischer Tierstil. In. Allgemeine und vergleichende Archäologie, Bd. 2 (München 1980), 91–106.Kossaсk 1987: G. Kossack, Von den Anfängen des skytho-iranichen Tierstils. In: Skythika (München 1987), 24–86.Metzner-Nebelsick 2002: C. Metzner-Nebelsick, Der “thrako-kimmerische” Formenkreis aus der Sicht der Urnenfelder- und Hallstattzeit im südöstlichen Pannonien. Vorgesch. Forsch. 23 (Rahden/Westf. 2002).Pare 1999: Ch.F.E. Pare Beiträge zum Übergang von der Bronze- zur Eisenzeit in Mitteleuropa. T. 1. Grundzüge der Chronologie im östlichen Mitteleuropa (11.–8. Jahrhundert v.Chr.). Jahrb. RGZM, Bd. 45 (Mainz 1999), 293–433.Pelivan 2010: A. Pelivan, Activitatea arheologului G.D. Smirnov în RSSM. RA, SN. Vol. V, nr. 1, 2010, 214–216.Sezgin 2004: Yu. Sezgin, Clazomenian Transport Amphorae of the Seventh and Sixth Centuries. In: Klazomenai, Teos and Ab-dera: Metropolis and Colony (Thessaloniki 2004), 169–183.Smirnova 1997: G. Smirnova, Skythische kannelierte Keramik im Waldsteppengebiet des nördlichen Pontus und ihre Bezie-hungen zum hallstattzeitlichen Donau-Karpaten Raum. In: Xpóvoς. Festschrift für Bernhard Hänsel. Internationale Archäologie Studia honoraria 1 (Espelkamp 1997), 627–636.Schlotzhauer 2000: U. Schlotzhauer, Die südionischen Knickrandschalen: Formen und Entwicklung der sog. Ionischen in archa-ischer Zeit. In: Die Ägäis und das Westliche Mittelmeer. Akten des Symposions. Archäologische Forschungen 4 (Wien 2000), 407–416.Tsetskhladze 2007: G.R. Tsetskhladze, Pots and pandemonium: the earliest East Greek pottery from North Pontic native settle-ments. Pontica XL, 2007, 37–70.Vachtina 2007: M.Ju. Vachtina, Greek Archaic Orientalising Pottery from the Barbarian Sites of the Forest-Steppe Zone of the Northern Black Sea Coastal Region. In: The Black Sea in Antiquity. Regional and Interregional Economic Exchanges. Black Sea Studies. Vol. 6 (Aarhus 2007), 23–37.Vakhtina 2007: M. Vakhtina, Archaic East-Greek pottery from Nemirovo City-Site. In: Frues Ionien. Akten des Symposium am Panionion, 29.09.–1.10.1999. Milesische Forschungen 5 (Berlin 2007), 141–149.Алексеев 2003: А.Ю. Алексеев, Хронография Европейской Скифии VII–IV вв. до н.э. (Санкт-Петербург 2003).Артамонов 1946a: М.И. Артамонов, Южно-Подольская археологическая экспедиция. Вестник ЛГУ, № 4–5, 1946, 236–237.Артамонов 1946b: М.И. Артамонов, Полевой отчет Юго-Подольской экспедиции 1946 г. «Археологические памятники Южной Подолии». НА IА НАНУ. Д. 1946/12.Артамонов 1947а: М.И. Артамонов, Археологические исследования в Подолии. Вестник ЛГУ 12, 1947, 134–135.Артамонов 1947b: М.И. Артамонов, Юго-Подольская экспедиция. КСИИМК, вып. 21, 1947, 74–75.Артамонов 1948: М.И. Артамонов, Археологические исследования в Южной Подолии (Винницкой области) в 1948 г. Вестник ЛГУ 11, 1948, 177–181.Артамонов 1949: М.I. Артамонов, Пiвденноподiльска експедицiя (Попереднє повiдомлення). В сб.: АП УРСР, т. 1 (Київ 1949), 257–262.Артамонов 1952: М.I. Артамонов, Археологiчнi дослiдження на Пiвденному Подiллi в 1948 роцi. В сб.: АП УРСР, т. 4 (Київ 1952), 193–195.Артамонов 1955а: М.И. Артамонов, Археологические исследования в Южной Подолии в 1952–53 гг. КСИИМК, вып. 59, 1955, 100–117.Артамонов 1955b: М.И. Артамонов, Некоторые итоги пятилетних исследований Юго-Подольской археологической экс-педиции. В сб.: КСИА АН УССР, вип. 4 (Киев 1955), 84–87.Артамонов 1974: М.И. Артамонов, Киммерийцы и скифы (От появления на исторической арене до конца IV в. до н.э.) (Ленинград 1974).


Артамонов 1998: М.И. Артамонов, Немировское городище: анализ полевой документации из раскопок 1909–1910 гг. В сб.: МАИЭТ, вып. 6 (Симферополь 1998), 59–76.Бессонова 1994: С.С. Бессонова, Курганы лесостепного Побужья. В сб.: Древности скифов (Киев 1994), 3–34.Билимович 1976: З.А. Билимович. Греческие бронзовые зеркала эрмитажного собрания. В сб.: Труды ГЭ, т. XVII (Ле-нинград 1976), 32–66.Бойко 1993: Ю.Н. Бойко, Отчет об охранных археологических исследованиях селища Вишенка-2 в зоне строительства Х микрорайона жилмассива Вишенка г. Винница в 1993 г. НА ІА НАНУ (Київ 1993).Бруяко 2005: И.В. Бруяко, Ранние кочевники в Европе (Кишинев 2005).Вахтина 1996: М.Ю. Вахтина, Греческая расписная керамика из раскопок Немировского городища. Археологiя 4, 1996, 85–93.Вахтина 1998а: М.Ю. Вахтина, Основные категории греческой импортной керамики из раскопок Немировского городи-ща. В сб.: МАИЭТ, вып. 6 (Симферополь 1998), 122–139.Вахтина 1998b: М.Ю. Вахтина, Греческая керамика из раскопок Немировского городища и некоторые проблемы греко-варварских контактов на территории Северного Причерноморья. В сб.: Скифы. Хазары. Славяне. Древняя Русь. Мате-риалы междунар. научн. конф., посвященной 100-летию со дня рождения проф. М.И. Артамонова (Санкт-Петербург 1998), 39–41.Вахтина 2000: М.Ю. Вахтина, Греческая столовая керамика 6 в. до н. э. из раскопок Немировского городища в Побужье. В сб.: Syssitia (Санкт-Петербург 2000), 209–217.Вахтина 2004: М.Ю. Вахтина, О начале распространения южно-ионийского керамического импорта в варварском мире Северного Причерноморья. В сб.: Боспорский феномен: проблемы хронологии и датировки памятников. Материалы международной научной конференции (Санкт-Петербург 2004), 204–211.Вахтина 2007: М.Ю. Вахтина, Греческая архаическая керамика из раскопок Немировского городища в Побужье. В сб.: Раннiй залiзний вiк Євразiï: до 100-рiччя вiд дня нарождення Олексiя Iвановича Тереножкiна. Матерiали Мiжнародноï науковоï конференцiï. 16–19 травня 2007 р. (Київ, Чигирин 2007), 49–51.Виноградов, Марченко 1991: Ю.А. Виноградов, К.К. Марченко, Северное Причерноморье в скифскую эпоху. Опыт пе-риодизации истории. СА 1, 1991, 145–155.Виноградов, Марченко 2005: Ю.А. Виноградов, К.К. Марченко, Периодизация истории Северного Причерноморья в скифскую эпоху. В сб.: Греки и варвары Северного Причерноморья в скифскую эпоху (Санкт-Петербург 2005), 27–41.Галанина 1995: Л.К. Галанина. Раннескифские стрелковые наборы из Келермесских курганов. В сб.: АСГЭ, вып. 32 (Санкт-Петербург 1995), 40–52.Гамченко 1911: С. Гамченко, Археологические исследования 1909 г. в Подолье по трипольской культуре. Библиотека ИИМК РАН, шифр 2703 (Санкт-Петербург 1911); Папки с иллюстрациями – Архив ИИМК РАН. Фонд 1. Д. № 85а-е/1909.Граков 1959: Б.А. Граков, Греческое граффито из Немировского городища. СА 1, 1959, 259–261.Граков, Мелюкова 1954: Б.Н. Граков, А.И. Мелюкова, Об этнических и культурных различиях в степных и лесостеп-ных областях Европейской части СССР в скифское время. В сб.: Вопросы скифо-сарматской археологии (Москва 1954), 39–93.Гульдман 1901: Д.К. Гульдман, Памятники старины в Подолии (Материалы для составления археологической карты Подольской губернии) (Каменец-Подольский 1901).Дараган 2006: М.Н. Дараган, Жаботинский этап раннего железного века Днепровской Правобережной лесостепи (по материалам Жаботинского поселения). Дис. ... канд. іст. наук. НА ІА НАНУ. Рукопись (Київ 2006).Дараган 2010: М.Н. Дараган, Геоинформационный анализ трансформации поселенческих структур в начале раннего железного века в Среднем Поднепровье: cостояние проблемы и перспективы исследования. В сб.: Археология и гео-информатика, вып. 6 (Москва 2010). CD-ROM.Дараган, Кашуба 2008: М. Дараган, М. Кашуба, Аргументы к ранней дате основания Жаботинского поселения. RA, SN. Vol. 4, nr. 2, 2008, 40–73.Дараган и др. 2010: М. Дараган, М. Кашуба, С. Разумов, Геоинформационный анализ чернолесской фортификации (Х–IX вв. до н.э., Правобережье Среднего Днепра): поиск объяснительной модели. RA, SN. Vol. 5, nr. 2, 2010, 89–126.Дараган, Снытко 2008: М.Н. Дараган, Н. Снытко, Восточно-альпийский гальштат и раннескифские (РСК-3) памятники Среднего Поднепровья: поиск хронологических реперов. В сб.: История и практика археологических исследований. Ма-териалы междунар. научн. конф., посвященной 150-летию проф. А.А. Спицына. 26–29 ноября 2008 г. (Санкт-Петербург 2008), 303–306.Заседания... 1863: Заседания Отделения русской и славянской археологии: 5-го января 1863 года. В кн.: Извлечения из протоколов заседаний. Летопись Археологического общества. Изв. ИАО, т. 4, вып. 5 (Санкт-Петербург 1863), 469–612.Iллiнська, Тереножкiн 1971: В.А. Iллiнська, О.I. Тереножкiн, Скiфський перiод. В кн.: Археологiя Украïнськоï РСР, т. 2. Скiфо-сарматська та антична археологiя (Київ 1971), 8–184.Ильинская, Тереножкин 1983: В.А. Ильинская, А.И. Тереножкин, Скифия VII–IV вв. до н.э. (Киев 1983).Кашуба 2008: М.Т. Кашуба, «Скифы и Гальштатт» А.А. Спицына в современных исследованиях по Северному Причер-номорью. В сб.: История и практика археологических исследований. Материалы междунар. научн. конф., посвященной 150-летию проф. А.А. Спицына. 26–29 ноября 2008 г. (Санкт-Петербург 2008), 56–61.Кашуба и др. 2010: М. Кашуба, М. Дараган, О. Левицкий, Технологические новшества раннего железного века: перспек-тивы изучения ранней гончарной сероглиняной керамики Восточного Прикарпатья. RA, SN. Vol. V, nr. 2, 2010, 28–61.Клочко, Скорий 1993: В.I. Клочко, С.А. Скорий. Курган № 15 бiля Стеблева у Пороссi. Археологiя 2, 1993, 71–84.Ковпаненко 1981: Г.Т. Ковпаненко, Курганы раннескифского времени в бассейне р. Рось (Киев 1981).Копейкина 1972: Л.В. Копейкина, Расписная родосско-ионийская ойнохоя из кургана Темир-Гора. ВДИ 1, 1972, 147–159.Кузнецова 2002: Т.М. Кузнецова. Зеркала Скифии. Т. 1 (Москва 2002).


Ларина, Кашуба 2005: О.В. Ларина, М.Т. Кашуба, Позднейшие позднечернолесские материалы поселения Тэтэрэукa Ноуэ XV в Среднем Поднестровье. RA, SN. Vol. 1, nr. 1, 2005, 212–239.Марченко 2005: К.К. Марченко, Греки и варвары Северо-Западного Причерноморья. В сб.: Греки и варвары Северного Причерноморья в скифскую эпоху (Санкт-Петербург 2005), 42–136.Махортых 2005: С.В. Махортых, Киммерийцы Северного Причерноморья (Киев 2005).Мачинский, Мусбахова 2009: Д.А. Мачинский, В.Т. Мусбахова, Остров Кирки и изображения на келермесском ритоне, предверье Аида и древнейшая греческая расписная керамика в Северном Причерноморье (по «Одиссее» и археологиче-ским материалам). В сб.: Боспорский феномен. Искусство на периферии античного мира. Материалы международной научной конференции (Санкт-Петербург 2009), 319–355.Медведская 1992: И.Н. Медведская, Периодизация скифской архаики и Древний Восток. РА 3, 1992, 86–107.Мелюкова 1964: А.И. Мелюкова, Вооружение скифов. САИ, вып. Д 1-4 (Москва 1964).Мелюкова 1989: А.И. Мелюкова, Культура предскифского времени в лесостепной зоне. Оружие, конское снаряже-ние, повозки, навершия. В сб.: Археология СССР. Степи Европейской части СССР в скифо-сарматское время (Москва 1989), 16–29.Моруженко 1966: А.А. Моруженко, Новые данные о Немировском городище. В сб.: АО в 1966 г. (Москва 1966), 201.Моруженко 1975: А.А. Моруженко, Оборонні споруди Немирівського городища. Археологія 15, 1975, 66–70.Онайко 1966: Н.А. Онайко, Античный импорт в Приднепровье и Побужье в VII–V вв. до н.э. САИ, вып. Д1-27 (Мо-сква 1966).Петренко 1978: В.Г. Петренко, Украшения Скифии VII–III вв. до н.э. САИ, вып. Д4-5 (Москва 1978).Петренко 1990: В.Г. Петренко, К вопросу хронологии раннескифских курганов Центрального Предкавказья. В сб.: Про-блемы скифо-сарматской археологии (Москва 1990), 60–81.Полiн 1987: С.В.Полiн. Хронологiя ранньоскiфських пам’яток. Археологiя 59, 1987, 17–35.Рябкова 2010: Т.В. Рябкова, К вопросу о «скифских» бусах в Тейшебаини. В сб.: Изобразительное искусство в археоло-гическом наследии. Археологический альманах, вып. 21 (Донецк 2010), 178–188.Сецинский 1901: Е. Сецинский, Археологическая карта Подольской губернии. В сб.: Труды XI Археологического съезда в Киеве 1899, т. 1 (Москва 1901), 197–355.Скорый 2003: С.А. Скорый, Скифы в Днепровской Правобережной Лесостепи (Киев 2003).Скуднова 1962: В.М. Скуднова, Скифские зеркала из архаического некрополя Ольвии. В сб.: Труды ГЭ, т. VII (Ленин-град 1962), 5–27.Скуднова 1988: В.М. Скуднова, Архаический некополь Ольвии (Ленинград 1988).Смирнова 1954: Г.И. Смирнова, Археологические культуры лесостепной Правобережной Украины и Молдавии в VII–V вв. до н. э. Автореф. дис. ... канд. ист. наук (Ленинград 1954).Смирнова 1992: Г.И. Смирнова, Немировское городище — памятник чернолесской и скифской культуры на Южном Буге. В сб.: Киммерийцы и скифы. ТД междунар. научн. конф., посвященной памяти А.И. Тереножкина (Мелито-поль 1992), 90–91.Смирнова 1996а: Г.И. Смирнова, Предварительные данные о Немировском городище (По первым результатам обра-ботки полевой документации и коллекции находок). В сб.: Бiльське городище в контекстi вiвчення пам’яток раннього залiзного вiку Європи (Полтава 1996), 183–198.Смирнова 1996b: Г.И. Смирнова, Немировское городище — общая характеристика памятника VIII–VI вв. до н.э. Археологiя 4, 1996, 67–84.Смирнова 1998а: Г.И. Смирнова, Немировское городище и гальштатский мир. В сб.: Скифы. Хазары. Славяне. Древняя Русь. Материалы междунар. научн. конф., посвященной 100-летию со дня рождения проф. М.И. Артамонова (Санкт-Петербург 1998), 36–39.Смирнова 1998b: Г.И. Смирнова, Скифское поселение на Немировском городище: общие данные о памятнике. В сб.: МАИЭТ, вып. 6 (Симферополь 1998), 77–121.Смирнова 1999: Г.И. Смирнова, О гальштатских традициях в культуре лесостепной зоны Северного Понта (VII–VI вв. до н.э.). В сб.: Проблемы скифо-сарматской археологии Северного Причерноморья (К 100-летию Б.Н. Гракова). Матери-алы междунар. конф. (Запорожье 1999), 241–244.Смирнова 2001а: Г.И. Смирнова, Гальштатский компонент в раннескифской культуре лесостепи Северного Причерно-морья (по материалам Немировского городища). РА 4, 2001, 33–44.Смирнова 2001b: Г.И. Смирнова, К вопросу периодизации и хронологии Немировского городища. В сб.: Отделу архео-логии Восточной Европы и Сибири 70 лет. ТД научн. конф. (Санкт-Петербург 2001), 12–16.Смирнова 2002: Г.И. Смирнова, Немировское городище в хронологической схеме скифской архаики Северного При-черноморья. В сб.: Северное Причерноморье: от энеолита к античности (Тирасполь 2002), 217–233.Смирнова 2004: Г.И. Смирнова, О гальштатских прототипах раннескифской лощеной посуде из лесостепной зоны Северного Понта (VII–VI вв. до н.э.). In: Congresul al IX-lea International de Tracologie. Tracii şi lumea сircumpontică. Rezumate (Chişinău 2004), 64–65.Смирнова 2005: Г.И. Смирнова, О редком типе костяных гребней из раннескифских памятников лесостепи. В сб.: АСГЭ, вып. 37 (Санкт-Петербург 2005), 93–96.Спицын 1910: А.А. Спицын, «Корочки». Архив ИИМК РАН. Фонд 1. Д. № 308/1910.Спицын 1911: А. Спицын, Скифы и Гальштатт. В сб.: Сборник археологических статей, поднесенный графу А.А. Бо-бринскому (Санкт-Петербург 1911), 155–168.Тереножкiн 1954: О.I. Тереножкiн, Кургани бiля с. Глеваха. Археологiя, т. 9, 1954, 80–97.Фабрицiус 1948: I.В. Фабрицiус, Основні завдання вивчення скіфського та сарматського перiодiв на Украïнi. Археологія, т. 2, 1948, 207–208.Фабрицiус 1951: I.В. Фабрицiус, До питання про топографiзацiю племен Скiфiï. Археологія, т. 5, 1951, 50–80.


Фармаковский 1914: Б.В. Фармаковский, Архаический период в России. МАР, вып. 34 (Петроград 1914).Хохоровски 1994: Я. Хохоровски, Скифские набеги на территорию Средней Европы. РА 3, 1994, 49–64.Черненко 1981: Е.В. Черненко, Скифские лучники (Киев 1981).Эрлих 1994: В.Р. Эрлих, У истоков раннескифского комплекса (Москва 1994).

Maia Kaşuba, канд. ист. наук, Институт истории материальной культуры, Российская Академия наук, Дворцовая набережная, 18, 191186, Санкт-Петербург, Россия / Центр археологии, Институт культурного наследия, Академия наук Молдовы, бул. Штефан чел Маре 1, МД-2001, Кишинэу, Республика Молдова

Galina Smirnova, докт. ист. наук, Федеральное государственное учреждение культуры «Государственный Эрмитаж», Дворцовая набережная, 34, 191186, Санкт-Петербург, Россия

Marina Vakhtina, канд. ист. наук, Институт истории материальной культуры, Российская Академия наук, Дворцовая набережная, 18, 191186, Санкт-Петербург, Россия

НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ ИЗУЧЕНИЯ АРХАИЧЕСКОГО НЕКРОПОЛЯ ОЛЬВИИ ПОНТИЙСКОЙ

Денис ГРЕЧКО, Киев

Câteva probleme privind cercetarea necropolei arhaice a Olbiei Pontice. Articolul este dedicat câtorva probleme actuale privind cercetarea necropolei arhaice a Olbiei Pontice (mijlocul sec. VI – primul sfert al sec. V î. e.n.). În lucrare se precizează numărul total al mormintelor şi se propune o nouă tipologie a complexelor funerare. La nivelul cunoştinţelor de astăzi, se face o încercare de a evidenţia indicatorii etnici eleni şi barbari din cadrul inventarului funerar. În rezultatul corelării obiceiurilor funerare practicate în necropolai arhaică a Olbiei cu cimitirele greceşti sincrone, autorul se alătură opiniei acelor cercetători, care consideră că în perioadă arhaică nu exista un ritual funerar grecesc unic. De asemenea, se formulează concluzia că, în stadiul actual de cercetare, caracteristicile cimitirlor nu pot servi drept temei indiscutabil pentru punerea în legătură a coloniilor nord-pontice de anumite metropole concrete.

Статья посвящена некоторым актуальным вопросам изучения архаического некрополя Ольвии Пон-тийской (середина VI – первая четверть V вв. до н.э.). В работе уточняется общее количество захоронений, предлагается вариант типологии погребальных сооружений. На современном уровне знаний сделана попыт-ка выделить эллинские и варварские этнические индикаторы среди погребального инвентаря. В результате соотнесения погребального обряда архаического некрополя Ольвии с синхронными греческими могильниками, автор присоединяется к мнению тех исследователей, которые считают, что в данный период не существо-вало единого греческого погребального обряда. Кроме того, делается вывод, что на сегодня характеристики некрополей не могут служить безоговорочным основанием для соотнесения северопричерноморских колоний с конкретными метрополиями.

The article is dedicated to some topical problems of the research of the archaic necropolis Pontic Olbia (mid. VI – first quarter of V C. BC). There was specified the total amount of the burials, and we suggested a typological variant of the burial structures. Up to modern standard of knowledge there was made an attempt to single out Hellenic and barba-rian ethnic indicators among burial equipment. As a result of the correlation of mortuary rite of the archaic necropolis of Olvia with synchronous Greek burials, the author subscribes to the opinion of those researches which believe that a single Greek mortuary rite did not exist in that period. In addition, we draw the conclusion that to date, the characteristics of necropolises can not warrant without reserve for the correlation of the colonies of the Northern Black Sea Littoral with concrete parent states.

Key words: Northern Black Sea Littoral, Pontic Olvia, necropolis, archaic period, mortuary rite, the Greeks, the barbarians.

IОдной из крупнейших греческих колоний Се-

верного Причерноморья была Ольвия, население которой постепенно освоило все Нижнее Побужье. К западу и к северу от городища находился некро-поль, который функционировал в течение почти тысячи лет и уже более века изучается археолога-ми. Основные работы были сосредоточены на двух основных участках - западном и северо-восточном (Папанова 2006, 68).

1 В.А. Папанова датировала погребения № 7 и 9 1992 г. концoм V в. до н.э. (Папанова 1993, 35-39), хотя амфоры относятся к началу данного столетия (Монахов 2003, 41).

Захоронения западной части могильника были исследованы Б.В. Фармаковским в 1901-1915 гг. (история исследования см.: Скуднова 1988, 5-6; Па-панова 2006, 9-66). Погребения северо-восточной части некрополя (раскоп „И”) впервые были изуче-ны в 1925 году Б.В. Фармаковским (Фармаковский 1926, 171-190), но большинство захоронений были исследованы Т.Н. Книпович в 1937-1940 гг. (Книпо-вич 1940, 92-106; 1940а, 80-82; 1941, 112-120). В 1992 году два захоронения первой четверти V в. до н.э.1


45Некоторые вопросы изучения архаического некрополя Ольвии Понтийской

2 Учитывая значительное расстояние до основного массива архаических захоронений и территориальную близость к поселению Широкая Балка, я не исключаю принадлежность данных погребений жителям данного поселения.

3 Автор благодарен к.и.н. Н.И. Судареву за полезные советы и консультации во время работы над статьей, а также за возможность ознакомиться с рукописью его еще не опубликованной кандидатской диссертации.

были раскопаны В.А. Папановой на южном склоне Широкой Балки (Папанова 1993, 35-39)2. Хотя от-крытие В.И. Назарчуком захоронения второй чет-верти V в. до н.э. и остатков тризн конца VI в. до н.э. к северу от города (Назарчук 1988, 194-203), вероятно, свидетельствуют о том, что в то время не-крополь уже сплошь окружал город с севера и севе-ро-запада (рис. 1,1) (Козуб 1984, 158), а не состоял из двух частей (Папанова 2006, 68).

Впервые к интерпретации части архаических захоронений Ольвии обратилась С.И. Капошина в своей диссертации и нескольких статьях (Капоши-на, 1941; 1956). К варварским были отнесены по-гребения с оружием, скорченные, с окрашенными костяками, подбойные и с деревянными конструк-циями могилы (срубами и перекрытиями) (Гайду-кевич, Капошина 1951, 166). Несколько позже, В.М. Скуднова при характеристике захоронений воинов архаического периода из Ольвии, сделала вывод, что эти захоронения принадлежали грекам (Скуднова 1960, 72). В целом, до последних десятилетий ХХ в. в работах исследователей на первый план выходила этническая интерпретация захоронений, а не ком-плексная характеристика погребального обряда. Это приводило к тому, что аргументы были не конкрет-ные, а дискуссия ограничивалась отнесением захо-ронений к грекам или варварам в зависимости от концептуальной принадлежности исследователей. Это направление в изучении некрополей, основан-ное М.И. Ростовцевым (Ростовцев 1918), Н.И. Суда-рев удачно назвал „этническим” (Сударев 2005, 3, 8).

С 60-х годов прошлого века изучение некропо-ля Ольвии связано с именем Ю.И. Козуб. Исследо-вательницей были детально разработаны вопросы исторической топографии некрополя (Козуб 1984). Фундаментальной является работа Ю.И. Козуб, по-священная всесторонней характеристике ольвийско-го некрополя классического времени (Козуб 1974). Следует отметить, что среди проанализированных в этой монографии захоронений есть несколько позд-неархаических, о которых речь пойдет ниже.

В конце 80-х годов ХХ в. выходит первая обобща-ющая работа, посвященная архаическому некрополю Ольвии - монография В.М. Скудновой, которая была издана уже после смерти автора (Скуднова 1988). Исследовательница рассмотрела историю изучения некрополя, привела обобщающую характеристику погребального обряда и инвентаря. Собственно ка-талог архаических захоронений и сегодня является настольной книгой широкого круга археологов.

В это же время выходит коллективная моногра-фия посвященная культуре Ольвии и ее округи в ар-

хаическое время. В соответствующем разделе Ю.И. Козуб охарактеризовала погребальные сооружения (Козуб 1987, 27-34). В этой работе впервые сравни-ваются некрополи Ольвии и Березани и автор отме-чает их отличие (Козуб 1987, 28). Кроме того, Ю.И. Козуб аргументированно опровергает гипотезу от-носительно скифского происхождения ольвийских подбойных могил (Козуб 1987, 33-34).

В начале XXI века свет увидела монография В.А. Папановой (Папанова 2006). В работе приво-дится обобщающая характеристика всего некрополя Ольвии. Но на базе данной работы трудно получить целостное представление о архаической части мо-гильника, поскольку не было сделано комплексной характеристики каждого периода в функционирова-нии некрополя и их сравнительной характеристики.

Отдельные вопросы изучения архаического не-крополя Ольвии были разобраны в работах Н.И. Сударева3 (Сударев 1999; Сорокина, Сударев 2000), В.И. Денисовой (Денисова 2000, 190-202) и Р. Стоя-нова (Стоянов 2001, 130-131).

На сегодня, хорошо известна топография и об-щая характеристика архаического некрополя, но необходимо уточнение данных и определение его места среди синхронных греческих могильников на современном уровне знаний.

IIЗахоронения исследованы на двух основных

участках - западном и северо-восточном (участок „И”). Они имеют свои особенности. Богатые захоро-нения раскопаны только к западу от города, а древ-нейшие захоронения известны на участке „И”. В последнем раскопе абсолютно преобладают захоро-нения детей и подростков, исследовано три скорчен-ные захоронения. Одна из могил принадлежала жен-щине, под головой которой была положена амфора с детским погребением. Скорченное захоронения № 2 (рис. 3,4), которое было исследовано в 1925 году Б.В. Фармаковским, принадлежало мужчине, который был убит шестью стрелами (Фармаковский 1926, 191). В погребальных обрядах греков есть аналогии одновре-менному захоронению женщины и ребенка в амфоре. У эллинов также существовала традиция выделения специального места для детских захоронений (Kurtz, Boardman 1971, 189-190), поэтому, возможно, некро-поль на территории раскопа „И” начинался именно как место захоронения детей и подростков. Хотя де-тей хоронили и на западной части некрополя.

На сегодня серединой VI – началом V вв. до н.э. можно датировать 299 захоронений, которые подраз-деляются на две основные хронологические группы и серию могил, не имеющих узкой даты (табл. 1).

46 Денис ГРЕЧКО

Рис. 1. План Ольвии и архаической части ее некрополя (1), участок некрополя Березани раскопанного Г.Л. Скадовским, по В.В. Лапину (2).


Табл. 1. Архаические захоронения некрополя Ольвии.

2 пол. VІ 4 сер.-3 четв. VІ 4 четв. VІ – нач. V35 54 210

12% 18% 70%

Погребальные сооружения предствлены не-сколькими типами, которые в свою очередь подраз-деляются на варианты (табл. 2).

Табл. 2. Основные типы погребальных сооружений.

Тип (тип по Н.И. Судареву) Количество %Тип 1 (1/1) 259 87Т. 1. В.1 (1/7а) 9 3Т.1 В.2 2 0,6Т.2 17 6Т.3 (4/1А?) 1 0,2Т. 4 (6) 5 2Т.4/1 2 0,6Т.4/2 2 0,6Т.4/3 2 0,6Всего 299 100

Тип 1 - грунтовая яма прямоугольной в плане формы, часто с закругленными углами (рис. 2,1). Всего зафиксировано 270 ямных погребения (90% от общего количества). В классический и эллини-стический периоды процент подобных могил сокра-щается до 54 и 38% соответственно (Козуб 1974, 9).

Вариант 1 - с канавками вдоль коротких бортов (рис. 2,3). Всего зафиксировано девять подобных за-хоронений (3%). Существует несколько реконструк-ций функционального назначения канавок. Ю.И. Козуб считает, что они были предназначены для кре-пления деревянных перекрытий (Козуб 1987, 29) или для возлияний (Козуб 1987, 34). Н.И. Сударев счита-ет их углублениями для установки ножек саркофагов (Сударев 2005а, 77-78). Я думаю, что данные канавки по назначению аналогичны, так называемым, лагам, которые известны в скифских захоронениях Лесосте-пи (Гречко 2009, 59-65). В канавки клали бруски, а поверх них вдоль длинной оси ямы размещали до-ски. Таким образом, получался аналог погребального ложа-клине, которое было поднято над дном могилы не на ножках, а на поперечных брусьях. Следует под-черкнуть, что данный вариант погребального соору-жения известнен в Ольвии лишь в архаический пери-од. Прямые аналогии ямам с поперечными канавка-

ми нам известны в синхронном грунтовом некрополе Нимфея. Н.Л. Грач пришла к практически аналогич-ному выводу о предназначении канавок, считая, что под тело умершего ставился деревянный помост на широких подставках (Грач 1999, 60). Планы данных могил дают нам представление и о конструкции по-добных ольвийских погребений (рис. 2, 2-3).

Вариант 2 - ямы с горизонтальной облицовкой стен деревом (деревянные конструкции, срубы). Из-вестно всего два таких захоронения (табл. 2). Следу-ет заметить, что, возможно, этих захоронений было больше, но, вследствие плохой сохранности дерева, его остатки часто не фиксировались. Захоронения в полусожженных срубах известны в березанском не-крополе (Капошина 1956, 230) и в Аполлонии Ил-лирийской (http://www.gshash.org/projekte/tumulus9.htm). Захоронения в срубах некоторые исследовате-ли относили к варварским (Гайдукевич, Капошина 1951, 166), но вышеупомянутые захоронения отра-жают типично греческий погребальный обряд.

Тип 2 - захоронения младенцев в сосудах. Из-вестно 17 могил (6%), из них 15 погребений совер-шено в амфорах (рис. 2,4; 3,2). Амфоры размеща-лись в небольших ямах горлом на восток с откло-нениями, обкладывались камнями по бокам, иногда перекрывались слоем камней (Стоянов 2001, 130). В одном случае амфора с захоронением размещалась под головой женщины (Фармаковский 1926, 190-191). Лишь два захоронения сопровождались погре-бальным инвентарем. Подобная традиция получила большее распространение на Березани (Лапин 1966, 226). Судя по размерам амфор, в них могли быть по-хоронены только младенцы (в основном новорож-денные)5. Значительно меньшее количество захоро-нений в амфорах в Ольвии по сравнению с Береза-нью, может быть объяснено, отнесением большого числа амфор из тризн или инвентаря погребений к детским могилам (рис. 1,2). Показательным в этом отношении является исследование Берзанского не-крополя в 1967-1987 гг. (Доманский и др. 1989, 38-60). Среди исследованных на современном уровне захоронений амфорные захоронения составляют как раз 7%. Аналогичная картина зафиксирована на некрополе поселения истрийские хоры Истрия Бент (Teleaga, Zirra 2003, 118-120, 129).

По фотографиям захоронений Б.В. Фармаковско-го и определениям С.Ю. Монахова (Фармаковский 1913, 90, рис. 108,109; 1918, 38, рис. 47; Монахов

4 Все даты в таблицах до н.э. 5 Высота амфор с детскими захоронениями архаического некрополя Ольвии (хиосские с воронковидным горлом и

пухлогорлые раннего варианта, клазоменские амфоры пифоидного типа, варианта 4) составляет 65-71 см, из которой на горло приходится 9,5-14 см (Монахов 2003, 184,195). Таким образом, длина тулова составляет 56-57 см, из которой еще нужно вычесть высоту ножки (около 6 см). Для захоронения остается всего около 50 см. Рост детей до года в среднем достигает 0,65-0,8 м. Хорошо сохранившиеся захоронения свидетельствуют, что тело ребенка размещалось в основном в вытянутом положении (Книпович 1940, 96), поэтому места в амфоре хватало лишь для новорожденных, рост которых в среднем составляет около 45-50 см. Хотя, известны и исключения - захоронение № 20/1978 г. Березанского некрополя, где в амфоре был похоронен только череп ребенка 12-14 лет (Копейкина 1978, 28).


2003, 15,17, табл. 3,2; табл. 4,1) удалось уточнить да-тировку четырех захоронений, которые ранее были включены Ю.И. Козуб в состав некрополя класси-ческого времени (Козуб 1974, 26,148,163). Амфоры из захоронений 1909/9, 1915/13 (рис. 2,4) и 1915/16 относятся к хиосским с воронковидным горлом и да-тируются третьей четвертью VI в. до н.э. (Монахов 2003, 15). Хиосская амфора раннепухлогорлого типа из погребения 1910/10 может быть датирована по-следней четвертью VI в. до н.э. (Монахов 2003, 16)6. Все это позволяет говорить о том, что традиция за-хоронения младенцев в амфорах в V в. до н.э. в оль-вийском некрополе на сегодня достоверно неизвест-на. Данный обряд возрождается на рубеже эр (Козуб 1974, 26). Важно подчеркнуть, что максимальное распространение захоронений в амфорах во второй половине VI в. до н.э. наблюдается и на Березани.

При анализе погребального обряда грунтовых некрополей Боспора VI-II вв. до н.э. Н.И. Сударе-вым были выделены две основные традиции по-гребения детей (Сорокина, Сударев 2000, 193-204). Первая из них характеризуется погребением детей по „взрослому” образцу в тех же погребальных со-оружениях с инвентарем. Эта традиция наиболее полно представлена в некрополях ряда милетских колоний (Аполлония Понтийская, Томы, Истрия).

Вторая погребальная традиция обусловливает захоронение детей в сосудах, размещенных в ямах. Н.И. Сударев считает, что она характерна для неми-летских колоний (Каллатис, Херсонес, Фанагория), хотя среди перечня некрополей, где существовали проявления данной традиции, есть и милетские ко-лонии (Березань7, Истрия Бент, Ольвия).

Скорее всего, по „взрослому” образцу хорони-ли детей, начиная с года-двух (рис. 3,1), а амфоры, учитывая их размеры, могли использоваться для за-хоронений только младенцев (преимущественно но-ворожденных). Захоронение детей в амфорах объ-ясняют тем, что ребенок еще существо из „другого” мира и не является частью общества, поэтому его обратный переход упрощен (Garland 1985, 77-103; Сорокина, Сударєв 2000, 194-198). Поэтому мож-но предположить, что ребенок после года, который уже мог ходить и адекватно реагировать на окружа-ющих, рассматривался как часть общества и хоро-нился в соответствии с его обычаями.

Эта традиция была хорошо известна эллинам, а ее разный удельный вес часто обусловлен недоста-точной изученностью некрополей. Кроме того, часто участки с детскими захоронениями были расположе-ны отдельно. Говорить о том, что эта традиция не-характерна для Милета8 и его колоний, мне кажется

недостаточно оснований. Этого также мало для того, чтобы считать Березань (Борисфен) не милетской, а родосской колонией (Сорокина, Сударев 2000, 199). В милетских колониях Северо-Западного Причерно-морья практически все захоронения младенцев совер-шались в амфорах, а их число составляет приблизи-тельно 7%. Мировоззренческая основа этого обряда неоднократно разбиралась исследователями (Лапин 1966, 221-222; Сорокина, Сударев 2000, 199).

Тип 3. Яма с каменными конструкциями. Из-вестно лишь одно захоронение последней четверти VI в. до н.э. перекрытое плитами, стенки которого были обложены камнями (Скуднова 1988, 152). За-хоронения в каменных ящиках хорошо известны на Березани (Капошина 1956, 220, Копейкина 1980, 21).

Тип 4 - подбойные могилы. Всего известно 11 захоронений (4%) (Козуб 1974, 33). В могилах этого типа было похоронено 4 ребенка и 7 взрослых. Все захоронения небогатые. Варианты выделяются по характеру заклада.

Вариант 1 - подбойные могилы с сырцовым за-кладом (1905/12, 1915/ 24).

Вариант 2 - подбойные могилы с закладом из 5 амфор (1912/32, 1912/ 75). Погребения этого вари-анта появляются в начале V в. до н.э.

Вариант 3 - подбойные могилы с каменным за-кладом (1906/22, 1909/ 37).

Вопрос происхождения подбоев в некрополе Ольвии возник давно. Их появление связывалось с влиянием скифов (Гайдукевич, Капошина, 1961, с 166). Ю.И. Козуб аргументировано отнесла эту традицию к эллинским (Козуб 1987, 33-34), хотя следует отметить, что подбои у населения степей Северного Причерноморья непрерывно известны с предскифского времени (Дубовская 1997, 206, рис. 12). Скифские подбои существенно отличаются от греческих (Ольховский 1977, 115). Несколько под-боев известно в некрополе поселения истрийской хоры Истрия Бент. Все это позволяет согласиться с Ю.И. Козуб, что этот тип погребального сооруже-ния был хорошо известен ольвиополитам, а истоки этой традиции необходимо искать в Ионии (Козуб 1974, 119), возможно, в некрополях Милета и его хоры. Нужно заметить, что подбои в архаическое время неизвестны на Боспоре и Березани.

Часть захоронений имела перекрытия из дере-ва, камня или плит. Дно могил часто покрывалось растительной подстилкой или выкладкой из камней. Остатки гробов (саркофагов) зафиксированы в 16 могилах, из них шесть находились в богатых захоро-нениях (Скуднова 1988, 9). В одном случае зафикси-рована штукатурка на стенах могилы (1910/79).

6 Амфору из погребения 1915/13 (рис. 2,4) определила д.и.н. А.В. Буйских, которой я благодарен за исчерпывающие консультации.

7 На Березани не в амфорах, по подсчетам Н.И. Сударева, погребено около 28% детей (Сорокина, Сударєв 2000, 195). 8 У нас нет конкретных данных о некрополе собственно Милета (Muller-Wiener 1988, 253 273).


Рис. 2. Планы и фото погребений. 1 – Ольвия, участок “И”, погребение № 1940/30; 2 – Нимфей, погребение А60; 3 - Нимфей, погребение А59; 4 – Ольвия, погребение 1915/13. 1 – по Т.Н. Книпович; 2-3 – по Н.Л. Грач; 4 – по Б.В. Фармаковскому.


IIIИнгумация абсолютно доминирует среди спо-

собов обращения с телом умерших. Преобладает вытянутое телоположение головой на восток (рис. 2,1) с отклонениями (Скуднова 1988, 8).

На сегодня у нас есть информация о трех скор-ченных захоронениях (1925, 1937, 1938)9. Все они открыты на участке „И” (рис. 3, 3-4). Их нахожде-ние в месте размещения древнейшей части некро-поля (Козуб 1974, 20) и детского кладбища второй половины VI в. до н.э., вероятно, указывает на не-ординарность причины гибели этих людей. В не-крополе классического времени известно пять скор-ченных захоронений, хотя четыре из них не имели сопроводительного инвентраря (Козуб 1974, 21). Скорченные захоронения раскопаны и на Березани (Доманский и др. 1989, 38-60). Пока нет надежных оснований считать эти захоронения варварскими. Состояние дискуссии относительно этнической при-надлежности скорченных захоронений уже неодно-кратно приводилось исследователями (Рогов 2002, 144). Можно только подчеркнуть, что без привлече-ния данных палеоантропологии и других наук, окон-чательно решить этот вопрос невозможно.

Достоверно архаические кремации в Ольвии представлены амфорами с кальцинированными костями 1915/13 и 1610. В захоронении 1909/31, которое интерпретируется как кремация, остатков покойника не обнаружено (Скуднова 1988, 47). Из-вестны также площадки, на которых происходила кремация покойников (Фармаковский 1918, 36-37).

Сделать анализ половозрастной характеристики ольвийского архаического некрополя мешает от-сутствие антропологических определений. Размеры могилы не всегда позволяют четко определить даже рост погребенного, поскольку иногда могилы были рассчитаны точно под погребенного, а иногда со значительным запасом11. Можно согласиться с В.М. Скудновой, что захоронения в ямах длиной до 1,5 м следует относить к детским или подростковым (Скуднова 1988, 9). Подростки четко не выделяют-ся, поскольку нет антропологических определений, а рост ольвиополитов был невелик (Назарова 1994, с. 86). Прослеживается прямая связь имуществен-ного уровня покойника и размеров могилы, потому погребение ребенка состоятельных родителей мо-

жет быть осуществлено в яме больших размеров, чем обычного взрослого. Удельный вес детских за-хоронений12 составляет около 25% (табл. 3).

Табл. 3. Детские погребения.2 пол. VІ сер.-3 четв. VІ 4 четв. VІ – нач. V

11 14 4830% 13 26 % 24 %

На территории ольвийского некрополя откры-ты ровики, которые связаны с проведением тризн (Папанова 2006, 201). Они хорошо известны в гре-ческих некрополях (Kurtz, Boardman 1971, 73-74). На сегодня, нет надежных данных для датировки ровиков именно архаическим временем. Хотя В.М. Скуднова отмечает, что некоторые из могил могли быть окружены дугообразными стенами или рови-ками (Скуднова 1988, 10).

IVОбобщающая характеристика инвентаря ар-

хаических захоронений Ольвии приведена в рабо-тах В.М. Скудновой (1988, 11-32) и Т.Н. Книпович (1940, 92-106; 1941, 100-106), поэтому остановимся подробнее лишь на некоторых наблюдениях.

При анализе погребального инвентаря грунто-вых некрополей Боспора Н.И. Сударевым была про-слежена взаимосвязь „амфора - сосуд для масла и ароматических веществ” для Европейского Боспо-ра, а для Азиатского Боспора - „амфора - сосуд для питья” (Сорокина, Сударев 2003, 300). Исследова-тель это связал с тем, что амфоры в захоронениях европейской части были не погребальным инвен-тарем (были положены в могилу не для облегчения посмертного существования души), а элементом инвентаря, связанного с подготовкой тела умерше-го к погребению. В погребениях азиатской части Боспора амфора выполняла функцию заупокойного дара умершему. В этом усматривается различие во взглядах населения этих регионов на посмертное существование души. Амфоры найдены в 79 захо-ронениях архаического некрополя Ольвии (28%, без учета детских захоронений в амфорах), где они раз-мещались, как у головы, так и у ног. Шесть раз в могилу положено две амфоры, один раз - по четыре и шесть сосудов. Амфоры вместе с сосудами для пи-тья встречены 7 раз, с сосудами для масел - 18 раз. В то же время, амфоры встречены с сосудами и для

9 Погребения 1937/6 г. и 1938 г. не имели сопровождающего инвентаря. 10 Аналогичное захоронение (№ 45) было раскопано в 1979 году на Березани, хотя рядом в погребении № 40 была

расчищена амфора заполненная пеплом и углями, но сам скелет ребенка не был даже обожжен (Копейкина 1979, 24-27). Таким образом, четкое отнесение подобных захоронений к кремациям возможно лишь при условии исследования захоронения на высоком профессиональном уровне.

11 Зафиксированы погребения детей в могилах длиной около 2 м, а в некрополе Нимфея в могиле длиной 1,6 м был по-хоронен взрослый (Грач 1999, 60). Тело ольвийского воина было положено в могилу (1912/91) длиной 1,7 м (Скуднова 1988, 143-144).

12 Погребения, которые исследователи отмечали как детские, или длина могилы которых не превышала 1,5 м.13 Процент от числа захоронений каждого из периодов.


питья, и для масла 32 раза, поэтому на материалах ольвийского некрополя эта закономерность не про-слеживается.

Чаще всего среди посуды в могилах встречают-ся килики, которые были найдены в 94 захоронени-ях. В основном килики найдены вместе с лекифами или кольцевидными сосудами.

Среди погребального инвентаря выделяются сосуды для масла и ароматических веществ (леки-фы, кольцевидные сосуды, аски, арибалы и алаба-стры). Подтверждается мнение ВМ. Скудновой, что кольцевидные сосуды использовались как бо-лее дешевый эквивалент лекифы (Скуднова 1945, 139), поскольку вместе они были встречены лишь однажды (1910/65). Лекифы найдено в 70 захороне-ниях, аски или кольцевидные сосуды – в 53. Ари-балы и алабастры отдельно от других сосудов для масел и благовоний найдены в 34 захоронениях (8 раз вместе). Всего сосуды для масла были найдены в 156 захоронениях (52%). В целом, сосуды пред-назначенные для умащення тел покойников являют-ся важной особенностью греческой погребальной практики (Robinson 1942, 185-187). Часть лекифов даже изготовлялась специально для использования при погребении (Boulter 1963, 123; Козуб 1974, 91). Процент их встречаемости в ольвийских захороне-ниях несколько ниже, чем в Пантикапее или Мирме-кии (62% и 88%) и практически идентичен Нимфей-скому некрополю (51%) (Сударев 2005а, 169-171).

Раньше при характеристике архаического не-крополя Ольвии не обращали внимания на случаи специального разбивания лекифов при проведении погребальной церемонии. Следы такой церемонии можно проследить в восьми погребениях (Скуднова 1988, 46, 60, 64, 76, 94, 108, 116, 139). Проявления этой традиции известны в Пантикапее и Мирмекии (Сударев 2005а, 175-176).

Терракоты найдены в 9 захоронениях, из кото-рых 7 принадлежали детям. Эта традиция хорошо известна среди греческих некрополей и связана, вероятно, с погребальными культами и идеями воз-рождения после смерти (Сударев 2005а, 196).

Н.И. Сударев, анализируя проявления куль-та Аполлона Врача на Боспоре, пришел к выводу, что одиночные находки наконечников стрел нужно рассматривать не как элементы вооружения, а как вотивные подношения этому божеству (Сударев 1999, 213-231). Поскольку культ Аполлона Врача был широко распространен в милетских колониях, исследователь полагает, что этот элемент можно считать одним из критериев определения метро-полии колоний. В архаическом некрополе Ольвии известно 9 захоронений с 1-4 наконечниками стрел (Сударев 1999, 220-221). Н.И. Сударев указывает на то, что нахождение 1-4 наконечников для скиф-ских могил было нехарактерным (Сударев 1999, 221), но это не совсем так. Положение одиночных

стрел в могилы в качестве апотропеев было доста-точно распространено у скифов (Андрух 2001, 167; Гречко 2009, 99; Ковпаненко 1970, 153, 156, 159, 168; Мозолевский 1973, 196 и др.). Кроме того, в ольвийском некрополе классического (10 погребе-ний) и эллинистического (15 комплексов) времени (Сударев 1999, 221) этот обычай продолжает суще-ствовать в том же и даже большем объеме, хотя в это время Аполлон Врач перестал быть главным духовным покровителем ольвиополитов (Русяева 1986, 56-58, 63). Вероятно, мы имеем дело с над-этнической традицией, которая выражалась в ис-пользовании одиночных стрел в качестве оберегов. Кроме того, нельзя исключать, что значительное количество единичных наконечников стрел было найдено при исследовании не без помощи метал-лодетектора, что могло бы существенно повлиять на статистику. Поэтому, отнесение этого элемента обрядности только в качестве подношений Апол-лону Врачу, мне кажется, является не всегда одно-значным.

В восьми захоронениях среди инвентаря и од-нажды в засыпке могилы найдены монеты-дель-фины. Они найдены у ног, у руки, но в основном место находки неизвестно. Вызывает интерес захо-ронение последней четверти VI в. до н.э. (1915/24), в котором в правой руке покойника была найдена медная монета (Скуднова 1988, 168). Находка са-мосской полудрахмы у левой руки ребенка в захо-ронении № 363 Березанского некрополя (Скуднова 1949, 17), вероятно, указывает на неслучайность такого размещения монет. В целом, обоснованным нам представляется тезис Н.И. Сударева, что на-ходки монет-дельфинов в захоронениях следует связывать не с использованием их в качестве обола Харона, а как символов-вотивов Аполлона Дель-финия (Сударев 1999, 220). Хотя, как указывает исследователь, в середине VI в. до н.э. уже сфор-мировался образ Харона, как перевозчика в страну мертвых, поэтому монеты в упомянутых захоро-нениях могли быть и платой этому мифическому персонажу. Но массово эта традиция, безусловно, распространилась в греческом мире лишь с конца V в. до н.э. (Kurtz, Boardman 1971, 163, 166, 204, 211, 216; Garland 1985, 23; Robinson 1942, 202-206; Сударев 1999, 220).

Анализ архаических захоронений свидетель-ствует в пользу слабой имущественной дифферен-циации населения Ольвии (Зубарь, Сон 2008, 47). Хотя нужно отметить, что изделия из драгоценных металлов были найдены только в женских захоро-нениях в больших грунтовых ямах, которые в ос-новном датируются 530-520 гг. до н.э. Значительная часть этих захоронений исследователями связыва-ется с женщинами-скифянками из Лесостепи (Бес-сонова 1991, 92-97; Русяева 1999, 92; Зубарь, Сон 2008, 41). Аналогов погребениям такого имуще-


Рис. 3. Планы и фото погребений. 1 – Ольвия, участок “И”, погребение № 1937/2; 2 – Ольвия, участок “И”, погребение № 1938/15; 3 – Ольвия, участок “И”, погребение № 1937/6; 4 – Ольвия, могила ii, 1925 г. 1-3 – по Т.Н. Книпович; 4 – по Б.В. Фармаковскому.


ственного уровня в синхронных греческих некро-полях Северного Причерноморья нам неизвестно. Захоронения мужчин-воинов сопровождали в ос-новном только предметы вооружения и амуниции, что совсем не означает их менее значительный со-циальный статус. Подобная „гендерная” традиция положения инвентаря более характерна для арха-ических скифских захоронений Лесостепи. Для греков в то время была свойственна относительная гармония в возложении сопроводительных даров в могилу.

Оружие найдено в 19 захоронениях (рис. 4, 1-6). Часть могил отличается отсутствием столовой по-суды14, в то время когда в значительной части могил с менее полным набором вооружения были найдены сосуды для масла (типично греческие захоронения).

Среди наборов вооружения самыми распростра-ненными были стрелы и меч или кинжал (47-50%) и стрелы (25-27%) (табл. 4). Это отличает архаиче-ский некрополь Ольвии от боспорских, где были популярны меч (27-29%) и копье (17-20%) (Сударев 2005а, 236-237).

Табл. 4. Взаимосочетаемость предметов вооружения.

Оружие 2 пол. VІ сер - 3 четв. VІ

4 четв. VІ – нач. V

Стрелы 1 1 4Стрелы и кинжал/ меч 2 7Кинжал 1 2Копье и стрелы 1Стрелы, кинжал, топор 2Из них „сомнительных” 1 8 Количество/ % от числа погребений данного пе-риода

4/ 7% 15/ 7%

Умбоновидный предмет, найденный в засыпке могилы 1912\82 (рис. 4,7), мне кажется, более право-мерным считать частью колчана, а не умбоном щита (Скуднова 1988, 138). Находка имеет аналогию в синхронном захоронении в Витовой Могиле на Вор-скле (рис. 4,8) (Ковпаненко 1967, 103, рис. 48).

VВзаимоотношения греческих колоний и варвар-

ских племен носили различный характер, но чаще всего они приводили, кроме культурного влияния, к определенному этническому смешению. Варвары быстро воспринимали достижения античной циви-лизации, включая в свой быт множество греческих изделий. Значительные последствия имело распро-странение среди варваров, благодаря грекам, упо-требления вина. Эллины в свою очередь начинали использовать скифское вооружение. Все это при-

вело к появлению в числе погребального инвентаря многих категорий изделий, которые носили надэт-нический характер. Это привело к трудностям при этнокультурной идентификации некоторых захоро-нений.

Попытки выделить в архаическом и классиче-ском некрополе Ольвии скифские захоронения де-лались неоднократно (Капошина 1950; Бессонова 1991, 92-95). К варварским относили погребения с оружием скифского типа и скорченные захоро-нения. На сегодня данные черты погребальной об-рядности не могут быть признаны исключительно варварскими (Козуб 1987, 33; Скуднова 1960, 72; Сударев 2004; 2005, 21). Кроме того, к неэллинским этнокультурным индикаторам были также отнесены каменные блюда, красная краска, кости животных, бруски и, в меньшей степени, окрашивание костяка, сожжение деревянных конструкций, ножи, прясли-ца, зеркала, шилья, иглы, несколько колец, лепная керамика.

К сожалению, в работах не было сделано по-пытки выделить изделия характерные только для погребального обряда греков. В первую очередь к эллинским следует отнести захоронения с терра-котами15. Также, характерной особенностью грече-ского погребального ритуала является положение в могилу или около нее сосудов для масла или благо-воний (лекифы, кольцевидные сосуды, аски и др.). И если с конца V в. до н.э. лекифы активно исполь-зуются скифами при погребении, то для второй по-ловины VI - первой половины V вв. до н.э. кольце-видные сосуды и высокие цилиндрические лекифы для скифских захоронений нехарактерны. Их еди-ничные находки в Лесостепи (Онайко 1966, 59-63, табл. VI, 4-7) можно связывать с присутствием не-значительного количества греков, или с использова-нием их в редких случаях скифами. Кольцевидные сосуды, как считала В.М. Скуднова, были просто более дешевым эквивалентом лекифов (Скуднова 1945, 139). Именно данные сосуды были найдены в большом количестве в греческих могилах Ольвии, Березани, Истрии. В ольвийском некрополе кольце-видные сосуды найдены во многих погребениях с оружием, что позволяет считать их греческими.

Анализ инвентаря греческих захоронений позволяет исключить из списка исключительно варварских индикаторов предметы вооружения, лепную посуду, точила, бруски и плоские камни, пряслица, красную краску, иглы, ножи, деревянные конструкции. Собственно каменные плиты-блюда упоминаются всего 4 раза и только одно из них сфо-тографировано (рис. 4,9). Некоторую связь с захоро-нениями, которые условно можно отнести к скиф-

14 Далее я буду называть предположительно скифские погребения «сомнительными» комплексами. 15 Хотя известно скифское захоронение конца VI – начала V вв. до н.э. в Ульском кургане № 1 в Предкавказье с терра-

котой в виде сидящей на троне богини (Ксенофонтова 2003, 11).


Рис. 4. Некоторые материалы из архаического некрополя Ольвии и их аналогии. 1-7, 9 – по В.М. Скудновой; 8 – по Е.В. Черненко.


ским, обнаруживают кости животных. Они найдены в шести «сомнительных» могилах, хотя дважды они были встречены в типично греческих погребениях, поэтому использовать их в качестве четкого этноин-дикатора не имеется достаточно оснований. Извест-ны они и в греческих некрополях (Kurtz, Boardman 1971, 66).

В качестве скифского этнокультурного индика-тора может служить сочетание в одном захоронении каменного блюда и зеркала, но к подобным захоро-нениям были отнесены и все могилы, в которых упоминаются плиты-блюда, точила, плиты и пло-ские камни, камни-терочники и другие подобные изделия из камня, Что привело к значительно завы-шенному количеству16 скифских могил (Бессонова 1991, 95).

Скифскими этнокультурными индикаторами, кроме каменных блюд, следует считать ворварки, поскольку они не характерны для греческой одежды или амуниции. В архаическом некрополе Ольвии во-рварка найдена только один раз и четырежды они за-фиксированы в погребениях второй половины V в. до н.э. (Козуб 1974, 111). Нужно отметить, что в конце V в. до н.э. ворварки могли использоваться и греками. В пользу этого свидетельствует находка подобного изделия в, безусловно, греческом захоронении со стригилем в гробу (1905/17) (Козуб 1974, 141).

Скифскими следует считать воинские захороне-ния с крестовидной бляхой, крестовидным предме-том17 и топором (Скуднова 1988, 55,79, 138). Часть погребений с оружием можно отнести к варварским лишь условно, поскольку в них не найдены изделия характерные для греческого погребального обряда, о которых говорилось выше.

Таким образом, ревизия скифских этнических индикаторов позволяет говорить очень осторожно об около 13 варварских захороненях, что состав-ляет около 4%. Важно отметить, что удельный вес скифских захоронений практически совпадает с ко-личеством лепной керамики в слоях второй полови-ны VI-V вв. до н.э. Ольвии (Марченко 1988, 107). Следует подчеркнуть, что без данных антрополо-гических исследований, мы не сможем наверняка определить этнокультурную принадлежность по-койников в „сомнительных” комплексах. На сегодня ситуация с выделением варварских захоронений по характерным чертам погребального обряда и инвен-таря все больше напоминает положение с определе-нием этноса „скорченников” (Рогов 2002, 144), ко-торое можно охарактеризовать как status quo между сторонниками их скифской или эллинской принад-лежности.

VIНа данный момент мы имеем представление о

большинстве некрополей греков. Сравнительная ха-рактеристика грунтовых некрополей Боспора VI-II вв. до н.э. уже проведена Н.И. Сударевым (Сударев 2005). Но общая картина погребальных традиций греков Северного Причерноморья является непол-ной, поскольку данные о погребальном обряде эл-линов Северо-Западного Причерноморья не были подготовлены для сравнительного анализа и не были обобщены.

Важны вопросы духовной и политической бли-зости населения Ольвии и Березани в архаический период. В середине ХХ в. некоторые исследователи предполагали участие родосцев в колонизации Бе-резани (Капошина 1956, 233-234). Эти предположе-ния были справедливо подвергнуты критике (Лапин 1966, 112). Но значительное количество детских за-хоронений в сосудах, часто с инвентарем и взрос-лых кремаций, которые находят аналогии на Родо-се (Kinch 1914, 36-42, 89; Clara Rhodos VIII, 1936, 9-205), позволили вспомнить эту гипотезу Н.И. Су-дареву (Сорокина, Сударев 2000, 199).

Действительно, погребальный обряд ольвиопо-литов достаточно существенно отличается от бере-занского, на что уже указывали исследователи (Козуб 1987, 28). Можно лишь несколько откорректировать список различий. Как я уже говорил выше, традиция детских захоронений, скорее всего похожа18. А вот среди отличий нужно вспомнить каменные ящики (около 20 могил) Березани (Лапин 1966, 205), кото-рые появляются в Ольвии только в IV в. до н.э. (Козуб 1987, 31). Отсутствуют на острове также подбои. Все это позволяет говорить об определенных различиях в погребальных традициях населения двух крупней-ших греческих колоний Нижнего Побужья.

Ближайшие аналогии весь комплекс погре-бального обряда архаического некрополя Ольвии находит на некрополе поселения истрийские хоры Истрия Бент (Teleaga, Zirra 2003). Целый ряд отли-чительных черт зафиксирован в некрополе Панти-капея. Некоторые элементы погребального обряда сближают Ольвийский некрополь с Нимфейским (ямы с канавками, кромлехи из амфор вокруг кре-мации, процент встречаемости сосудов для масел). Поэтому можно согласиться с Н.И. Сударевым, что в архаическое время не существовало едино-го погребального обряда эллинов (Сударев 2005, 9-10.21). На сегодня нет достаточно данных, чтобы объяснить причины возникновения этих различий (разные родовые традиции, принадлежность коло-нистов нескольким метрополиям и т.п.).

16 83 погребения или 30% от общего числа погребений данного периода. 17 Погребние 1911/66 «складало враження негрецького» на Ю.И. Козуб (Козуб 1974, 123).18 Новые исследования Березанского некрополя указывают на то, что детские погребения в амфорах были, как и в

Ольвии, в основном безинвентарными (Доманский и др. 1989, 58).


Н.И. Сударев указывает, что на Боспоре суще-ствовали две основные погребальные традиции (Су-дарев 2005, 21-23). Первая, которую исследователь связывает с милетскими колониями (Пантикапей, Феодосия, поселение возле м. Тузла и Панагия, Мирмекий [с оговорками]) характеризуется преоб-ладанием захоронений с перекрытиями, небольшим количеством захоронений детей в амфорах, а погре-бением их по „взрослому” образцу с инвентарем, значительным процентом кремаций, практически полным отсутствием скорченных захоронений, ис-пользованием сосудов для воды или вина в каче-стве погребального инвентаря, а не в качестве за-упокойного дара с вином, наличием следов культа Аполлона Врача. Вторая традиция связывается с ко-лониями, которые были основаны разными метро-полиями (Фанагория, по у по Пересыпь, Нимфей, Китей, по ряду признаков – Гермонасса, видимо, пред-Горгиппия [Синдская Гавань], Кепы19). Ос-новными чертами этой традиции являлось наличие детских захоронений в амфорах и скорченных за-

хоронений, незначительное количество кремаций (исключением является некрополь Нимфея), преоб-ладание могил без перекрытия (исключением явля-ется Фанагория, где в в VI-V вв. до н.э. в некрополе большинство могил имели перекрытия).

Как мы видим, Ольвийский некрополь должен относиться по основным характеристикам ко вто-рой, немилетской, группе, что на сегодня не может рассматриваться даже в качестве рабочей гипотезы. Это несоответствие подчеркивается значительным количеством исключений по отдельным признакам (Нимфей, Кепы, Фанагория). Вероятно, выделен-ные характерные черты различных погребальных традиций не позволяют сегодня уверенно соотно-сить на их основании колонии с конкретными ме-трополиями. К корректировке набора характерных признаков, вероятно, приведет более равномерное исследованиe некрополей разных греческих горо-дов и поселений Северного Причерноморья и их метрополий, а также проведение комплексных ис-следований с привлечением данных смежных наук.

19 Хотя согласно письменной традиции Кепы были милетской колонией (Ps.-Skymn. 899; Ps.-Arr. 74). Аргументированное объяснение данного несовпадения предложено Н.И. Сударевым (1999, 225-226).

БиблиографияАндреев, Саенко 1992: В.Н. Андреев, В.Н. Саенко, О семантике стрел в скифском погребальном обряде. В сб.: Древ-ности степного Причерноморья и Крыма III (Запорожье 1992), 151-159.Бессонова 1991: С.С. Бессонова, Об элементах скифского обряда в архаическом некрополе Ольвии. В сб.: Проблемы археологии Северного Причерноморья (к 100-летию основания Херсонского музея) (Херсон 1991), 92-98.Гайдукевич, Капошина 1951: В.Ф. Гайдукевич, С.И. Капошина, К вопросу о местных элементах в культуре античных городов Северного Причерноморья. СА XV, 1951, 168-187.Грач 1999: Н.Л. Грач, Некрополь Нимфея (СПб 1999).Гречко 2009: Д.С. Гречко, Погребальные сооружения восточноевропейской Лесостепи скифского времени: вариант ти-пологии. Древности 2009 (Харьков 2009), 57-68.Гречко 2009а: Д.С. Гречко, Скифские захоронения конца V – IV вв. до н.э. северскодонецкой Лесостепи. В сб.: Эпоха раннего железа (Киев 2009), 91-102.Денисова 2000: В. И. Денисова, К некрополю Ольвии начальной поры (даты, находки, гипотезы). Археологические вести 8 (СПб 2000), 190-201.Доманский и др. 1989: Я.В. Доманский, Ю.Г. Виноградов, С.Л. Соловьев, Основные результаты работ Березанской экс-педиции. В сб.: Итоги археологических экспедиций (Ленинград 1989), 33-60.Дубовская 1997: О.Р. Дубовская, Об этнокультурной атрибуции «новочеркасских» погребений Северного Причерномо-рья. Археологический Альманах 6 (Донецк 1997), 181-218.Зубарь, Сон 2007: В.М. Зубарь, Н.А. Сон, Северо-Западное Причерноморье в античную эпоху. Основные тенденции со-циально-экономического. МАИЭТ. Supplement, Вып. 3 (Симферополь 2007). Капошина 1941: С.И. Капошина, Скорченные погребения Ольвии и Херсонеса. СА VII, 1941, 161-173.Капошина 1950: С.И. Капошина, Погребения скифского типа в Ольвии. СА 13, 1950, 205-216. Капошина 1956: С.И. Капошина, Из истории колонизации Нижнего Побужья. МИА 50, 1956, 211-254.Капошина 1956а: С.И. Капошина, О скифских элементах в культуре Ольвии. МИА 50, 1956, 154-189.Книпович 1940: Т.Н. Книпович, Некрополь в северо-восточной части ольвийского городища. СА VI, 1940, 92-106.Книпович 1940а: Т.Н. Книпович, Архаический некрополь на территории Ольвии (из работ Ольвийской археологической экспедиции 1939 г.). КСИИМК 6, 1940, 80-82.Книпович 1941: Т.Н. Книпович, Некрополь на территории Ольвии (из работ ольвийской экспедиции 1940 г.). КСИА Х, 1941, 112-120.Ковпаненко 1967: Г.Т. Ковпаненко, Племена скiфського часу на Ворсклi (Киев 1967).Ковпаненко 1970: Г.Т. Ковпаненко, Кургани поблизу Мачухи на Полтавщині. Археологія XXIV, 1970, 146-170.Козуб 1974: Ю.І. Козуб, Некрополь Ольвії V-IV ст. до н.е. (Киев 1974). Козуб 1984: Ю.И. Козуб, Историческая топография некрополя Ольвии. В сб.: Античная культура Северного Причерно-морья (Киев 1984), 156-174.


Козуб 1987: Ю.И. Козуб, Погребальные сооружения некрополей Ольвии и ее округи. Культура населения Ольвии и ее округи в архаическое время (Киев 1987), 27-35.Копейкина 1978. Л.В. Копейкина, Отчет о работе в 1978 г. Березанской археологической экспедиции Гос. Эрмитажа. НА ИА НАНУ, № 1978/51.Корейкина 1979. Л.В. Копейкина, Отчет о работе Березанской археологической экспедиции Гос. Эрмитажа в 1979 г. НА ИА НАНУ, № 1979/68.Копейкина 1980. Л.В. Копейкина, Отчет о работе Березанской археологической экспедиции Гос. Эрмитажа в 1980 г. НА ИА НАНУ, № 1980/84.Ксенофонтова 2003: И.В. Ксенофонтова, Античные импорты из Ульских курганов. В сб. Международные отношения в бассейне Черного моря в древности и в средние века XI (Ростов-на-Дону 2003), 11.Лапин 1966: В.В. Лапин, Греческая колонизация Северного Причерноморья (Киев 1966). Марченко 1988: К.К. Марченко, Варвары в составе населения Березани и Ольвии во второй половине VII – первой по-ловине I вв. до н.э. (Ленинград 1988).Мозолевский 1973: Б.Н. Мозолевский, Скифские погребения у с. Нагорное близ г. Орджоникидзе на Днепропетровщи-не. В сб. Скифские древности (Киев 1973), 187-234.Монахов 2003: С.Ю. Монахов, Греческие амфоры в Причерноморье. Типология амфор ведущих центров-экспортеров товаров в керамической таре. Каталог-определитель (Москва – Саратов 2003).Назарова 1994: Т.О. Назарова, До антропологічної характеристики населення Ольвії та Березані. Археологія 3, 1994, 85-95.Ольховский 1977: В.С. Ольховский, Скифские катакомбы в Северном Причерноморье. СА 4, 1977, 108-128.Назарчук 1988: В.И. Назарчук, Охранные раскопки на территории некрополя Ольвии. В сб.: Античные древности Север-ного причерноморья (Киев 1988), 194-303.Онайко 1966: Н.А. Онайко, Античный импорт в Приднепровье и Побужье в VII—V вв. до н.э. САИ Д1-27 (Москва 1966).Папанова 1993: В.А. Папанова, Раскопки некрополя Ольвии конца V – IV вв. до н.э. в 1991-1992 гг. В сб.: Некрополь Ольвии (история исследования, итоги раскопок) (Бердянск 1993), 26-90.Папанова 2006: В.А. Папанова, Урочище Сто могил (Некрополь Ольвии Понтийской) (Киев 2006).Рогов 2002: Е. Я. Рогов, Херсонес и варвары юго-западного Крыма в IV в. до н. э. АМА 11 (Саратов 2002), 140-153.Ростовцев 1918: Ростовцев М.И., Эллинство и иранство на юге России (Петроград 1918).Русяева 1986: А.С. Русяева, Милет-Дидимы-Борисфен-Ольвия. Проблемы колонизации Нижнего Побужья. ВДИ 2, 1986, 25-64.Русяева 1999: А.С. Русяева, Проникновение эллинов на территорию Украинской Лесостепи в архаическое время (к по-становке проблемы). ВДИ 4, 1999, 84-97.Скуднова 1945: В.М. Скуднова, Кольцеобразные сосуды с перекидной ручкой из Ольвии. ТОАМ 1 (Ленинград 1945), 131-139.Скуднова 1949: В.М. Скуднова, Некрополь Березани. 1949. НА ИА НАНУ, Ф. 17, № 69.Скуднова 1960: В.М. Скуднова, Погребения с оружием из архаического некрополя Ольвии. ЗОАО 1 (34), 1960, 60-74.Скуднова 1988: В.М. Cкуднова, Архаический некрополь Ольвии. Публикация одной коллекции (Ленинград 1988). Сорокина, Сударев 2000: Н.П. Сорокина, Н.И. Сударев, Детские погребения Северного Причерноморья VI-III вв. до н.э. Stratum plus 3, 2000, 193-204.Сорокина, Сударев 2003: Н.П. Сорокина, Н.И. Сударев, Амфоры в погребениях грунтового некрополя Кеп и грунтовых некрополей боспорских городов VI-III вв. до н.э. ДБ 6, 2003, 297-307.Стоянов 2001: Р.В. Стоянов, Детские погребения в сосудах в некрополе Ольвии VI в. до н.э. – первой половины I в. до н. э. В сб. Ольвія та античний світ (Киев 2001), 130-131.Сударев 1999: Н.И. Сударев, Культ Аполлона Врача на Боспоре и некоторые вопросы греческой колонизации. ДБ 2, 1999, 213-222. Сударев 2004: Н.И. Сударев, Погребения с элементами скорченности костяка в некрополях Боспора VI-II вв. до н.э. ДБ 7, 2004, 332-344.Сударев 2005: Н.И. Сударев, Грунтовые некрополи боспорских городов VI- II вв. до н. э. как исторический источник. Автореф. дис ... канд. ист. наук (Москва 2005).Сударев 2005а: Н.И. Сударев, Грунтовые некрополи боспорских городов VI - II вв. до н. э. как исторический источник. Рукопись дисс.... канд. ист. наук, (Москва 2005). Архив Института археологии РАН, № Р2: 2739.Фармаковский 1913: Б.В. Фармаковский, Раскопки в Ольвии. ОАК 1909-1910 (Спб 1913), 1-105.Фармаковский 1918: Б.В. Фармаковский, Раскопки в Ольвии. ОАК 1913 — 1915 (Пг 1918), 1-51.Фармаковский 1926: Б.В. Фармаковський, Розкопування Ольвii в 1926 р. (Одеса, 1929).Boulter 1963: C.G. Boulter, Graves in Lenormant Street, Athens. Hesperia 32, 1963, 113-137.Garland 1985: R. Garland, The Greek Way of Death (London 1985).Kinch 1914: K.F. Kinch, Fouilles de Vrolia (Rhodes) (Berlin 1914).Kurtz, Boardman 1971. D. Kurtz, J. Boardman, Greek burial customs (London 1971). Robinson 1942: D.M. Robinson, Excavations at Olynthus. Part XI: Necrolynthia (Baltimore 1942).Muller-Wiener 1988: W. Muller-Wiener, D. Goksel, Notgrabung in der archaishen Necropole von Milet. Milet 38, 1988.Teleaga, Zirra 2003: E. Teleaga, V. Zirra, Nekropole des 6-1 Jhs v.Chr von Istria Bent bei Histria. Archäologische Untersuchun-gen zur Bevölkerung in der westlichen Schwarzmeerregion. Internationale Archäologie 83 (Rahden/Westf: Leidorf, 2003).

Гречко Денис, канд. ист. наук, Институт археологии, Национальная Академия наук Украины, пр. Героев Сталинграда, 12, 04210, Киев, Украина. e-mail: [email protected].

OBIECTE DE PODOABĂ DESCOPERITE ÎN NECROPOLA DE TIP SÂNTANA DE MUREŞ-ČERNJACHOV DE LA BRĂVICENI1

Vlad VORNIC, Larisa CIOBANU, Chişinău

În articol sunt prezentate şi analizate obiectele de podoabă descoperite în necropola de tip Sântana de Mureş-Čer-njachov de la Brăviceni. Deşi alcătuiesc categoria cea mai numeroasă a inventarului mormintelor, ca tipuri de obiecte, piesele de podoabă din acest cimitir nu sunt prea variate, cuprinzând mărgele, pandantive-amulete şi verigi de tâmplă. Mărgelele sunt cele mai frecvente, fiind găsite în total 474 asemenea piese, dintre care 309 de sticlă, 146 de coral şi 19 de cornalină. După materialul din care sunt lucrate, formă, mărime, culoare sau decor, perlele se împart în 11 tipuri diferite, dintre care unele cu mai multe variante, datate cu precădere la mijlocul şi în a doua parte a sec. IV p.Chr. Pan-dantivele-amulete alcătuiesc o altă grupă de obiecte de podoabă descoperite la Brăviceni. Deşi mult mai puţine la nu-măr şi cu o frecvenţă mai mică în morminte decât mărgelele, pandantivele sunt de tipuri destul de diverse. În total s-au găsit 16 asemenea piese de port, care se încadrează în nouă tipuri şi variante, datate în sec. IV p.Chr, cu preponderenţă la mijlocul şi în a doua parte a acestui veac. Verigile de tâmplă formează o ultimă grupă de obiecte de podoabă docu-mentate în necropola de la Brăviceni. S-au descoperit trei asemenea piese, dintre care una de argint, iar două de bronz. Toate trei verigile sunt lucrate din sârmă subţire, circulară în secţiune, având capetele suprapuse şi înfăşurate. Analogii pentru aceste piese se cunosc în mai multe cimitire şi aşezări de tip Sântana de Mureş-Černjachov, fără a avea însă o frecvenţă mare. Un aspect aparte discutat în articol este cel legat de portul diferitor tipuri de podoabe de către locuitorii aşezării din sec. IV p.Chr. de la Brăviceni.

Украшения из могильника типа Сынтана де Муреш-Черняхов у с. Брэвичень. В статье анализируются украшения, обнаруженные в процессе раскопок могильника черняховского типа у с. Брэвичень. Несмотря на то, что они составляют самую многочисленную категорию инвентарных находок, как типы украшений они не очень разнообразны и включaют бусы, подвески-амулеты и височные кольца. Бусы встречаются чаще всего – их найдено 474 единицы, из которых 309 стеклянных, 146 коралловых и 19 сердоликовых. Исходя из материала изготовления, формы, размеров, цвета или орнамента, они подразделяются на 11 разных типов, некоторые с несколькими вариантами, и датируются преимущественно серединой и второй половиной IV в. н.э. Подвески-амулеты составляют другую группу украшений из Брэвичень. Их намного меньше и они реже встречаются в погребениях по сравнению с бусами, но типологически они достаточно разнообразны. Всего найдено 16 таких изделий, подразделяющихся на девять типов и вариантов, которые датируются IV в. н.э., больше его серединой и второй половиной. Височные кольца – последняя группа украшений, документированных в Брэвиченском некрополе. Обнаружено три таких предмета, один серебряный и два бронзовых. Все они изготовлены из тонкой проволоки, округлой в сечении, с завернутыми концами. Аналогии этим височным кольцам известны во многих могильниках и селищах типа Сынтана де Муреш-Черняхов, но они не так часто встречаются. Отдельно рассматривается в статье способ ношения жителями Брэвиченского поселения IV в. н.э. разных типов украшений.

Adornments from the burials of Santana de Mures–Černjachov type near Braviceni. The article presents an analysis of adornment items discovered during the excavations of Santana de Mures–Černjachov type burials near Braviceni Village. Adornments represent the most numerous category of findings, however, the decoration types are not diverse and include only necklaces, pendants, amulets and temporal rings. Beads represent the most frequent item found during the excavation; their quantity amounts to 474 units, 309 of which are made of glass, 146 are made of coral, and 19 are made of cornelian. According to their size, shape, material, color, and ornament, beads form 11 types, some of which could be divided into several variants, and dated in their major part back to the middle and second half of IV century AC. Pendants-amulets represent another group of adornments from Braviceni. This category of adornments appears to be less numerous than beads, but typologically is still quite variable. There are 16 such adornment items represented

1 Mulţumim dlui dr. Vasile Grosu pentru permisiunea de a utiliza materialele de la Brăviceni la elaborarea articolului de faţă.


59Obiecte de podoabă descoperite în necropola de tip Sântana de Mureş-Černjachov de la Brăviceni

2 Datele arheologice principale obţinute prin săpături în necropola de la Brăviceni au fost prezentate de noi în două articole sintetice publicate recent (Grosu, Vornic 2009; Гросу, Ворник, Чобану 2009), în alte cinci studii speciale fiind publicate şi analizate vasele ceramice romane de import (Grosu, Vornic, Ciobanu 2006), fibulele (Vornic, Grosu 2009), înmormântările orientate V-E (Vornic 2010a; Ворник, Чобану 2010) şi mormintele răscolite din vechime (Vornic 2010b) descoperite în acest obiectiv arheologic.

3 După aprecierile lui Vasile Grosu, arheologul care a coordonat cercetările de la Brăviceni, cimitirul a fost dezvelit integral. Examinarea planului general al săpăturilor însă (Grosu, Vornic 2009, 24, fig. 1; Ворник, Чобану 2010, 65, рис. 1) sugerează că necropola nu a fost totuşi epuizată.

4 Este interesant de consemnat că unii specialişti ai perioadei nu includ pandantivele în categoria obiectelor de podoabă, ele fiind examinate ca o grupă de piese de port diferită de podoabe (Şovan 2005, 157-162). Alţi cercetătători însă, dimpotrivă, tratează aceste obiecte de inventar împreună cu mărgelele, fără a face practic nicio distincţie între ele (Гопкало 2008). În ce ne priveşte, considerăm că, atât ca formă, cât şi ca funcţionalitate, mărgelele şi pandantivele-amulete reprezintă catego-rii de obiecte distincte, care se cer a fi analizate separat. Dacă mărgelele aveau funcţia principală de podoabă, fiind purtate cu precădere în coliere, ca brăţări sau cusute pe veşminte, atunci pandantivele, în majoritatea lor, reprezentau amulete cu o anumită semnificaţie magică sau religioasă.

by nine types and variants, which are dated by IV century AC, mostly by its middle and second half. The last group of adornments from the Braviceni necropolis is represented by temporal rings. Three such items are found: one made of silver and two made of bronze. All of them are made of thin wire, round in cross section, with twisted into a helix tips. Analogues of those temporal rings are found in many burials and settlements of Santana de Mures–Černjachov type, however they are not frequent. A special chapter of article is dedicated to the way of wearing of the discussed adornments by inhabitants of the settlement from Braviceni.

Key words: adornments, necklaces, pendants-amulets, temporal rings, necropolis, Braviceni Village, chronology, Santana de Mures–Černjachov Culture.

din bazinul Răutului Inferior nu conţine un inventar foarte bogat şi variat, aşa cum s-a constatat în alte obiective arheologice similare, cum sunt, de pildă, cele de la Barcea (Nicu, Ţau 1980; Ţau, Nicu 1981; 1982; 2010) sau Miorcani (Ioniţă 1974). Surprinde în speci-al numărul destul de redus de vase de lut descoperite la Brăviceni (circa 105 exemplare întregi sau sub for-mă de fragmente), piese de inventar care, după cum se ştie, apar din abundenţă şi predomină în cele mai multe dintre necropolele din sec. IV p.Chr. Faţă de alte situri sincrone înrudite, destul de mic este şi numărul de ac-cesorii vestimentare sau de obiecte de toaletă semnalate în necropola de pe malul stâng al Răutului. Nu acelaşi lucru însă poate fi spus şi despre piesele de podoabă, care, deşi nu sunt foarte variate, constituie categoria de obiecte de inventar cel mai frecvent întâlnite în cimiti-rul de la Brăviceni.

La fel ca şi în alte necropole ale culturii Sântana de Mureş-Černjachov, piesele de podoabă descoperite în complexul de la Brăviceni constau cu precădere din mărgele şi diferite tipuri de pandantive4, la care se adau-gă şi verigile de tâmplă. În total, din cuprinsul a 32 de morminte şi din stratul de cultură s-au recuperat 474 de mărgele (309 de sticlă, 146 de coral şi 19 de cornalină), 16 pandantive-amulete de metal, sticlă, scoică sau os, şi trei verigi de tâmplă, dintre care una de argint, iar două de bronz.

Pentru a pune la dispoziţia cercetătorilor toate da-tele, în cele ce urmează facem o descriere amănunţită a obiectelor de podoabă recuperate, cu menţionarea di-mensiunilor şi a contextului arheologic în care au apă-rut, după care propunem şi o tipologie a lor. Precizăm că

GeneralităţiÎn comparaţie cu alte grupe de antichităţi ale cul-

turii Sântana de Mureş-Černjachov, care au constituit obiectul unor cercetări sistematice şi îndelungate, pie-sele de podoabă nu s-au bucurat de atenţia pe care o merită din partea specialiştilor. După cum se ştie însă, obiectele din această categorie, ce cuprind cu precă-dere diferite tipuri de mărgele şi pandantive-amulete, figurează printre cele mai numeroase şi mai frecvente descoperiri care apar în cimitirele din vremea migraţiei goţilor. Reprezentând elemente de import sau, mai rar, produse de origine locală, podoabele furnizează infor-maţii extrem de importante despre stadiul de dezvoltare social-economică a creatorilor şi purtătorilor lor, des-pre obiceiurile de port practicate de diferite populaţii şi, în egală măsură, despre concepţiile artistice ale epocii respective. În plus, unele tipuri de piese de port oferă indicii preţioase referitoare la datarea sau cronologia complexelor în care au fost găsite, a aşezărilor şi mai ales a mormintelor, ca şi cu privire la apartenenţa etno-culturală a acestora.

În articolul de faţă ne propunem să prezentăm şi să analizăm obiectele de podoabă descoperite în necropola de tip Sântana de Mureş-Černjachov de la Brăviceni (r. Orhei)2. Cuprinzând peste 180 de morminte şi mai mult de 50 de gropi de cult, cimitirul la care ne referim este unul dintre cele mai importante obiective arheologice de epocă romană de pe teritoriul Republicii Moldova. Ca mărime şi număr de morminte însă, necropola de la Brăviceni se încadrează în grupa de complexe funera-re de dimensiuni medii ale culturii Sântana de Mureş-Černjachov3. Remarcăm de asemenea că acest cimitir

60 Vlad VORNIC, Larisa CIOBANU

piesele sunt prezentate după ordinea numerotării mor-mintelor în care au fost aflate, iar tipologia este realizată pornindu-se de la criteriul funcţional şi cel formal de clasificare.

Descrierea pieselor de podoabă1-9. Colier alcătuit din opt mărgele şi un pandantiv:

cinci mărgele inelare şi una bitronconică de sticlă al-bastră (D 0,9-1,15 cm), o mărgică îngemănată din pastă sticloasă de culoare neagră-cafenie cu decor încrustat, constând din linii drepte şi în zigzag din pastă galbenă (L 1,6 cm; D 1,4 cm), o mărgică sferoidală din pastă neagră cu patru „ochi”, doi albi şi doi cafenii (D 1,1 cm) (fig. 1,1-8) şi o mărgică-pandantiv de forma unui colţ de animal cu vârful secţionat de sticlă albastră (L 3,8 cm) (fig. 1,9) (Ioniţă, Mamalaucă, Vornic 2008, 91, nr. 451); colierul a fost descoperit în mormântul 1 (de copil; dis-trus în cea mai mare parte de lucrările de construcţie), orientat N–S, împreună cu un tub de os de pasăre, două oale cenuşii lucrate la roată din pastă zgrunţuroasă şi un os de animal de la ofranda de carne, găsit în una dintre oale; toate mărgelele se aflau în zona cutiei toracice.

10. Verigă de tâmplă din sârmă de argint, circulară în secţiune, având capetele suprapuse şi înfăşurate (D 1,8 cm) (fig. 1,10); găsită în mormântul 7, de matur, cu orientare N–S, în asociere cu două monede de argint (un denar de la Marcus Aurelius şi altul de la Commodus), un lacăt(?), un pumnal(?) (ambele de fier), şi o oală sfe-roidală mică de culoare neagră, modelată din pastă rela-tiv fină la roata olarului; veriga se afla pe craniu, lângă tâmpla dreaptă.

11-13. Trei mărgele mici discoidale de sticlă, una de culoare verde şi două de culoare albastră (fig. 1,11-13); descoperite în mormântul 14 (de infans I; din sche-let s-au păstrat doar câţiva dinţi), orientat NNE-SSV, împreună cu două castroane cenuşii lucrate la roată din pastă fină; mărgelele se aflau în colţul de nord-est al gropii.

14-31. Colier format din 18 mărgele: 13 cilindrice de coral de culoare roz, una discoidală mică de culoare albastră, două plate, cu conturul oval, din pastă(?) albă, şi două mărgele cuboedrice de sticlă albastră (fig. 1,14-31); găsite în mormântul 19, ce avea orientarea V–E, constituind unicele lui piese de inventar; mărgelele se aflau în jurul gâtului.

32-35. Patru mărgele mici de sticlă albastră, din-tre care trei discoidale, iar una sferoidală (fig. 1,32-35); descoperite în mormântul 23, orientat N–S, în asociere cu o fibulă de bronz cu portagrafa fixă, corpul din ban-dă, piciorul romboidal şi resortul scurt, executat dintr-o singură bucată de sârmă; perlele se aflau în zona cutiei toracice (D 0,4 cm; L 0,2 cm).

36-51. Colier alcătuit din 16 mărgele, dintre care opt cilindrice de sticlă verde (L 0,7-1 cm; D 0,4-0,6 cm), trei inelare din pastă sticloasă neagră (D 0,8-0,9 cm), trei îngemănate triple de sticlă bej-gălbuie, poleite cu foiţă metalică (L 1,2 cm; D 0,4 cm), una tubulară

din pastă neagră, decorată cu linii galbene în zigzag (L 1,8 cm) şi alta sferoidală din pastă neagră cu trei „ochi” galbeni (D 1,2 cm) (fig. 1,36-51) (Ioniţă, Mamalaucă, Vornic 2008, 91, nr. 452); colierul a fost găsit în mor-mântul 25 (de copil, oasele scheletului prost păstrate), cu orientare VSV–ENE, în care nu mai era alt inventar; mărgelele se aflau în regiunea gâtului.

52-55. Un pandantiv-amuletă (L 4,5 cm) din scoică marină Murex brandaris, prevăzut cu o perforaţie pen-tru a putea fi atârnat (fig. 2,1), un pandantiv (D 2,5 cm) executat dintr-o vertebră de peşte, cu o gaură în centru pentru suspendare (fig. 1,53), un pandantiv cilindric de fier (Î 2,2 cm) în formă de căldăruşă, cu partea superi-oară deformată şi tortiţa lipsă (fig. 1,52), un pandantiv fragmentar de os (L 7 cm), reprezentând o placă circu-lară cu perforaţie la margine şi cu o prelungire rectan-gulară în partea opusă, prevăzută cu alte două orificii (fig. 2,2); aceste patru pandantive au fost descoperite în mormântul 34 (deteriorat din antichitate), orientat pe axa NNV–SSE, împreună cu o fusaiolă, o căniţă roşiati-că de factură romană cu gura trilobată, un castron cenu-şiu asimetric şi o oală, ambele vase lucrate la roată din pastă zgrunţuroasă; pandantivele se aflau între femure.

56-58. O mărgică sferoidală (D 1,7 cm) din pastă sticloasă albă cu trei „ochi” încrustaţi de culoare ce-nuşie-albastră (fig. 2,4), o amuletă (L 5 cm) din scoică marină Murex brandaris (fig. 2,3) şi un pandantiv-amu-letă (D 1,8 cm ) cu orificiu pentru prindere, executat din vertebră de peşte (fig. 2,5); piesele au fost găsite în mor-mântul 39 (deranjat din antichitate), care avea orientare N–S, în zona centrală a gropii, printre oasele răvăşite ale scheletului.

59-156. Un colier alcătuit din 98 de mărgele disco-idale mici de sticlă albastră (fig. 2,6-103); a fost desco-perit în mormântul 40 (de copil), orientat VNV–ESE; mărgelele reprezentau singurul tip de inventar şi se aflau în zona gâtului.

157-159. Două monede de argint perforate – un denar (D 1,8 cm; greutatea 2,12 g) emis de Traianus (98-117), altul (D 1,8 cm; greutatea 2,37 g) fiind de la Lucius Verus (161-167) (fig. 2,104-105) – şi o verigă de tâmplă din bronz cu capetele suprapuse şi înfăşurate (D 2,2 cm) (fig. 2,106); găsite în mormântul 42 (de copil; din schelet s-a păstrat doar craniul şi oasele picioare-lor), având orientarea V–E; prima monedă a fost depusă pe fruntea defunctului, cea de-a doua – în gură, iar veri-ga se afla pe tâmpla dreaptă.

160-198. Colier alcătuit din 39 de mărgele cuboe-drice de sticlă de culoare albastră (L 0,5-0,6 cm) (fig. 3,1-39) (Ioniţă, Mamalaucă, Vornic 2008, 91, nr. 453); descoperit în mormântul 44 (distrus din vechime), ori-entat N–S, în asociere cu două fibule fragmentare şi o cataramă, toate de bronz, un cuţitaş fragmentar de fier, o fusaiolă de lut, două oale întregi şi una fragmentară lucrate la roată din pastă zgrunţuroasă, fragmente dintr-o oală modelată la roată din pastă fină, o cană lucrată la roată din pastă fină cenuşie şi oase de animale de la


Fig. 1. necropola de la Brăviceni. Mărgele (1-8, 11-51), pandantive-amulete (9, 52, 53) şi verigă de tâmplă (10) din mor-mintele 1 (1-9), 7 (10), 14 (11-13), 19 (14-31), 23 (32-35), 25 (36-51) şi 34 (52, 53). 1-9, 11-18, 32-51 – sticlă; 19-31 – co-ral; 10 – argint, 52 – fier; 53 – os.


ofranda de carne; mărgelele au fost găsite în capătul de nord a mormântului, sub şi lângă una dintre oalele între-gi, unde s-au semnalat şi câţiva dinţi umani (D 0,6-0,7 cm).

199-201. Trei mărgele de sticlă de culoare albas-tră, dintre care una sferoidală aplatizată (D 0,5 cm) şi două cuboedrice (L 0,7-0,8 cm) (fig. 3,40-42); găsite în mormântul 52 (de copil; scheletul prost conservat), cu orientarea NNE–SSV, constituind unicele lui piese de inventar; mărgelele se aflau în regiunea gâtului.

202. Verigă de tâmplă lucrată din sârmă de bronz circulară în secţiune, cu capetele suprapuse şi înfăşu-rate; descoperită în mormântul 55 (de matur), orientat VNV–ESE, împreună cu fragmente de la o oală lucrată cu mâna din pastă grosieră; veriga se afla în zona tâm-plei drepte (D 1,6 cm) (fig. 3,43).

203-230. Colier alcătuit din 28 de mărgele cubo-edrice de sticlă albastră (L 0,7-0,8 cm) (fig. 3,44-71); găsit în mormântul 59, care avea orientarea V–E şi era lipsit de alt inventar; mărgelele se aflau în jurul gâtului.

231. Pandantiv de argint în formă de toporaş (Î 2,2 cm) (fig. 3,72), prevăzut cu un orificiu pentru atârnare (Ioniţă, Mamalaucă, Vornic 2008, 91, nr. 454); desco-perit în mormântul 64 (cenotaf? nu s-au semnalat ose-minte umane), orientat N–S, în asociere cu un tub de os de pasăre, un fund profilat şi un fragment de fund plat, provenind de la două vase de culoare cenuşie lucrate la roată din pastă zgrunţuroasă; toate piesele de inventar au fost depistate în umplutura gropii.

232-275. Colier alcătuit din 44 de mărgele de sticlă, dintre care 21 cuboedrice albastre (L 0,7-0,8 cm) (fig. 3,73-93) şi 23 discoidale mici de culoare verde (D 0,4 cm) (fig. 3,94-116); găsite în mormântul 65 (răvăşit din vechime), cu orientare V–E, constituind unicul lui tip de inventat; mărgelele se aflau în solul de umplutură a mormântului.

276-277. O mărgică sferoidală aplatizată (D 1,4 cm) din pastă albă, cu decor încrustat constând dintr-o linie în zigzag din pastă de culoare argintie (fig. 3,117) şi un pandantiv din pastă neagră în formă de ulcioraş (Î 2,6 cm; Dm 1,5 cm) cu tortiţa ruptă, prevăzut pe gât cu două nervuri, iar pe corp cu două linii în zigzag din pastă galbenă şi verde (fig. 3,118) (Ioniţă, Mamalaucă, Vornic 2008, 91, nr. 455); au fost descoperite în mor-mântul 67 (de copil; scheletul prost conservat), orientat NNV–SSE; alt inventar nu a fost semnalat; mărgelele se aflau în regiunea gâtului.

278-309. Colier constând din 32 de mărgele cilin-drice mici (D 0,3, L 0,5 cm) de coral de culoare alburie (fig. 4,1-32); găsite în mormântul 71 (distrus din anti-chitate), cu orientarea V–E, în asociere cu două fibule de bronz cu portagrafa fixă, o cataramă de argint, mici fragmente de la un obiect inform de fier (cuţit?), frag-mente din pereţii unui vas modelat cu mâna din pastă grosieră şi fragmente din pereţii unui vas lucrat la roată din pastă fină de culoare roz-cafenie; mărgelele se aflau în partea de vest a gropii, pe fund.

310-341. Colier alcătuit din 32 de mărgele mici de sticlă albastră, dintre care 22 discoidale (D 0,5-0,6 cm) şi zece sferoidale (D 0,2-0,6 cm) (fig. 4,33-64); desco-perit în mormântul 74 (răvăşit din vechime), orientat N–S, împreună cu un pieptene de os, o fusaiolă(?) de sticlă, un cuţit fragmentar de fier, un picior de amforă romană de culoare cărămizie, trei oale cenuşii lucrate la roată, inclusiv două din pastă zgrunţuroasă şi una din pastă fină, şi un fragment de la un vas (castron?) ce-nuşiu cu fundul profilat, lucrat la roată din pastă fină; mărgelele au fost găsite în capătul nordic al gropii.

342-344. Trei mărgele discoidale mici din sticlă al-bastră (fig. 4,65-67); găsite în mormântul 81 (de copil; scheletul era distrus în cea mai mare măsură de acizii humici), cu orientare V–E; mărgelele constituiau unice-le piese de inventar ale complexului funerar şi se aflau pe fundul gropii, printre cele câteva fragmente de cra-niu şi dinţi, păstrate din scheletul copilului.

345. Scoică marină fragmentară din specia Cypraea panterina (L 5,4 cm) (fig. 4,68); descoperită în mormân-tul 87, orientat NNV–SSE, în asociere cu două fibule de argint cu placă pentagonală şi semidisc, o cataramă de bronz şi o cană roşiatică de lut romană cu gura pâlnifor-mă; scoica se afla între genunchi.

346-354. Nouă mărgele cuboedrice de sticlă albas-tră (L 0,7 cm) (fig. 4,69-77); găsite în mormântul 93 (de copil; parţial distrus de acizii humici), care avea orien-tarea N–S, împreună cu o oală cenuşiu-închisă lucrată cu mâna din pastă grosieră, arsă deficitar, depusă în ca-pătul sudic al gropii, la picioarele defunctului.

355-373. Colier constând din 19 mărgele poliedrice de cornalină (fig. 4,184-203); descoperite în mormân-tul 114, orientat VNV–ESE, în asociere cu o pensetă de bronz şi o cană cenuşie lucrată la roată din pastă fină; mărgelele se aflau în jurul gâtului defunctei.

374. Mărgică inelară de sticlă (D 1,4 cm) de cu-loare albastră-închisă (fig. 4,78); găsită în mormântul 116 (distrus din vechime), cu orientarea V–E; constituia unica piesă de inventar şi a fost semnalată în pământul de umputură, la adâncimea de 1,2 m.

375-479. Colier alcătuit din 105 mărgele, dintre care 99 aproximativ cilindrice (L 0,4-0,6 cm; D 0,2-0,4 cm) şi 2 sferoidale (D 0,4 cm) de coral de culoare roz-maronie, trei cuboedrice de sticlă albastră (L 0,4-0,6 cm) şi una segmentară de sticlă verde (L 0,8 cm) (trei piese nu s-au păstrat) (fig. 4,79-183) (Ioniţă, Mamalau-că, Vornic 2008, 92, nr. 460); descoperit în mormântul 135 (răscolit din vechime), orientat pe direcţia V–E, îm-preună cu opt oase mici de animale (arşice?); mărgelele se aflau în jumătatea vestică a mormântului.

480. Mărgică sferoidală mică din sticlă de culoare brun-deschisă (la contactul cu aerul însă piesa s-a dez-integrat, spre regret); găsită în mormântul 145 (răvăşit din antichitate), ce avea orientarea VSV–ENE, în aso-ciere cu trei fragmente ceramice provenind de la trei recipiente: un fragment de fund profilat de la un vas lu-crat cu mâna(?) din pastă cu şamotă în compoziţie, un


Fig. 2. necropola de la Brăviceni. Pandantive-amulete (1-3, 5), mărgele (4, 6-103), monede perforate (104, 105) şi verigă de tâmplă (106) din mormintele 34 (1, 2), 39 (3-5), 40 (6-103) şi 42 (104-106). 1, 3 – scoici; 2, 5 – os; 4, 6-103 – sticlă; 104-105 – argint; 106 – bronz.


fragment de fund inelar al unui recipient având culoare cărămizie, lucrat la roată din pastă fină, şi un fragment de fund inelar de vas cafeniu-deschis, de asemenea lu-crat la roată din pastă fină.

481. Mărgică cilindrică (L 0,5 cm; D 0,3 cm) (fig. 5,7) de sticlă roz-deschisă; descoperită în mormântul 148 (distrus din vechime), orientat V–E; mărgica era unica piesă de inventar a complexului, aflându-se în partea de vest a gropii, la adâncimea de 1,55 m.

482-487. O scoică marină Murex brandaris frag-mentară (fig. 5,4), două pandantive-amulete piramidale de os (L 6,8 cm) prevăzute cu perforaţie pentru atârna-re, decorate pe toate laturile cu câteva cercuri incizate având puncte în mijloc (fig. 5,5-6) (Ioniţă, Mamalaucă, Vornic 2008, 92, nr. 461), şi trei mărgele polifaţetate de sticlă albastră semitransparentă, dintre care două cubo-edrice, iar una alungită (fig. 5,1-3); găsite în mormântul 159 (deranjat din antichitate), cu orientarea N–S, îm-preună cu un castron bitronconic cenuşiu cu fund inelar, lucrat la roată din pastă fină, o oală cenuşie piriformă aplatizată cu fundul plat, lucrată din pastă zgrunţuroasă cu pietricele în compoziţie, fragmente dintr-un pieptene de os cu mâner semicircular şi aripi laterale uşor oblice, două fragmente de fusaiole de lut ars, una de formă bi-tronconică cu bazele albiate, alta sferoidală, fragmente puternic corodate dintr-un cuţit de fier, un fragment in-form dintr-un obiect de bronz, două fragmente din pe-reţii unei amfore romane de culoare alburie, fragmente dintr-o oală sferoidală cenuşie lucrată la roată din pastă cu pietricele şi scoici pisate în compoziţie, două frag-mente din pereţii unui vas cenuşiu modelat la roată din pastă fină, fragment din pereţii unui vas cărămiziu (ars secundar?) lucrat la roată, două fragmente din pereţii unui vas lucrat cu mâna, coji de ou de pasăre şi trei fragmente de răşină; scoica se afla în umplutura gropii, în partea ei de sud, la adâncimea de 1,45 m; amuletele piramidale – la adâncimea 1,40-1,45 m, una în centru, a doua în partea de sud a gropii, iar mărgelele – în zona centrală a mormântului, la adâncimea de 1,25 m.

488. Mărgică biconică mică de sticlă(?); descoperită în mormântul 163 (distrus din vechime), orientat NE–SV, în asociere cu trei cioburi de pereţi de vase, dintre care două modelate cu mâna şi unul la roată; mărgica, ca şi restul pieselor de inventar şi oase disparate din sche-let, au fost găsite în solul de umplutură a mormântului.

489. Mărgică cuboedrică de sticlă albastră translu-cidă (L 0,8 cm) (fig. 5,8); depistată în mormântul 165, care avea orientarea NNV–SSE, împreună cu două fi-bule: una de bronz, de tip cu piciorul înfăşurat, şi a doua din metal alb, cu placă şi semidisc; mărgica se afla în zona gâtului.

490. Amuletă din scoică de mare Cypraea panteri-na (L 5,5 cm) (fig. 5,9); găsită în mormântul 169 (de co-pil; răscolit din vechime), orientat N–S, în asociere cu o fibulă fragmentară de bronz reprezentând tipul cu picior înfăşurat, o cană de factură romană lucrată la roată din pastă fină, cărămizie, două castroane şi trei castronaşe

cenuşii lucrate la roată din pastă fină, o oală şi şase oli-ţe mici cenuşii modelate la roată (două din pastă fină, oala mare şi patru mici din pastă zgrunţuroasă), o căniţă cenuşie cu gura în formă de pâlnie, două fragmente din-tr-un castron cenuşiu modelat la roată din pastă fină şi câteva pietricele trecute prin foc găsite în unul din cas-troanele mari; amuleta se afla pe pragul nordic al gropii mormântului.

491-492. Două mărgele inelare de sticlă albastră (D 1,2 cm) (fig. 5,10-11) provin din mormintele distruse de constructori (nr. 173-180).

493. Mărgică cuboedrică de sticlă albastră (L 0,8 cm) (fig. 5,12), găsită din stratul de cultură al cimitirului.

Tipologia podoabelorAşa cum am consemnat deja, obiectele de podoabă,

luate în totalitatea lor, alcătuiesc categoria cea mai nu-meroasă a inventarului mormintelor din epoca romană târzie de la Brăviceni. Ca tipuri de obiecte însă, aceas-tă categorie de piese de port din complexul de care ne ocupăm nu este prea variată, cuprinzând mărgele, pan-dantive-amulete şi verigi de tâmplă. De fapt, aceste trei grupe de piese de podoabă identificate în necropola de la Brăviceni sunt şi cele mai caracteristice pentru în-treaga cultură Sântana de Mureş-Černjachov, alte tipuri de podoabe, cum ar fi inele, cercei, brăţări sau colane, semnalându-se extrem de rar în mediul culturii respec-tive (Магомедов 2001, 70-75; Ioniţă 2005, 14). Este interesant, credem, de subliniat că inelele, cerceii şi brăţările apar în număr destul de mare în necropola ro-mano-bizantină de la Mangalia (Callatis), unde o serie a acestor podoabe sunt lucrate din argint sau aur (Preda 1980, 44-55). Pe de altă parte, aşa cum dovedesc desco-peririle arheologice, colierele de metal sunt bine repre-zentate în complexele germanice sincrone din Europa Centrală, dar mai ales în cele ale populaţiilor baltice din nordul continentului (Tempelmann-Maczyńska 1989; Магомедов 2001, 75).

Mărgele. La Brăviceni, ca şi în restul necropolelor culturii Sântana de Mureş-Černjachov, mărgelele con-stituie obiectele de podoabă cele mai frecvente, deşi nu se poate spune că ele impresionează ca număr. În total, au fost descoperite 474 asemenea piese mărunte, dintre care 473 provin din morminte, iar una din stratul de cul-tură. Marea lor majoritate fac parte din grupa mărgele-lor de sticlă de diferite culori, simple sau ornamentate, la care se adaugă perlele de coral şi cornalină. Ţinându-se seama de materialul din care sunt confecţionate, ca şi de formă, mărime, culoare sau decor, mărgelele se îm-part în mai multe tipuri şi variante, după cum urmează:

Tipul 1. Mărgele cuboedrice sau poliedrice cu 14 faţete de sticlă albastră semitransparentă. Perlele de acest fel au cea mai mare frecvenţă în necropola de la Brăviceni, fiind descoperite în mormintele 19 (2 exem-plare) (fig. 1,14-15), 44 (39) (fig. 3,1-39), 52 (2) (fig. 3,40-41), 59 (28) (fig. 3,44-71), 65 (21) (fig. 3,73-93), 93 (9) (fig. 4,69-77), 135 (3) (fig. 4,79-81), 159 (3) (fig.


Fig. 3. necropola de la Brăviceni. Mărgele (1-42, 44-71, 73-117), pandantive (72, 118) şi verigă de tâmplă (43) din mor-mintele 44 (1-39), 52 (40-42), 55 (43), 59 (44-71), 64 (72), 65 (73-116), 67 (117-118). 1-42, 44-71, 73-118 – sticlă; 43 – bronz; 72 – argint.


5,1-3), 165 (1) (fig. 5,8) şi passim (1) (fig. 5,12). În pla-nul necropolei, mărgelele polifaţetate de sticlă se găsesc cu precădere în zona de est (fig. 6,1).

În clasificarea realizată de E.M. Alexeeva mărge-lele poliedrice sau cuboedrice faţetate de sticlă albastră translucidă constituie tipul 134 (Алексеева 1978), iar în cea întocmită de O.V. Gopkalo – tipurille XVII/10 şi XVII/12 (Гопкало 2008, 40-41, табл. IV). În cultura Sântana de Mureş-Černjachov mărgelele poliedrice de sticlă au o frecvenţă destul de mare, apărând în aproape fiecare cimitir cercetat mai intens prin săpături. Repre-zentând articole romane de import produse în diferite ateliere de sticlărie, mărgelele polifaţetate de sticlă al-bastră se întâlnesc şi în alte zone culturale sincrone din Barbaricum-ul est- şi central-european, unde au o frec-venţă variabilă (Никитина 1995, 72-73).

Referitor la încadrarea cronologică, cercetătoa-rea kieveană O.V. Gopkalo, autoarea unei monografii apărute recent, consacrată mărgelelor şi pandantive-lor „černjachoviene”, consideră că perlele cuboedrice de sticlă albastră se datează într-o fază târzie a cultu-rii Černjachov, ce corespunde, în principal, celui de al treilea sfert al sec. IV p.Chr. şi se sincronizează, printre altele, cu paharele de sticlă conice de dimensiuni mari (Гопкало 2008, 41.108-109, табл. 3,1, рис. 3,4). După observaţiile noastre însă, această datare îngustă nu co-respunde întru totul realităţii. Spre exemplu, în marea necropolă de la Mihălăşeni s-a dovedit că paharele conice datează numai din faza târzie de funcţionare a cimitirului, proiectată de O.L. Şovan în ultima parte a sec. IV p.Chr. şi la începutul veacului următor, pe când mărgelele polifaţetate de sticlă au o perioadă de utiliza-re mai mare, începând din faza mijlocie şi până în etapa finală (mormintele 313, 333, 378, 409 şi 477) (Şovan 2005, 158.190, pl. 387). O situaţie similară se constată şi în necropola sincronă de la Budeşti, unde paharele conice sau tronconice decorate cu faţete hexagonale sunt specifice doar pentru faza finală, iar mărgelele cu-boedrice de sticlă apar de la sfârşitul fazei I şi continuă a fi folosite până în ultima etapă de evoluţie a cimitiru-lui (Vornic 2006, 208.237-240.462, tab. 1). Este impor-tant de subliniat că această datare ceva mai largă a măr-gelelor poliedrice de sticlă albastră este confirmată şi de descoperirile din necropola romano-bizantină de la Mangalia, unde perle de acest tip au fost aflate în mor-minte (nr. 15, 53, 356) împreună cu monede imperiale de bronz emise în perioada cuprinsă între anii 330-375 (Preda 1980, 56-57.86.89.114)

Tipul 2 include mărgele discoidale mici (cu diame-trul variind între 0,3 şi 0,6 cm) de sticlă colorată. În

funcţie de culoare, aceste perle, care sunt denumite în literatura de specialitate şi „în formă de linte”, se divi-zeaza în două variante:

2a. Mărgele discoidale mici de sticlă albastră, care sunt printre cele mai numeroase în necropola de la Bră-viceni, apărând în mormintele 14 (2) (fig. 1,11-12), 19 (1) (fig. 1,16), 23 (3) (fig. 1,32-34), 40 (98) (fig. 2,6-103), 74 (22) (fig. 4,33-54) şi 81 (3) (fig. 4,65-67). Trei dintre aceste morminte sunt situate în zona de nord, două – în partea de est, iar alte două – în sectorul de sud al necropolei (fig. 6,2). Mărgelele la care ne referim sunt atribuite tipului Alexeeva 86 (Алексеева 1978) sau variantei a a tipului XII/2 după clasificarea lui O.V. Gopkalo (Гопкало 2008, 28-29, табл. II). Potrivit unor estimări făcute de O.V. Gopkalo, tipul de mărgică „în formă de linte” de sticlă albastră este cel mai bine re-prezentat în arealul culturii Černjachov, constituind circa 34% din totalul mărgeleor şi pandantivelor aces-tei culturi sau aproximativ jumătate din numărul total al perlelor de sticlă descoperite până în prezent (Ibidem, 28)

2b. Mărgele discoidale mici de sticlă de culoa-re verde. Reprezintă tipul 85 după E.M. Alexeeva (Алексеева 1978) sau tipul XII/1 după O.V. Gopkalo (Гопкало 2008, 28, табл. II). Perle de acest fel au fost descoperite în două morminte, şi anume în cele nume-rotate 14 (1) (fig. 1,13) şi 65 (23) (fig. 3,94-116). Primul complex se află în partea de sud, iar celălalt în zona de nord a cimitirului (fig. 6,2). Faţă de mărgelele discoida-le de sticlă albastră, cele de culoare verde se întâlnesc mai rar în cimitirele culturii Sântana de Mureş-Čern-jachov. Dintre complexele din aria vestică a acestei culturi în care s-au semnalat asemenea perle, notăm pe cele de la Sântana de Mureş (Kovács 1912, 313.358, fig. 86,5), Târgşor (Diaconu 1965, 62.67.71.108, pl. CXVI,18; CXXXI,9)5, Miorcani (Ioniţă 1977, R 50b, 29-47), Mihălăşeni (Şovan 2005, 142, pl. 269B, 33), Oselivka (Никитина 1995, 70), Budeşti (Vornic 2006, 137.412, fig. 104,11.12), Săbăoani (Ursachi 2010, 126, pl. 148,3), Odaja, Romankovcy şi Vinogradovka (Гопкало 2008, 28). În regiunea de la est de Nistru, potrivit lui O.V. Gopkalo, mărgele „în formă de linte” de sticlă verzuie au fost semnalate la Kurniki, Koble-vo, Viktorovka, Velikaja Bugaevka, Gavrilovka, Kanev, Dumanov, Gorodok Nikolaevka, Uspenka, Černeliv-Russkij şi Čerkassy (Ibidem, 28).

În ceea ce priveşte datarea, după părerea cercetă-toarei citate, care a încercat şi realizarea unei cronologii a podoabelor culturii Černjachov, mărgelele „în formă de linte” de sticlă albastră sau verde ar aparţine, în ma-joritatea lor, unei etape mai timpurii decât cele cuboe-

5 În tipologia inventarului necropolei de la Târgşor, realizată de I. Ioniţă, mărgelele discoidale de sticlă albastră sau verde nu au fost separate într-un tip aparte, ci apar grupate împreună cu perlele inelare şi sferoidale mici de sticlă de diverse culori în tipul 4 (desemnat ringförmigen Glasperlen) (Ioniţă 1986, 298.323, Abb. 6,4). Ţinem să menţionăm în acest context că mărgelele de sticlă „în formă de linte” nu figurează nici în clasificarea perlelor din Barbaricum-ul central-european elaborată de M. Tempelmann-Mączyńska, deşi prezenţa lor în unele complexe din această zonă este totuşi consemnată în catalogul descoperi-rilor (Tempelmann-Mączyńska 1985, 271).


Fig. 4. necropola de la Brăviceni. Mărgele (1-67, 69-203) şi pandantiv-amuletă (68) din mormintele 71 (1-32), 74 (33-64), 81 (65-67), 87 (68), 93 (69-77), 114 (184-203), 116 (78) şi 135 (79-183). 1-32, 79-179 – coral; 33-67, 69-78, 180-183 – sticlă; 68 – scoică; 184-203 – cornalină.


drice (Ibidem, 28-29.106.108, табл. 3,1). În cronologia absolută, etapa respectivă a fost plasată de O.V. Gopka-lo în a doua treime a sec. IV, limita ei de jos fiind le-gată în special de aparţiţia şi întrebuinţarea paharelor de sticlă de tip Kovalk, iar cea de sus – sincronizată cu monedele (emisiuni din anii 330-340 şi 347-348) şi alte piese de inventar descoperite în mormintele 6 şi 501 ale cimitirelor de la Mogoşani şi Bârlad-Valea Sea-că (Ibidem). În opinia noastră însă, această datare mai timpurie a mărgelelor discoidale de sticlă faţă de cele cuboedrice nu este susţinută de datele arheologice. Mai întâi, trebuie subliniat că paharele de tip Kovalk, care se datează preponderent în faza C3 a sistemului cro-nologic european (Rau 1972, 124.167; Straume 1987, 28-29; Ioniţă 1993, 167), nu se găsesc în asociere cu mărgelele „în formă de linte”, decât extrem de rar (a se vedea în acest sens şi Гопкало 2008, табл. 3,1). Apoi, trebuie remarcat că mormântul 501 de la Bârlad-Valea Seacă şi mormântul 6 de la Mogoşani, la care face tri-mitere O.V. Gopkalo, nu conţin drept inventar perle dis-coidale de sticlă (Palade 2004, 139-140; Diaconu 1970, 21), iar din punct de vedere cronologic, ele se datează într-o perioadă mai târzie decât cea de emitere a mo-nedelor descoperite în cuprinsul lor, probabil în ultima parte a sec. IV p.Chr. Pe de altă parte, s-a constatat că în necropola Sântana de Mureş de la Budeşti mormintele cu mărgele „în formă de linte” datează din faza finală (Vornic 2006, 208.238.462, tab. 1), iar la Târgşor şi Mi-hălăşeni (mormintele 305, 309, 358 şi 477) – din fazele mijlocie şi târzie de folosire a cimitirelor (Ioniţă 1986, 298.323, Abb. 6,4; Şovan 2005, 158, pl. 387). Având în vedere aceste date şi împrejurarea că de multe ori măr-gelele discoidale şi cele cuboedrice se găsesc asociat în morminte, considerăm că ambele tipuri aparţin aceleiaşi secvenţe cronologice, ce corespunde, în mare, mijlocu-lui şi celei de a doua jumătăţi a sec. IV p.Chr. Datarea mai târzie a mărgelelor „în formă de linte”, decât cea propusă de cercetătoarea ucraineană, este susţinută şi de descoperirile din necropola de la Mangalia, unde perle de acest fel au fost deseori găsite în asociere cu mărgele cuboedrice, iar într-un mormânt (nr. 16) împreună cu două monede romane de bronz de la Valens, emisiuni din anii 364-375 (Preda 1980, 56.57.86).

Tipul 3. Mărgele de sticlă inelare de dimensiuni mijlocii, care, în funcţie de culoare, pot fi încadrate în două variante:

3a. Mărgele inelare de sticlă albastră, având diame-trul de cca 0,9-1,4 cm. Avem opt exemplare, din care cinci aflate în mormântul 1 (fig. 1,1-5), una asupra sche-letului din mormântul 116 (fig. 4,78), iar două în unul sau două dintre cele opt complexe (nr. 173-180) desco-perite întâmplător şi distruse prin lucrările de construc-ţie (fig. 5,10-11). În spaţiul necropolei, unul din aceste

morminte se găseşte în sectorul de est, alte două ori trei în zona de sud (fig. 6,3). În tipologia întocmită de O.V. Gopkalo perlele la care ne referim apar înglobate în tipul II/15, datat începând cu ultima treime a sec. III p.Chr. (Гопкало 2008, 19-20, табл. I). Trebuie însă de precizat că tipul II/15 după Gopkalo nu este unul omo-gen, incluzând mărgele inelare, discoidale sau chiar sfe-roidale. Mărgelele inelare de sticlă albastră se întâlnesc mai rar în complexele culturii Sântana de Mureş-Čer-njachov. Spre exemplu, în marea necropolă de la Mihă-lăşeni, unde au fost descoperite peste 1160 de mărgele de sticlă colorată, au putut fi identificate doar şapte măr-gele inelare de dimensiuni mijlocii de sticlă albastră, şi anume câte una în mormintele 37, 123 şi 275, iar pa-tru în mormântul 378 (Şovan 2005, 25.47.88.116.157-158, pl. 24,3; 68,27; 153B,4; 212B,11-14). Dintre ci-mitirele de acelaşi tip în care s-au semnalat asemenea perle mai menţionăm pe cele de la Sântana de Mureş (Kovács 1912, 271.290.349.353 fig. 25,3; 53,1), Izvoa-re (Vulpe 1957, 301-303, fig. 321,5; 323,1-8), Leţcani (Bloşiu 1975, 234, fig. 9,4.6), Miorcani (Ioniţă 1977, R 46,8), Bârlad-Valea Seacă6 (Palade 2004, 121.126.134, fig. 192,1; 212,1; 241,1; Mamalaucă 2005, 74, nr. 32), Barcea (Ibidem, 88, nr. 187) şi Budeşti (Vornic 2006, 85.111, fig. 73,11; 92,31).

Referitor la cronologie, după observaţiile noastre, mărgelele inelare de sticlă albastră apar în contexte ce pot fi datate diferit. De pildă, la Mihălăşeni unul din cele patru morminte cu asemenea perle în inventar aparţine fazei timpurii de evoluţie a necropolei, două fazei mijlocii şi al patrulea fazei târzii (Şovan 2005, pl. 387). O situaţie similară se constată şi în cimitirul de la Budeşti, unde perlele de sticlă inelare de diferite culori apar în morminte datînd din toate cele trei faze de func-ţionare a complexului, dar cu preponderenţă în fazele II şi III (Vornic 2006, 238, tab. 1). Cât priveşte piesele de la Brăviceni, pe baza diferitor indicii, ele se datează în a doua jumătate a secolului IV p.Chr. Din aceeaşi sau din-tr-o fază şi mai târzie a culturii Sântana de Mureş-Čer-njachov datează mărgelele inelare de sticlă albastră din mormântul nr. VIII de la Izvoare, găsite împreună cu numeroase alte elemente de inventar, printre care două fibule de argint cu placă şi semidisc de dimensiuni mari şi un pahar de sticlă de tip Kosino (Vulpe 1957, 45-48).

3b. În această variantă se înscriu trei perle inelare de sticlă neagră, cu diametrul de 0,9 cm. Toate trei pie-sele au fost descoperite în mormântul 25 (fig. 1,36-38), situat în sectorul de est al necropolei (fig. 6,3). Ele sunt atribuite tipului II/2 după clasificarea lui O.V. Gopkalo, cu datare largă, pe întreaga durată a existenţei culturii Sântana de Mureş-Černjachov (Гопкало 2008, 28-29, табл. II). Varianta respectivă de mărgele nu este atât de răspândită în complexele din sec. IV p.Chr. Dintre ana-

6 Din păcate, în monografia aşezării şi necropolei de la Bârlad-Valea Seacă numeroasele mărgele descoperite în acest celebru ansamblu arheologic sunt descrise sumar, iar unele piese nici nu sunt incluse în ilustraţie, astfel încât identificarea tipurilor cărora le aparţin este extrem de dificilă sau chiar imposibilă.


logii cităm pe cele de la Izvoare (Vulpe 1957, 301-303, fig. 321,4; 322, 9-13), Târgşor (Diaconu 1965, 48.65.66, pl. LXVI,2; CXIV,3), Leţcani (Bloşiu 1975, 235, fig. 15,2), Mihălăşeni (Şovan 2005, 77, pl. 129B,4), Dăn-ceni (Рафалович 1986, 89-90, 106-107, табл. XLVI,11; LIV-LV; Ioniţă, Mamalaucă, Vornic 2009, 12-13, nr. 42 şi 43) şi Budeşti (Vornic 2006, 98.128.138.148, fig. 84,11; 101,15-17; 103,33; 104,14-15).

Tipul 4. Mărgele de sticlă mici (diametrul până la 0,5-06 cm), de formă sferoidală sau uşor discoidale, care aparţin la două variante:

4a. Mărgele de sticlă albastră. Din această serie s-au descoperit 11 exemplare, aflate în mormintele 52 (1) (fig. 3,42) şi 74 (10) (fig. 4,55-64). În planul necro-polei, unul din aceste morminte se găseşte în marginea de sud-est, iar al doilea în sectorul de nord (fig. 6). Per-lele de acest fel constituie apariţii relativ frecvente în mediul culturii Sântana de Mureş-Černjachov. Foarte bine reprezentată este această variantă de mărgele în marea necropolă de la Mihălăşeni, unde apar în 24 de morminte (nr. 108, 110, 114, 123, 132, 147, 206, 214, 264, 268, 274, 279, 297, 306, 356, 419, 424, 447, 451,

Fig. 5. necropola de la Brăviceni. Mărgele de sticlă (1-3, 7, 8, 10, 11, 12) şi pandantive-amulete de scoică (4, 9) şi os (5, 6) din mormintele 159 (1-6), 148 (7), 165 (8), 169 (9), 173-180 (10-11) şi strat (12).


469, 493, 496, 501 şi 514), datate în diferite faze de evoluţie a complexului (Şovan 2005, 157, pl. 306,42; 387). Dintre necropolele în care s-au mai identificat mărgele sferoidale sau uşor discoidale mici de sticlă albastră menţionăm pe cele de la Sântana de Mureş (Kovács 1912, 303.356, fig. 72,2; 53,1), Târgşor7, Mo-goşani (Diaconu 1970, fig. 17,6), Dănceni (Рафалович 1986, 107, табл. LV,9; Ioniţă, Mamalaucă, Vornic 2009, 13, nr. 43), Budeşti (Vornic 2005, 95.123.125.139, fig. 81,9; 99,4; 10,6; 104,23-34), Barcea (Ioniţă, Mamala-ucă, Vornic 2009, 109.112.120, nr. 542, 562 şi 605), Oselivka (Лихтер 1988, 104.109, рис. 7,3), Kosanovo (Petrauskas 2003, 307, Abb. 30,2) ş.a.

În tipologia concepută de O.V. Gopkalo mărgelele din această serie se înscriu în tipul II/2, cu datare largă, unele piese fiind atribuite fazei timpurii a culturii Sân-tana de Mureş-Černjachov, iar altele – „finalului epocii romane” (Гопкало 2008, 17, табл. I). Datarea largă a mărgelelor sferoidale mici de sticlă albastră se verifică în necropola de la Mihălăşeni, unde, aşa cum am arătat, mormintele cu asemenea piese provin din toate cele trei faze cronologice ale complexului. Trebuie consemnat totuşi că în alte cimitire înrudite reprezentative, cum sunt cele de la Târgşor şi Budeşti, mărgelele sferoidale sau uşor discoidale mici de sticlă colorată se datează cu precădere în faza târzie de funcţionare a complexe-lor, doar în câteva cazuri ele apărând şi în morminte din faza mijlocie (Ioniţă 1986, 316, tab. 1; Vornic 2006, 238.462, tab. 1). Este, credem, interesant de arătat că în necropola romano-bizantină de la Mangalia mărgele sferoidale mici s-au descoperit în unele morminte (nr. 92, 319 şi 356) în asociere cu monede de bronz de la Probus, Constantin cel Mare, Constantius II, Constans şi Valens, pe baza cărora, dar şi a altor elemente ele au fost încadrate din punct de vedere cronologic în al doi-lea şi al treilea sfert al sec. IV p.Chr. (Preda 1980, 56-57.92.110-111.114).

4b. Mărgică sferoidală de sticlă de culoare cafenie, reperată în mormântul 145 din partea de nord a necro-polei (fig. 6,4). Deocamdată nu am găsit analogii di-recte pentru această piesă printre descoperirile culturii Sântana de Mureş-Černjachov. Câteva mărgele globula-re mici de sticlă maronie însă au fost semnalate în mor-mântul 339 al necropolei antice de la Mangalia, ce mai conţinea, printre altele, şi două monede de bronz din vremea lui Constantinus II, anii 345-350, şi Constans, anii 341-350 (Preda 1980, 112).

Tipul 5 conţine o mărgică bitronconică de dimensi-uni mijlocii de sticlă albastră transparentă (fig. 1,6). A fost găsită în mormântul 1 din marginea de sud a cimiti-rului (fig. 6, 6). Se atribuie tipului XII/8 din clasificarea lui O.V. Gopkalo, datat nu mai timpuriu de a doua treime

a sec. IV p.Chr. (Гопкало 2008, 30.31, табл. II). Perlele de acest fel se întâlnesc destul de rar în arealul culturii Sântana de Mureş-Černjachov. Dintre puţinele cores-pondenţe cunoscute menţionăm pe cele de la Kamenka Ančekrak, Nagornoe, Petreşti, Uspenka (Ibidem, 30) şi Independenţa (Mitrea, Preda 1966, 48.281, fig. 108).

Tipul 6. Mărgele cilindrice sau uşor tronconice alungite de sticlă colorată. În cadrul acestui tip pot fi diferenţiate două variante:

6a. Opt mărgele cilindrice sau uşor tronconice alungite de sticlă verde, găsite în mormântul 25 (fig. 1,39-46) dinspre marginea de est a necropolei (fig. 6,6). Piese similare au fost descoperite în puţine situri aparţi-nând culturii Sântana de Mureş-Černjachov, dintre care cităm pe cele de la Târgşor (Diaconu 1965, 69), Mihă-lăşeni (Şovan 2005, 47.55.74.95 pl. 68,19-21; 81D,1-5; 123B,1; 166C,5-12), Oselivka (Лихтер 1988, 104.109, рис. 7,6), Černjachov, Černiliv-Russkij, Koblevo, Cho-chlovo-2 şi Petreşti (Гопкало 2008, 25). Reprezintă ti-pul VIII/6 după O.V. Gopkalo, datat nu mai devreme de a doua treime a sec. IV p.Chr. (Ibidem, табл. II).

6b. Mărgică cilindrică de sticlă de culoare roz-des-chisă. A fost descoperită în mormântul 148 (fig. 5,7), situat în zona de nord-vest a necropolei (fig. 6,6). Co-respunde tipului Gopkalo VIII/10 (Гопкало 2008, 25, табл. II). Analogii apropiate se cunosc la Kaborga şi Černiliv-Russkij, unde se datează într-o fază timpurie a culturii Sântana de Mureş-Černjachov (Ibidem). Cât priveşte piesa de la Brăviceni, opinăm că ea nu poate fi datată atât de timpuriu, ci mai curând în treimea mijlo-cie a sec. IV p.Chr.

Tipul 7. Mărgele sferoidale mijlocii din pastă sti-cloasă, prevăzute cu decor încrustat. Cele cinci perle incluse în acest tip aparţin la tot atâtea variante:

7a. Mărgică îngemănată dublă din pastă sticloasă de culoare neagră-cafenie cu decor încrustat, constând din linii drepte şi în zigzag din pastă galbenă, desco-perită în mormântul 1 (fig. 1,7). O.V. Gopkalo a inclus această mărgică într-un tip aparte (X/6), cu datare în a doua jumătate a sec. IV p.Chr. (Гопкало 2008, 56, табл. VI). Deocamdată nu cunoaştem analogii perfecte pentru piesa respectivă în cuprinsul culturii Sântana de Mureş-Černjachov.

7b. Mărgică sferoidală din pastă neagră cu patru „ochi”, doi albi şi doi cafenii, găsită în mormântul 1 (fig. 1,8). Reprezintă tipul Gopkalo I/2 al mărgelelor din sticlă policromă, cu datare în treimea mijlocie şi în a doua parte a sec. IV p.Chr. (Гопкало 2008, 47). Pie-se asemănătoare, având „ochii” realizaţi din pastă ro-şie, cenuşie sau cafenie, s-au mai descoperit la Leţcani (Bloşiu 1975, fig. 5,5), Portmaševo (Гопкало 2008, 47) şi Ogul’cov (Бейдин, Григорьянц 2009, 54, рис. 3,9).

7 După Gh. Diaconu, la Târgşor mărgele sferoidale mici de sticlă albastră s-ar fi descoperit în cel puţin şase morminte, dintre care unul de incineraţie (nr. 147), iar cinci de înhumaţie (nr. 99, 149, 175, 185 şi 195) (Diaconu 1965, 32.58.62.64.67, pl. XX,7; LXXXI,5a, CIII,3; CVIII,4; CXVI,18.19). În clasificarea efectuată de I. Ioniţă mărgelele de acest fel au fost înglobate în tipul 4, împreună cu perlele inelare şi discoidale mici de sticlă de diverse culori (Ioniţă 1986, 298.323, Abb. 6,4).


Fig. 6. necropola de la Brăviceni. Mărgele de sticlă poliedrice (1), discoidale (2), inelare (3), sferoidale mici (4), bitron-conice (5), cilindrice (6), sferoidale cu decor încrustat (7), tubulare cu decor încrustat (8) şi segmentate cu foiţă metalică (9), polifaţetate de cornalină (10) şi cilindrice de coral (11).


7c. Mărgică sferoidală din pastă neagră cu trei „ochi” galbeni, descoperită în mormântul 25 (fig. 1,47). Corespunde variantei a a tipului I/1 după O.V. Gopka-lo, încadrată din punct de vedere cronologic în treimea mijlocie şi în a doua jumătate a sec. IV p.Chr. (Гопкало 2008, 47, табл. V). De data aceasta analogiile sub ra-port numeric sporesc, piese similare identificându-se la Târgşor (Diaconu 1965, 55.58), Miorcani (Ioniţă 1977, R44,1; R49a,3), Kosanovo (Petrauskas 2003, 308), De-duleşti (Mamalaucă 2005, 78, nr.75), Petreşti, Ciocîlteni, Belen’koe ş.a. (Гопкало 2008, 47). Consemnăm în acest context că la Târgşor mărgelele sferoidale cu „ochi”, ca de altfel şi celelalte perle de sticlă încrustate (tipurile 6-8, după I. Ioniţă), datează, fără excepţie, din faza târzie de funcţionare a cimitirului (Ioniţă 1986, 298.302, Tab. 1). De asemenea, menţionăm că mărgele sferoidale din pastă neagră ornamentate cu „ochi” galbeni au fost sem-nalate şi în necropola romano-bizantină de la Mangalia, unde ele au fost datate în al doilea şi al treilea sfert al sec. IV p.Chr. (Preda 1980, 56.111.113, pl. XXVI).

7d. Mărgică sferoidală din pastă albă cu trei „ochi” încrustaţi de culoare cenuşie-albăstrie, descoperită în mormântul 39 din zona centrală a necropolei (fig. 2,4). Constituie tipul I/6 după O.V. Gopkalo (Гопкало 2008, 47, табл. V), datat în treimea mijlocie şi în a doua jumă-tate a sec. IV p.Chr. (Гопкало 2008, 48). Momentan nu cunoaştem analogii directe pentru această perlă printre descoperirile culturii Sântana de Mureş. În mormân-tul 239 al necropolei de la Târgşor însă s-a semnalat o mărgică aproximativ sferoidală alb-verzuie, prevăzută cu trei „ochi” proeminenţi de culoare cafenie (Diaconu 1965, 69).

7e. Perlă sferoidală aplatizată din pastă albă cu de-cor încrustat constând dintr-o linie în zigzag de culoare argintie. A fost decoperită în mormântul 67, amplasat în sectorul de nord al cimitirului (fig. 3,117). Deocamda-tă nu cunoaştem corespondenţe perfecte pentru această mărgică în mediul culturii Sântana de Mureş-Černja-chov. Perle sferoidale din pastă albă, decorate însă cu linii în zigzag de culoare albastră-violetă, s-au semna-lat la Leţcani (Bloşiu 1975, fig. 30,8.11), Boroml’ja şi Kiev, unde au fost datate în a doua jumătate a sec. IV p.Chr. (Гопкало 2008, 47).

Tipul 8. Mărgică tubulară din pastă neagră, decora-tă cu linii galbene în zigzag (fig. 1,48; 6,8). A fost găsită în mormântul 25, care avea drept inventar un colier de mărgele de diferite tipuri. Reprezintă varianta b a tipu-lui VI/3 după O. Gopkalo, cu datare „la finalul perioadei romane” (Гопкало 2008, 52, табл. V). În cadrul culturii Sântana de Mureş-Černjachov perle identice sau simila-re s-au mai descoperit la Târgşor (Diaconu 1965,58.61), Mogoşani (Diaconu 1970, 30, fig.17,8), Leţcani (Blo-şiu 1975, 238, fig. 33,10), Independenţa (Mitrea, Preda 1966, 53, fig. 132,4), Dănceni (Рафалович 1986, 30, табл. XVII,7), Kosanovo (Petrauskas 2003, Abb. 31, 4.7) etc. La fel, perle cilindrice de sticlă neagră încrus-tate cu pasta galbenă se cunosc şi din descoperirile de

epocă romană târzie din Crimeea (Nejzac, Družnoe, Levadki ş.a.) şi Dobrogea (Mangalia, Piatra Frecăţei), unde ele sunt încadrate, din punct de vedere cronolo-gic, cu precădre la mijlocul şi în a doua jumătate a sec. IV p.Chr. (Preda 1980, 56; Гопкало 2008, 52). După părerea lui J.A. Lichter, mărgelele policrome de acest tip erau realizate în ateliere de sticlărie din Egipt (apud Гопкало 2008, 52).

Tipul 9. Mărgele segmentate din sticlă colorată, po-leite cu foiţă metalică. Din această serie s-au identificat patru exemplare, dintre care trei de sticlă bej-gălbuie, alcătuite din câte trei mărgele elipsoidale unite (fig. 1,49-51), iar una dublă de sticlă de nuanţă verzuie (fig. 4,82). Primele trei perle au fost aflate în mormântul 25 din zona de est a cimitirului, iar a patra - în mormân-tul 135, situat în sectorul central (fig. 6,9). Se atribuie tipului Gopkalo 1 al mărgelelor de sticlă acoperite cu foiţă metalică (Gopkalo 2008, 45-46, табл. IV). Mult timp s-a considerat că mărgelele la care ne referim ar fi placate cu aur. Unele analize chimice mai recente au dovedit însă că ele sunt de fapt argintate (Ibidem, 45). Perlele sferoidale (simple sau îngemănate) de sticlă colorată, acoperite cu foiţă metalică, constituie apari-ţii relativ rare în obiectivele arheologice aparţinând culturii Sântana de Mureş-Černjachov. Dintre comple-xele în care s-au descoperit asemenea piese de podoa-bă menţionăm pe cele de la Târgşor (Diaconu 1965, 65.67.69.71.108, pl. CXII,5; CVI,18.19; CXXXIV,13), Leţcani (Bloşiu 1975, 216.234, fig. 11,7), Miorcani (Ioniţă 1977, R46,9), Oselivka (Никитина 1995, 70), Belen’koe, Cholmskoe, Petreşti, Koblevo, Nagornoe Černiliv-Russkij şi Černjachov (Гопкало 2008, 45-46). Din punct de vedere cronologic, perlele în discuţie sunt plasate de O.V. Gopkalo în prima jumătate a sec. IV (Ibidem). Referiror la mărgelele de sticlă poleite cu ar-gint(?) de la Brăviceni, trebuie arătat însă că ele au fost aflate în contexte databile la mijlocul sau în a doua ju-mătate a sec. IV p.Chr.

Tipul 10 cuprinde mărgele de cornalină poliedrice cu 14 faţete, având canalul de formă tronconică (fig. 4,184-203). Au fost găsite 19 asemenea perle în mor-mântul 114 dinspre marginea de est a necropolei (fig. 6,10). Mărgelele polifaţetate de cornalină se întâlnesc frecvent în complexele culturii Sântana de Mureş-Čer-njachov, în unele necropole, cum ar fi de pildă cea de la Budeşti, consituind chiar tipul predominant (Vornic 2006, 209). În clasificarea elaborată de E.M. Alexee-va perlele de acest fel se includ în tipul 15, varianta a (Алексеева 1982, 17, табл. 39,22), iar în cea făcută de O.V. Gopkalo – în tipul 1, cu datare largă, aproape pe toata durata existenţei culturii Sântana de Mureş-Čer-njachov (Gopkalo 2008, 74-75, табл. IX). Cât priveşte mărgelele de la Brăviceni, trebuie notat că ele se aflau în asociere cu o cană lucrată la roată din pastă fină de-corată pe partea superioară a corpului cu faţete longitu-dinale (Ioniţă, Mamalaucă, Vornic 2009, 92, nr. 459), care se datează în fazele târzii ale culturii respective, cu


Fig. 7. necropola de la Brăviceni. Pandantive de tip 1-10 şi verigi de tâmplă (11).


preponderenţă în ultima treime a sec. IV p.Chr (Şovan 2005, 189).

Tipul 11. Mărgele cilindrice sau aproximativ sfero-idale de coral de culoare albă sau roz-maronie8. Deşi mult mai numeroase decât cele de cornalină (146 exem-plare), perlele de coral se dovedesc a fi nu prea frecven-te în necropola de la Brăviceni. Au apărut în mormintele 19 (13) (fig. 1, 19-31), 71 (32) (fig. 4,1-32) şi 135 (101) (fig. 4,83-183), situate în centrul cimitirului sau spre la-tura lui estică (fig. 6,11). Corespondenţe se cunosc în mai toate cimitirile de tip Sântana de Mureş-Černjachov investigate prin săpături, având insă o frecvenţă varia-bilă. Spre exemplu, în marele cimitir de la Mihălăşeni mărgelele de coral se întâlnesc destul de des, apărând în 24 de morminte şi în stratul de cultură (Şovan 2005, 159, pl. 307,63), pe când în binecunoscuta necropolă de la Dănceni – în doar patru morminte (nr. 10, 78, 224 şi 362) (Рафалович 1986, 31.44.77.104). Mărgelele luate în discuţie se înscriu în tipurile 1 şi 2 din sistematiza-rea podoabelor realizată de O.V. Gopkalo, datate mai larg, dar cu precădere spre mijlocul şi cea de a doua jumătate a sec. IV p.Chr. (Гoпкало 2008, 77). Judecând după elementele de care dispunem, tot la mijocul sau în a doua parte a acestui veac se datează şi mărgelele de coral de la Brăviceni.

Un număr de patru mărgele, dintre care trei des-coperite în mormântul 19, iar una în mormântul 163, ce s-au dezintegrat ori pierdut, fără a fi desenate sau descrise corespunzător, nu au putut fi determinate ca tip.

Pandantivele alcătuiesc o altă categorie importantă de obiecte de podoabă descoperite în cimitirul din sec. IV de la Brăviceni. Aşa cum se constată şi în alte necro-pole sincrone înrudite, pandantivele sau amuletele sunt mai puţin numeroase şi au o frecvenţă mai redusă în morminte decât mărgelele, fiind însă de forme şi din ma-teriale destul de variate. Deosebim următoarele tipuri:

Tipul 1. Pandantiv de argint în formă de toporaş cu un singur tăiş, prevăzut cu o gaură pentru atârnare (fig. 3,72). A fost găsit împreună cu un tub de os de pasăre şi câteva cioburi ceramice în mormântul 64, situat în zona centrală a cimitirului (fig. 7,1). Corespunde variantei b a tipului I/3 din clasificarea lui O.V. Gopkalo, datată cu începere din ultima treime a sec. III p.Chr. (Гопкало 2008, 63). Utilizate în calitate de amulete ce erau inves-tite cu anumite virtuţi magice, pandantivele-toporaş de metal constituie apariţii relativ rare în cultura Sântana de Mureş-Černjachov. Dintre puţinele amulete de acest fel descoperite până în prezent în mediul culturii re-spective, cităm pe cele de la Sântana de Mureş (Kovacs 1912, fig. 56,1.2.6), Târgu Mureş (Ioniţă 1966, 221, fig. 22,3), Dănceni (Рафалович 1986, 89, табл. XLVI,4), Teremcy (Магомедов 2001, 71, рис. 74,11), Dumanov, Barachtjanskaja Ol’šanka, Bovšiv, Petreşti (Гопкало

2008, 63) şi Şoldăneşti (piesă inedită, informaţii Vale-riu Bubulici). Fără a avea o frecvenţă prea mare, pan-dantivele-toporaş, care sunt lucrate cu precădere din bronz şi argint, se întâlnesc în diverse medii etno-cul-turale din răsăritul, centrul şi nordul Europei, unde se datează diferit, începând din perioada La Tène şi până în epoca hunică (Rustoiu 1996, 124; Bârcă 2006, 134; Щукин, Щербакова 1986, 197; Магомедов 2001, 71; Стржелецкий и др. 2005, 180; Гoпкало 2008, 63).

Tipul 2 include un pandantiv-căldăruşă de fier având formă cilindrică, fundul plat şi tortiţa în semicerc, care nu s-a păstrat (fig. 1,52). A fost aflat în mormântul 34 din partea de sud-est a cimitirului (fig. 7,2), împreună cu alte trei amulete de diferite tipuri, o fusaiolă şi trei vase de lut, printre care şi o căniţă cu gura trilobată de factură romană. Pandantivele-căldăruşă de metal, care conţineau probabil o substanţă cu rol apotropaic, sunt bine documentate în mediul culturii Sântana de Mureş-Černjachov, fiind prezente în mai toate necropolele in-vestigate intens prin săpături. Ele se întâlnesc atât în înmormântările de înhumaţie, cât şi în cele de incine-raţie, unde în unele cazuri, cum ar fi de pildă mormân-tul 1 de la Novo-Alexandrovka sau mormântul 19 de la Privol’noe, apar în număr foarte mare, de peste 25 de exemplare (Магомедов 2001, 70). În funcţie de me-talul din care sunt lucrate, formă şi dimensiuni, O.V. Gopkalo împarte pandantivele-căldăruşă din cuprinsul culturii Sântana de Mureş-Černjachov în mai multe ti-puri şi variante. Piesa de la Brăviceni, care are dimensi-uni destul de mari, se atribuie variantei b a tipului II/2, datată în fazele târzii ale culturii Černjachov (Гoпкало 2008, 63). Trebuie precizat însă că nu toate pandantive-le-căldăruşă mari se datează târziu. Spre exemplu, piesa descoperită în mormântul 7 al necropolei de la Budeşti, atribuită de cercetătoarea kieveană grupei cronologice 4, corespunzătoare celei de-a doua treimi a secolului IV p.Chr. (Гoпкало 2008, 97, табл. 3,1), se datează cu certitudine în faza timpurie de funcţionare a cimitirului, care poate fi plasată la sfârşitul sec. III p.Chr. – primul sfert al veacului următor (Vornic 2006, 237-239, tab. 1). Cât priveşte pandantivul în formă de căldăruşă de la Brăviceni, acesta poate fi încadrat pe baza celorlalte piese de inventar, în special a căniţei-oenochoe şi a scoi- cii marine Murex, la mijlocul sau în limitele celei de a doua părţi a secolului IV p.Chr.

Tipul 3 este reprezentat de o mărgică-pandantiv de sticlă albastră de forma unei ghiare sau a unui colţ de animal cu vârful secţionat (fig. 1,9). Piesa a fost găsită împreună cu alte opt mărgele de sticlă de diferite tipuri în mormântul 1, situat înspre marginea de sud a necro-polei (fig. 7,3). Podoabele sau amuletele de acest fel, numite în literatura de specialitate germană şi Komma-Perlen (Schulze-Dörlam 1986, 353), se întâlnesc mai

8 Coralul reprezenta un articol de comerţ meridional provenind fie din Oceanul Indian, prin comerţul indo-persano-sarmatic, fie din Mediterana sau Marea Roşie, prin comerţul greco-roman. Cunoscute în răsăritul Europei încă din La Tène, perlele şi amuletele de coral devin desul de frecvente în secolele II-IV p.Chr. (Vulpe 1953, 446, nota 79).


rar în complexele culturii Sântana de Mureş-Černja-chov, dar nu lipsesc cu totul, cum se constată în alte zone culturale din Barbaricum-ul est-, central- şi nord-european (Магомедов 2001, 73). Subliniem însă că o piesă de acest fel, realizată din sticlă de culoare alb-verzuie, a fost semnalată în necropola daco-romană de la Bratei (Bîrzu 1973, 73, pl. XXVI, 16). După culoarea sticlei din care sunt lucrate, cele circa 15 Komma-Per-len identificate până în prezent în aria estică a culturii Sântana de Mureş-Černjachov au fost grupate de O.V. Gopkalo în trei tipuri diferite (XVIII/4, XVIII/5 şi XVI-II/6) (Гoпкало 2008, 97). Piesa de la Brăviceni, la fel ca şi cele de la Barachtjanskaja Ol’šanka, Kamenka-Ančekrak, Nagornoe, Žuravka şi Černjachov, se atribu-ie tipului XVIII/6, datat nu mai devreme de mijlocul sec. IV p.Chr. (Ibidem). În a doua jumătate a sec. IV p.Chr. sau chiar la sfârşitul acestul veac datează pandan-tivele-amulete de sticlă în formă de ghiară şi B.M. Ma-gomedov (Магомедов 1987, 85; 2001, 73). Referitor la origine, M. Schulze-Dörlam crede că Komma-Perlen de sticlă işi găsesc prototipul în amuletele de nefrit din Extremul Orient, care prin comerţul efectuat de-a lun-gul Drumului Mătăsii ar fi ajuns în lumea greco-romană (Schulze-Dörlam 1986, 153). Cât priveşte piesele de acest fel din mediul culturii Sântana de Mureş-Černja-chov, se presupune că ele, la fel ca majoritatea mărgele-lor de sticlă, au pătruns în Barbaricum-ul est-european din estul Mediteranei (Магомедов 2001, 73).

Tipul 4 conţine o mărgică-pandantiv din pastă nea-gră în formă de ulcioraş cu toartă (care nu s-a păstrat), decorat pe gât cu două nervuri în relief, iar pe corp cu două linii în zigzag din pastă galbenă şi verde (fig. 3,118). A fost descoperită în mormântul 67, situat în zona de nord-vest a cimitirului (fig. 7,4). Reprezintă tipul Alexeeva 327, datat în sec. III p.Chr (Алексеева 1978, 53, табл. 31,68), sau tipul IX/10 după clasificarea lui O.V. Gopkalo, cu datare în a doua jumătate a sec. IV p.Chr. (Гопкало 2008, 54-55). În aria culturii Sântana de Mureş-Černjachov nu cunoaştem deocamdată analogii identice pentru această mărgică-pandantiv. Notăm însă că piese de podoabă asemănătoare, lipsite de ornament încrustat, dar cu aceeaşi funcţie de mărgea-pandantiv, s-au semnalat în cuprinsul a două morminte din necro-polele sincrone înrudite de la Mogoşani (Diaconu 1970, 19.29.32-33, fig. 18,3) şi Velikaja Bugaevka (Гопкало 2008, 43, фото 8), unde, cronologic, au fost plasate în a doua jumătate a sec. IV p.Chr. sau în epoca hunică (Ibi-dem). De asemenea, menţionăm că o mărgică-pandan-tiv în formă de căniţă din pasta de sticlă albastră, fără decor incrustat, a fost aflată în mormântul 236 al necro-polei romano-bizantine de la Mangalia, într-un colier de perle de sticlă îngemănate şi discoidale şi un medalion cu bust uman, datat în a doua parte a secolului IV p.Chr. (Preda 1980, 58-59, pl. XXVI, M236.1).

Tipul 5. Pandantive-amulete din scoici marine, pre-văzute cu găuri pentru atârnare, care aparţin la două variante:

5a. Pandantive-amulete din scoici de specia Mu-rex brandaris. Avem trei exemplare descoperite asupra scheletelor din mormintele 34 (fig. 2,1), 39 (fig. 2,3) şi 159 (fig. 5,4), care sunt situate în zona centrală a cimiti-rului (fig. 7,5). Se atribuie tipului 2 după O.V. Gopkalo, datat nu mai devreme de a doua treime a sec. IV p.Chr. (Гопкало 2008, 78.106.108).

5b. Pandantive-amulete din scoici de specia Cypraea panterina, aflate în mormintele 87 (fig. 4,68) şi 169 (fig. 5,9) dinspre marginea estică a necropolei (fig. 7,6). În tipologia lui O.V. Gopkalo scoicile marine de acest fel sunt incluse în tipul 1, cu datare la mijlocul şi în a doua jumătate a sec. IV p.Chr. (Гопкало 2008, 78.106.108).

Pandantivele de scoică marină, atât din specia Murex brandaris, cât şi de tip Cypraea panterina, se înâlnesc în aproape toate cimitirele de tip Sântana de Mureş-Černjachov investigate prin săpături mai ample, încât considerăm superfluă încercarea de a epuiza analogiile cu piesele noastre. Este curios însă faptul că aceste două tipuri de cochilii, care provin ambele din zona Mării Me-diterane (Schulze-Dörlam 1986, 349-350; Werner 1988, 264; Магомедов 2001, 72), cunosc o răspândire diferită în Barbaricum-ul european. După cum a remarcat cerce-tătoarea germană M. Schulze-Dörlam, scoicile din spe-cia Cypraea se întâlnesc într-un spaţiu larg din centrul şi răsăritul Europei, stăpânit şi locuit de diverse populaţii, pe când cele de tipul Murex brandaris apar exclusiv în arealul culturii Sântana de Mureş-Černjachov (Schulze-Dörlam 1986, 349-350). În opinia autoarei citate, deo-sebită pare să fi fost şi funcţia sau semnificaţia acestor două tipuri de pandantive de scoică marină, cochiliile Cypraea reprezentând nişte simboluri ale fertilităţii, iar cele Murex brandaris aveau rolul de amulete protectoa-re împotriva deochiului şi a vrăjilor (Ibidem). Judecând însă după datele etnografice, funcţia de amulete contra deochiului puteau s-o aibă nu doar cochiliile Murex, cum crede M. Schulze-Dörlam, ci şi cele din specia Cypraea (Стрежельский и др. 2005, 179).

Tipul 6 cuprinde două pandantive-amulete pirami-dale de os, pătrate în secţiune, prevăzute cu perforaţie pentru atârnare şi ornament constând din cercuri inciza-te cu punct în mijloc pe toate laturile (fig. 5,5-6). Ambe-le piesele au fost găsite în mormântul 159 din sectorul estic al necropolei (fig. 7,7). Constituie varianta a a ti-pului 6 din clasificarea pandantivelor şi amuletelor din necropola de la Mihălăşeni efectuată de O.L. Şovan, cu datare în fazele II şi III de funcţionare a complexului (Şovan 2005, 161.186), sau tipul 1 după O.V. Gopka-lo, datat cu precădere în a doua treime a sec. IV p.Chr. (Гопкало 2008, 79-80).

Lucrate pe plan local în ateliere de prelucrare a cor-nului de cerb de felul celor de la Bârlad-Valea Seacă (Palade 2004, 55-72.212-213), pandantivele piramidale de os se întâlnesc destul de frecvent în aşezările şi ne-cropolele culturii Sântana de Mureş-Černjachov, consti-tuind unul din tipurile de obiecte de port cele mai carac-teristice pentru populaţia acestui mare complex cultural


(Магомедов 2001, 72; Гопкало 2008, 79-80). Consem-năm totuşi că în unele staţiuni de tip Sântana de Mureş reprezentative, cum este de pildă cea de la Budeşti, care a fost cercetată prin săpături de anvergură, piesele de acest fel lipsesc (Vornic 2006, 182). În acelaşi timp, pandanti-vele prismatice de os sunt pe larg răspândite în mai toate zonele culturale sincrone din Barbaricum-ul central- sau nord-european, atribuite diferitor populaţii germanice (Werner 1964, 176-197; Магомедов 2001, 72). Cât pri-veşte originea şi funcţia pandantivelor piramidale de os, J. Werner a demonstrat convingător că aceste obiecte de port din cuprinsul culturii Sântana de Mureş-Černjachov sunt de certă sorginte germanică, reprezentând simbo-luri ale zeului Donar/Thor din mitologia germană, dar au apărut în Germania Libera sub influenţa Herkuleskeule din lumea greco-romană (Werner 1964, 176-197).

Tipul 7 include un pandantiv fragmentar de os în formă de medalion, prevăzut cu trei perforaţii (fig. 2,2; 7,8). A fost găsit în mormântul 34, care conţinea mai multe piese de inventar, inclusiv câteva pandantive-amulete de tipuri diferite. Pentru moment nu cunoaş-tem analogii perfecte pentru această piesă în cuprinsul culturii Sântana de Mureş-Černjachov. Notăm însă că un pandantiv-medalion de os oarecum asemănător, pre-văzut cu o singură gaură, a fost semnalat în aşezatea de tip Černjachov Vojtenki 1 din reg. Charkov, Ukraina (Гопкало 2008, 80, табл. XI, 9). Piesa de la Vojtenki constituie tipul 9 de pandantive-amulete de os din ti-pologia lui O.V. Gopkalo, cu datare largă, începând de la mijlocul secolui III p.Chr. şi până în a doua parte a veacului următor (Ibidem). Cât priveşte pandantivul nostru, cronologic, el se poate situa la mijlocul ori în a doua jumătate a sec. IV p.Chr.

Tipul 8 conţine două pandantive-amulete din ver-tebre de peşte de dimensiuni mari, descoperite în mor-mintele 34 (fig. 1,53) şi 39 (fig. 2,5), din zona de est a necropolei (fig. 7,9). Deocamdată nu am găsit corespon-denţe directe pentru aceste piese. Consemnăm totuşi că pandantive-amulete din vertebre de animale, prevăzute cu câte două perforaţii, au fost identificate în necropole-le de la Dănceni (Рафалович 1986, 77, табл. XXXVIII, 9) şi Danilova Balka (Гопкало 2008, 80, табл. XI, 9). O.V. Gopkalo a inclus piesele respective în tipul 7 de amulete de os, datat nu mai devreme de treimea mij-locie a sec. IV p.Chr. (Ibidem). După toate aparenţele, aproximativ în acelaşi interval cronologic sau ceva mai târziu se datează şi pandantivele-amulete din vertebre de peşte de la Brăviceni. Cât priveşte semnificaţia pre-zenţei vertebrelor de peşte în morminte, unii cercetă-tori, bazându-se pe analogiile etnografice, consideră că aceste piese reprezentau nişte amulete cu funcţii magi-ce, în principal de protejare a purtătorilor lor în timpul

vieţii contra deochiului (Курчатов 2010, 127).Tipul 9. Două monede de argint perforate din vre-

mea împăraţilor Traianus (98-117) şi Lucius Verus (161-167) (fig. 2,104-105; 7,10)9. Amândouă piesele au fost găsite asupra scheletului din mormântul 42, cu ori-entare V-E, una fiind depusă pe fruntea, iar alta în gura defunctului. Chiar dacă aflarea monedelor pe fruntea şi în gura decedatului aminteşte de „obolul lui Charon”, un străvechi obicei de tradiţie greco-romană preluat şi de unele populaţii „barbare” în curs de romanizare, faptul că piesele sunt perforate constituie dovada clară a folosirii lor în calitate de podoabă. Monedele roma-ne, perforate sau cu tortiţă, folosite ca pandantive, sunt apariţii relativ rare în obiectivele arheologice aparţi-nând culturii Sântana de Mureş-Černjachov. În spaţiul pruto-nistrean asemenea descoperiri au fost semnalate la Gruşeviţa (Ioniţă, Mamalaucă, Vornic 2009, 20, nr. 79), Dănceni (Ibidem, 11, nr. 35-36), Budeşti (Vornic 2006, 210), Bălţata (Рикман 1975, 235), Petreşti (Popa, Ciobanu 203, 70), Peršotravnevoe (Ibidem) Nezvis’ko şi Nagornoe (Гопкало 2008, 63).

Verigile de tâmplă formează o ultimă grupă de obiec-te de podoabă documentate în necropola de la Brăviceni. Avem trei exemplare, dintre care unul de argint (fig. 1,10), iar două de bronz (fig. 2,106; 3,43). Piesa de argint a fost descoperită asupra scheletului din mormântul 7, situat înspre marginea de sud a cimitirului, pe când cele două exemplare de bronz – în înmormântările 42 şi 55, aflate în apropiere unul de altul, într-o zonă din centrul necro-polei (fig. 7,11). Toate trei verigile sunt lucrate din sârmă subţire, circulară în secţiune, având capetele suprapuse şi înfăşurate. Analogii se cunosc în mai multe cimitire de tip Sântana de Mureş-Černjachov, dintre care cităm pe cele de la Mihălăşeni (Şovan 2005, 160, pl. 307,67), Bârlad-Valea Seacă (unde autorul săpăturilor crede greşit că aceste piese reprezintă cercei: Palade 2004, 211, fig. 107,2), Dănceni (Ioniţă, Mamalaucă, Vornic 2009, 15, nr. 53), Budeşti (Ibidem, 99, nr. 497), Oselivka (Никитина 1995, 100-101), Kurniki (Магомедов 1999, рис. 11,12-19) ş.a. Tipul verigilor este foarte comun şi în secolele mai vechi, cu începere din perioada La Tène, întâlnindu-se în diverse medii culturale şi la populaţii de etnie diferi-tă (Vulpe 1953, 440; Ioniţă, Ursachi 1988, 66; Никитина 1995, 101; Магомедов 2001, 71-72).

Consideraţii privind portul obiectelor de podoabăFaţă de alte necropole reprezentative de tip Sântana

de Mureş, cum sunt cele de la Bârlad-Valea Seacă, Mihă-lăşeni, Budeşti sau Dănceni, la Brăviceni au fost desco-perite mai puţine categorii de obiecte ce oferă informaţii asupra obiceiurilor de port. De fapt, ele cuprind în prin-cipal podoabe mărunte şi accesorii vestimentare, la care

9 La Brăviceni s-au mai descoperit doi denari romani emişi de Marcus Aurelius (161–180 p.Chr.) şi Commodus (179–180 p.Chr.) în cuprinsul mormântului 7, care avea orientarea N-S. Nefiind însă perforate şi nici prevăzute cu urechiuşă, piesele respective nu pot fi considerate drept pandantive. Este important de reţinut că monedele nu au fost găsite în zona capului sau a gâtului, ci între genunchi, ceea ce dovedeşte o dată în plus că ele nu au fost folosite ca pandantive.


se adaugă câteva cuţite de fier şi tuburi de os de pasăre.Aşa cum am arătat, cele mai numeroase dintre pie-

sele de podoabă găsite în cimitirul de la Brăviceni sunt mărgelele. Lucrate din sticlă, coral sau cornalină, ele prezintă o largă diversitate tipologică. În număr variabil, asemenea podoabe au apărut în 25(26?) de morminte, dintre care 12 sau 13 erau orientate N-S, iar 12 – V-E, ul-timele aparţinând probabil unor creştini (Vornic 2010a; Ворник, Чобану 2010). Este interesant de remarcat că în unele morminte se întâlnesc mărgele de un singur tip, iar în altele – de două şi mai multe tipuri (fig. 6). Excep-tând situaţiile când au fost deranjate din locul lor iniţial, mărgelele au fost găsite în zona gâtului sau a toracelui, indicând clar folosirea lor ca podoabe prinse pe un şnur. În mod obişnuit ele erau purtate sub formă de coliere, uneori în număr mare, ca în cazul mormintelor 40 (98 de exemplare), 44 (39), 65 (44), 71 (32), 74 (32) şi 135 (105), fără a se şti dacă variabilitatea numărului de măr-gele are vreo semnificaţie. Însă în unele morminte (nr. 39, 116, 145, 148, 163 şi 165) mărgelele apar câte una, ceea ce atestă că nu este vorba întotdeauna de coliere, din care eventual s-a păstrat numai o piesă. Cât priveş-te portul mărgelelor, este de presupus că cele 25/26 de schelete de la Brăviceni asupra cărora s-au găsit aseme-nea podoabe au aparţinut unor persoane de gen feminin de vârste diferite, aşa cum s-a putut dovedi clar în cazul necropolei de la Mihălăşeni (Şovan 2005, 210-215).

Un rol deosebit în obiceiurile de port ale populaţiei din sec. IV p.Chr. îl aveau pandantivele-amulete. Deşi mai puţine la număr şi cu o frecvenţă mai mică în mor-minte decât mărgelele, pandantivele sunt de tipuri destul de diverse. La Brăviceni s-au găsit în total 16 asemenea piese de port în cuprinsul a nouă morminte de înhumaţie.

O primă grupă o constituie pandantivele-amulete de scoică marină, din care s-au descoperit cinci exemplare, trei din cochilii ale speciei Murex (mormintele 34, 39 şi 159), iar două de tipul Cypraea (mormintele 87 şi 169). Găsite întregi sau în stare fragmentară, toate cinci scoi-cile erau prevăzute cu câte o gaură de prindere, fără a avea însă şi verigi de suspendare, aşa cum s-a constatat frecvent în alte necropole din sec. IV p.Chr. Cât pri-veşte poziţia pieselor faţă de schelet, aceasta a putut fi precizată doar în trei morminte nederanjate sau distruse numai parţial (nr. 34, 87 şi 169). În două cazuri ele se aflau între femure sau între genunchi, iar în al treilea – pe pragul de pe latura de nord a mormântului. Judecând după aceste date, precum şi după situaţiile semnalate în alte cimitire Sântana de Mureş, este de presupus că în mod obişnuit scoicile marine, care aveau semnificaţia de amulete pentru fertilitate sau contra deochiului, erau purtate la brâu, legate de curea sau de veşminte.

O altă categorie de obiecte ce se purtau agăţate de cingătoare este reprezentată de pandantivele de os de diferite tipuri. Între ele se numără două pandantive pris-matice, unul în formă de medalion şi două amulete din vertebre de peşte. Este interesant de remarcat că toate aceste pandantive-amulete au fost găsite în morminte

ce conţineau şi amulete din scoici marine (nr. 34, 39, 159 şi 169). Unele piese, cum sunt cele realizate din vertebre de peşte, descoperite în mormintele 34 şi 39, nu este exclus să fi avut chiar acelaşi rol de amulete contra deochiului, pe care îl prezentau şi unele tipuri de scoici. Referitor la pandantivele prismatice de os, foarte caracteristice pentru purtătorii culturii Sântana de Mureş-Černjachov, ele sunt interpretate de specialişti ca simbol (preluat de la romani) al zeului Donar/Thor din mitologia germană. Cât priveşte destinaţia pandantivu-lui în formă de medalion descoperit în mormântul 34, este mai dificil de stabilit. Judecând însă după împreju-rarea că piesa a fost aflată între oasele femurale, împre-ună cu alte trei amulete de tipuri diferite, presupunem că ea nu constituia o simplă podoabă, ci o amuletă cu o anumită semnificaţie magică, purtată într-o taşcă sau prinsă pe un şnur şi atârnată de brâu.

Pandantivele de metal sunt mai slab reprezentate în necropola de la Brăviceni. De fapt, dispunem de doar două piese, care aparţin la tipuri diferite: un pandantiv-căldăruşă de fier şi un pandantiv în formă de toporaş de argint.

Prima piesă, ce conţinea se pare o substanţă cu rol apotropaic, a fost descoperită în mormântul de înhu-maţie 34, între oasele femurale, ceea ce sugerează că era purtată într-o pungă sau prinsă de un şnur legat de cingătoare, la fel ca şi celelalte amulete aflate în acest complex funerar. Ţinem să consemnăm în context că, deşi în necropola de la Brăviceni este slab documentat, portul pandantivelor în formă de căldăruşă de fier sau bronz a avut o largă răspândire în mediul culturii Sân-tana de Mureş-Černjachov, mai ales în fazele timpurii ale acestei culturi (Şovan 2005, 210-213; Vornic 2006, 182,206.238; Магомедов 2001, 70; Гoпкало 2008, 97).

După cum am arătat, din categoria obiectelor de port face parte şi un pandantiv în formă de toporaş de argint. Această piesă a fost găsită în mormântul 64 (care nu conţinea oase umane), împreună cu un tub de os de pasăre şi câteva cioburi atipice. Faţă de amuletele în formă de căldăruşă, pandantivele-toporaş de metal, care, pe lângă rolul ornamental, erau investite şi cu anu-mite funcţii magice, nu sunt atât de caracteristice pentru cultura Sântana de Mureş-Černjachov. Cât priveşte mo-dul de utilizare, mormântul de la Brăviceni nu oferă nici un fel de date. În alte complexe funerare însă, în care au fost descoperite pandantive-toporaş, piesele se gă-seau în asociere cu mărgele şi/sau alte tipuri de amulete, ceea ce sugerează că puteau fi purtate atât la gât, cât şi atârnate de cingătoare (Kovács 1912, 356; Rustoiu 1996, 124; Bârcă 2006, 134; Рафалович 1986, 89-90; Магомедов 2001, 71; Стржелецкий и др. 2005, 180).

Printre podoabele de la Brăviceni se găsesc şi două mărgele-pandantive de sticlă. O piesă este lucrată din sticlă albastră şi are forma unui colţ de animal cu vâr-ful secţionat. A fost aflată în mormântul 1, care era de copil, în zona cutiei toratice, şi făcea parte, împreună cu opt mărgele de sticlă de tipuri diferite, dintr-un colier. Al doilea pandantiv prezenta un ulcioraş miniatural din sti-


clă neagră, prevăzut cu decor încrustat din pastă verde şi galbenă. Se găsea în zona gâtului scheletului din mor-mântul 67, care aparţinea tot unui copil, în asociere cu o mărgică de sticlă policromă. Faţă de celelalte pandantive descoperite la Brăviceni, al căror port avea un rol apotro-paic sau diferite rosturi în practicarea unor varii ritualuri, portul acestor două pandantive de sticlă pare să fi avut ca principal scop, dacă nu chiar unic, un efect estetic.

Tot ca pandantive cu funcţia de podoabă au fost fo-losite şi două monede perforate de argint. Ambele piese au fost descoperite asupra scheletului din mormântul 42, de copil, împreună cu o verigă de tâmplă de bronz. Este interesant de observat că, spre deosebire de cele-lalte înmormântări cu pandantive în inventar care aveau orientarea generală N-S, scheletul din mormântul 42 era plasat cu capul spre V, adică potrivit ritualului creştin. Fără a avea o largă răspândire, portul monedelor roma-ne, ca medalioane sau în coliere, este atestat şi în alte necropole ale culturii Sântana de Mureş-Černjachov, dintre care cităm pe cele de la Dănceni (Рафалович 1986, 67), Budeşti (Vornic 2006, 210), Bălţata (Рикман 1975, 235), Petreşti (Popa, Ciobanu 2003, 70), Târgşor (Diaconu 1965, 99-101), Bârlad-Valea Seacă (Palade

2004, 212) etc. Subliniem însă că în marea necropolă din sec. IV de la Mihălăşeni, în care s-au găsit numeroa-se şi diverse tipuri de piese de port, monedele lipsesc cu desăvârşire (Şovan 2005).

Din categoria obiectelor de podoabă mai fac parte şi trei verigi mici din sârmă de metal (argint sau bronz), descoperite în mormintele 7, 42 şi 55. Este de remarcat că în toate trei mormintele piesele au fost aflate în zona ca-pului defuncţilor, indicând clar folosirea lor ca verigi de tâmplă prinse de păr, dar nu pentru susţinerea unor pan-dantive sau a altor obiecte de port. Desigur, descoperirea numai a trei verigi de tâmplă la un număr de circa 180 de înmormântări arată că portul acestor piese de podoabă nu era obişnuit pentru locuitorii aşezării antice de la Brăvi-ceni. Situaţia constatată aici nu este însă una specifică doar pentru această comunitate de populaţie, ea înscri-indu-se în moda generală a „lumii barbare” din vremea migraţiei goţilor. Aşa cum dovedesc descoperirile arhe-ologice, aceeaşi frecvenţă redusă a verigilor de tâmplă este atestată şi în alte necropole de tip Sântana de Mureş-Černjachov, cum ar fi la Mihălăşeni (Şovan 2005, 210), Budeşti (Vornic 2006, 181), Bârlad-Valea Seacă (Palade 2004, 211), Oselivka (Никитина 1995, 100-101) ş.a.

BibliografieBârcă 2006: V. Bârcă, Istorie şi civilizaţie. Sarmaţii în spaţiul est-carpatic (sec. I a.Chr. – începutul sec. II p.Chr.) (Cluj-Napoca 2006).Bârcă, Symonenko 2009: V. Bârcă, O. Symonenko, Călăreţii stepelor. Sarmaţii în spaţiul nord-pontic (Cluj-Napoca 2009).Bîrzu 1973: L. Bîrzu, Continuitatea populaţiei autohtone în Transilvania în secolele IV-V (cimitirul 1 de la Bratei) (Bucureşti 1973).Bloşiu 1975: C. Bloşiu, Necropola din secolul al IV-lea e.n. de la Leţcani (jud. Iaşi). AM VIII, 1975, 203-280.Diaconu 1965: Gh. Diaconu, Târgşor. Necropola din secolele III-IV e.n. (Bucureşti 1965).Diaconu 1970: Gh.Diaconu, Mogoşani. Necropola din secolul IV e.n. (Tîrgovişte 1970).Grosu, Vornic, Ciobanu 2006: V. Grosu, V. Vornic, L. Ciobanu, Ceramica romană din necropola de tip Sântana de Mureş-Černjachov de la Brăviceni (raionul Orhei, Moldova). RA II, nr.1-2, 2006, 104-127.Grosu, Vornic 2009: V. Grosu, V. Vornic, Necropola de tip Sântana de Mureş-Černjachov de la Brăviceni (raionul Orhei, Republica Moldova). Date preliminare. AMT IV, 2009, 20-28.Ioniţă 1966: I. Ioniţă, Contribuţii cu privire la cultura Sântana de Mures-Černjachov pe teritoriul R.S. România. AM IV, 1966, 189-259.Ioniţă 1974: I. Ioniţă, Necropola din secolul IV de la Miorcani (jud. Botoşani). CI 5, 1974, 81-92. Ioniţă 1977: I. Ioniţă, La nècropole du IV siècle de n.è. à Miorcani (Bucarest 1977).Ioniţă 1986: I. Ioniţă, Chronologie der Sântana de Mureş-Černjachov Kultur. Peregrinatio Gothica. Archeologia Baltica 7, 1986, 295-351.Ioniţă 1988: I. Ioniţă, Recenzie la lucrarea „M. Tempelmann-Mączyńska, Die perlen der römischen Kaiserzeit und der frühen Phase der Völkerwanderungszeit im mitteleuropäischen Barbaricum (Mainz am Rhein 1985)”. AM XII, 1988, 335-337.Ioniţă 1992: I. Ioniţă, Die Fibeln mit umgeschlagenem Fuβ in der Sântana de Mureş-Černjachov-Kultur. Peregrinatio Gothika III, 1992, 77-90. Ioniţă 1993: I. Ioniţă, Recenzie la lucrarea „Eldrid Straume, Gläser mit Fassettenschliff aus scandinavischen Gräbern des 4. und 5. Jahrhundert n.Chr.”, Oslo, 1987. Germania 71, 1993, 1, 266-267. Ioniţă 2005: I. Ioniţă, Obiceiuri de port în sec. IV d.Hr. In: Obiceiuri de port în aria culturii Sântana de Mureş: obiecte de podoabă, amulete, accesorii de vestimentaţie şi toaletă (coord. prof. M. Mamalaucă) (Bucureşti 2005), 12-14.Ioniţă, Ursachi 1988: I. Ioniţă, V. Ursachi, Văleni – o mare necropolă a dacilor liberi (Iaşi 1988).Ioniţă, Mamalaucă, Vornic 2009: I. Ioniţă, M. Mamalaucă, V. Vornic, Antichitatea târzie în bazinul Prutului. Catalog (Bârlad 2009).Ioniţă, Ursachi 1988: I. Ioniţă, V. Ursachi, Văleni - o mare necropolă a dacilor liberi (Iaşi 1988). Kovács 1912: I. Kovács, Marosszentannai napvandorlaskori temeto. Dolgozatok III, 2, 1912, 250-367.Nicu, Ţau 1980: M. Nicu, S. Ţau, Necropola birituală din secolul al IV-lea e.n. de la Barcea, jud. Galaţi. MCA XIV, 1980, 373-397.Mamalaucă 2005: M. Mamalaucă, Obiceiuri de port în aria culturii Sântana de Mureş: obiecte de podoabă, amulete, accesorii de vestimentaţie şi toaletă. Catalog (coord. prof. M. Mamalaucă) (Bucureşti 2005).Mitrea, Preda 1966: B. Mitrea, C. Preda, Necropole din secolul al IV-lea în Muntenia (Bucureşti 1966).Palade 2004: V. Palade, Aşezarea şi necropola de la Bârlad-Valea Seacă (sfârşitul sec. al III-lea – a doua jumătate a sec. al V-lea) (Bucureşti 2004).Petrauskas 2003: O. Petrauskas, Die Gräberfelder der Černjachov-Kultur von Kosanovo und Gavrilovka – eine vergleichende Studie


zu Chronologie, Bestattungsitten und ethnokulturellen Besonderheiten, Bericht der Römisch-Germanischen Kommission 84 (Fran-kfurt am Main 2003). Popa, Ciobanu 2003: A. Popa, L. Ciobanu, Moneda romană în Basarabia (ghid metodic) (Chişinău 2003).Preda 1980: C. Preda, Callatis. Necropola romano-bizantină (Bucureşti 1980).Rau 1972: H.G. Rau, Cörpergräber mit Glasbeigaben des 4. Nachchrisltchen Jahrhunderts im Oder-Weichsel-Raum. Acta Praechis-torica et Archaeologica 3, 1972, 109-214.Rustoiu 1996: A. Rustoiu, Metalurgia bronzului la daci (sec. II î.Chr. – sec. I d.Chr). Tehnici, ateliere şi produse din bronz (Bucureşti 1996).Schulze-Dörlam 1986: M. Schulze-Dörlam, Gotische Amulette des 4. und 5. Jahrhunderts n.Chr. Archäologisches Korrespon-denzblatt 16, 1986, 347-355.Straume 1987: E. Straume, Gläser mit Fassettenschliff aus scandinavischen Gräbern des 4. und 5. Jahrhundert n.Chr. (Oslo 1987). Şovan 2005: O.L. Şovan, Necropola de tip Sântana de Mureş-Černjachov de la Mihălăşeni (jud. Botoşani) (Târgovişte 2005).Tempelmann-Mączyńska 1985: M. Tempelmann-Mączyńska, Die perlen der römischen Kaiserzeit und der frühen Phase der Völkerwanderungszeit im mitteleuropäischen Barbaricum (Mainz am Rhein 1985).Tempelmann-Mączyńska 1989: M. Tempelmann-Mączyńska, Das Frauentrachtzubechör des mittel- und ost europäischen Barbari-cums in der Römiscen Kaiserzeit (Krakov 1989).Ţau, Nicu 1981: S. Ţau, M. Nicu, Necropola din secolul al IV-lea e.n. de la Barcea, jud. Galaţi. MCA XV, 1981, 415-428.Ţau, Nicu, 1982: S. Ţau, M. Nicu, Săpăturile din necropola birituală din secolul al IV-lea e.n. de la Barcea (jud. Galaţi). MCA XVI, 1982, 172-179.Ţau, Nicu 2010: S. Ţau, M. Nicu, Accesorii vestimentare, fibule din necropola de la Barcea, cultura Sântana de Mureş secolul al IV-lea d.Chr. AMT V, 2010, 99-115.Ursachi 2010: V. Ursachi, Săbăoani. Monografie arheologică. Vol. II (Iaşi 2010).Vornic 2006: V. Vornic, Aşezarea şi necropola de tip Sântana de Mureş-Černjachov de la Budeşti (Chişinău 2006). Vornic, Grosu 2009: Fibule descoperite în necropola de tip Sântana de Mureş-Černjachov de la Brăviceni. In: Studia archeologiae et historiae antiquae (Chişinău 2009), 327-340.Vornic 2010a: V. Vornic, Morminte orientate V-E din necropola de tip Sântana de Mureş-Černjachov de la Brăviceni. Contribuţii la problema răspândirii creştinismului în Gothia. AM XXXIV, 2010 (în curs de apariţie). Vornic 2010b: V. Vornic, Morminte răvăşite din necropola de tip Sântana de Mureş-Černjachov de la Brăviceni (r. Orhei, Republica Moldova). AMT V, 2010, 88-98.Vulpe 1953: R. Vulpe, Săpăturile de la Poieneşti din 1949. MCA 1, 1953, 213-506. Vulpe 1957: R. Vulpe, Izvoare (Bucureşti 1957).Werner 1964: J. Werner, Herkulenkeule und Donar-Amulett. Jahrbuch des Römisch-Germanischen Zentral-Museums Mainz 11, 1964, 176-197.Werner 1988: J. Werner, Dančeny und Brangstrup. Untersuchungen zur Černjachov-Kultur zwischen Sereth und Dnestr und zu den ”Reichtumzentren” und Fünen. Bönner Jahrbücher, 1988, 1-33. Алексеева 1975: Е.М. Алексеева, Античные бусы Северного Причерноморья. САИ, Г1-12, т. 1 (Москва 1975).Алексеева 1978: Е.М. Алексеева, Античные бусы Северного Причерноморья. САИ, Г1-12, т. 2 (Москва 1978).Алексеева 1982: Е.М. Алексеева, Античные бусы Северного Причерноморья. САИ, Г1-12, т. 3 (Москва 1982).Бажан, Гей 1992: И.А. Бажан, О.А. Гей, Относительная хронология могильников черняховской культуры. В сб.: Проблемы хронологии эпохи латена и римского времени (Санкт-Петербург 1992), 122-257.Бейдин, Григорьянц 2009: Г.В. Бейдин, М.Н. Григорьянц, Бусы из подъемного материала поселений римского времени на территории Харьковской области. В сб.: Остроготика. Археология Центральной и Восточной Европы позднеримского времени и Эпохи Великого переселения народов (Харьков 2009), 51-63.Ворник, Чобану 2010: В. Ворник, Л. Чобану, Погребения с западно-восточной ориентировкой из могильника культуры Сынтана де Муреш-Черняхов у села Брэвичень. К вопросу о распространении христианства в Готии. RA V, nr. 2, 2010, 62-90.Гей, Бажан 1997: О.А. Гей, И.А. Бажан, Хронология эпохи «готских походов» (на территории Восточной Европы и Кавказа) (Москва 1997).Гороховский 1988: Е.Л. Гороховский, Хронология черняховских могильников Лесостепной Украины. В сб.: Труды Межународного конгресса археологов-славистов (Киев 1988), 34-46.Гопкало 2008: О.В. Гопкало, Бусы и подвески черняховской культуры (Киев 2008).Гросу и др. 2009: В. Гросу, В. Ворник, Л. Чобану, Черняховский могильник у села Брэвичень. Предварительная информация. В сб.: Международная научная конференция «Сохранение культурного наследия в странах Европы» (г. Кишинев, 25-26 сентября 2008 г) (Кишинев 2009), 80-84.Лихтер 1988: Ю. Стекло черняховской культуры. В сб.: Могильники черняховской культуры (Москва 1988), 101-110.Магомедов 1999: Б.В. Магомедов, Черняховский могильник Курники на Южном Буге. Stratum plus 4, 1999, 102-120.Магомедов 2001: Б.В. Магомедов, Черняховская культура. Проблема этноса (Люблин 2001).Никитина 1995: Г.Ф. Никитина, Анализ археологических источников могильника черняховской культуры у с. Оселивка (Москва 1995).Рафалович 1986: И.А. Рафалович, Данчены. Могильник черняховской культуры III–IV вв. н.э. (Кишинев 1986).Рикман 1967: Э.А. Рикман, Памятник Великого переселения народов (по раскопкам поселения и могильника у с. Будешты) (Кишинев 1967).


Рикман 1975: Э.А. Рикман, Памятники сарматов и племен черняховской культуры. Археологическая карта Молдавской ССР 5 (Кишинев 1975).Стржелецкий и др. 2006: С.В. Стржелецкий, Т.Н. Высотская, Л.А. Рыжова, Г.И. Жесткова, Население округи Херсонеса в первой половине I тысячелетия новой эры (по материалам некрополя «Совхоз № 10»). Stratum plus 4, 2005, 27-277.Сымонович 1963: Э.А. Сымонович, Магия и обряд погребения в черняховскую эпоху. CA 1, 1963, 49-60. Шаров 1992: О.В. Шаров, Хронология могильников Ружичанка, Косаново, Данчены и проблема датировки черняховской керамики. В сб.: Проблемы хронологии эпохи латена и римского времени (Санкт-Петербург 1992), 161-164.Щукин, Щербакова 1986: М.Б. Щукин, Т.А. Щербакова, К хронологии могильника Данчены. В кн.: И.А. Рафалович, Данчены. Могильник черняховской культуры III-IV вв. н.э. (Кишинев 1986), 177-212.

Vlad Vornic, doctor în istorie, Centrul de Arheologie al IPC al AŞM, bd. Ştefan cel Mare 1, Chişinău, Republica Moldova; e-mail: [email protected]

Larisa Ciobanu, cercetător ştiinţific, Centrul de Arheologie al IPC al AŞM, bd. Ştefan cel Mare 1, Chişinău, Republica Moldova; e-mail: [email protected]

DISCUŢII — ДИСKУСCИИ — DISCUSSIONS

A FEW UNPUBLISHED ARCHAEOLOGICAL RESEARCH DATA CARRIED OUT IN 1943 AT PETRENI (REPUBLIC OF MOLDOVA)

Sergiu BODEAN, Chişinău

Câteva date inedite privind cercetările arheologice efectuate în anul 1943 la Petreni (Republica Moldo-va). În articol sunt prezentate o serie de date inedite privind săpăturile arheologice efectuate în anul 1943 în celebra aşezare Cucuteni B/Tripolie CI de la Petreni (Republica Moldova) de cercetătorii români Radu Vulpe (1899-1982) şi Vlad Zirra (1919-2000). De asemenea, sunt menţionate şi căteva aspecte legate de organizarea celei mai importante instituţii muzeografice din Basarabia şi eforturile susţinute de organizare în cadrul acesteia a unei secţii de arheologie corespunzătoare şi a unei biblioteci de specialitate, în timpul celui de-al doilea război mondial.

Малоизвестные страницы исследования Петренского поселения в 1943 году (Республика Молдова).

В статье представлены малоизвестные страницы истории исследования трипольского поселения Петре-ны (Республика Молдова). В 1943 году раскопки этого поселения велись румынскими археологами Раду Вулпе (1899-1982) и Влад Зирра (1919-2000). Также приводится информация о структуре Регионального Музея Бес-сарабии в период Второй мировой войны, рассматривается процесс формирования археологического отдела и библиотеки музея.

The article presents unknown data from excavations of the famous Cucuteni B/Tripolie CI settlement Petreni (Re-public of Moldova) carried out by Romanian archeologists Radu Vulpe (1899-1982) and Vlad Zirra (1919-2000). The structure of the Regional Museum of Bessarabia at time of World War II, and the organization process of the Archaeo-logical Departament of the museum and the library of museum are described in the article.

Key words: settlement Petreni, Cucuteni - Tripolye culture, the Regional Museum of Bessarabia, Romanian arche-ologists.

The first settlement of Cucuteni - Tripolye culture from Republic of Moldova investigated by means of ex-cavations is the one carried out at Petreni. The insertion of the obtained here materials in the scientific circuit since 1907 through a comprehensive study in Russian and German languages, accompanied by a rich illustra-tion, contributed to a good knowledge of this settlement in the literature of speciality (Штерн 1907, 9-95).

Investigated in the early 20th century, the settle-ment did not benefit from other investigations until the period of the Second World War, although there have been some attempts to resume the excavations. Thus, in 1912, the Society of Researchers of the Dniester Land which was helding its activity in Soroca county, had some plans to carry out archaeological researches near the village Petreni, but for some reasons they no lon-ger held them (Годовой 1913, 8). An attempt to visit the settlement during summer 1929, was undertaken by Vladimir Dumitrescu, but finding none to indicate the place where previously had dug Ernst von Stern, the attempt didn’t end with success (Dumitrescu 1993, 87). Fragments of pottery coming probably from this settle-ment - result of some investigations (on surface ? - our

note) - were kept by a museum from Soroca during ’20-’30 years of the last century (ANRM, F. 2071, inv. 1, d. 275, f. 5 verso).

In literature of speciality have been made some ref-erences or assumptions about the paternity of the inves-tigations during the Second World War. The first pub-lished information about the archaeological research carried out during the ’40’s of the 20th century in Petre-ni, appears in Tatiana Passek’s study, published in 1949. According to it, the investigations were undertaken at the beginning of 1940 by Romanian archaeologists at the request of Bucharest Museum (Пассек 1949, 61). Among the neo-eneolithic settlements repertory that ap-peared in 1973 and in that of archaeological settlements and historical monuments from the Northern of Mol-dova, published in 1987, Vsevolod Marchevici notes that the investigations belong to Romanian archaeolo-gists, they having been carried out during the Second World War (Маркевич 1973, 93; 1987, 270). As we can notice, there has been no doubt that these investigations were made by Romanian archaeologists, although there are some exceptions. According to one of them, the excavations could have belonged to some disciples of


82 Sergiu BODEAN

Ernst von Stern from the Halle University (Germany) (Chetraru 1994, 130; Sorochin 2004, 256). Only some years ago, in two speciality works, but which do not indicate the source of information reported to, it is men-tioned one of the authors of these researches, in particu-lar, Vlad Zirra (Кетрару 2005, 71; Бикбаев 2007, 13).

As I mentioned, the resumption of the excavations in the settlement of Petreni took place during the Sec-ond World War. A study of some documents from the Regional Museum of Bessarabia, (currently National Museum of Ethnography and Natural History), kept at the National Archive of the Republic of Moldova in Chisinau, gave us an opportunity to establish with cer-tainty the authors of these investigations as well as the period in which they were carried out. Thus, we found out that these excavations are related to the name of two romanian archeologists, Radu Vulpe (1899-1982) and Vlad Zirra (1919-2000).

In March 1943, Vlad Zirra, from the Archaeologi-cal Seminary, Faculty of Letters from the University „Alexandru Ioan Cuza” of Iaşi, was temporary named in the post of assistant archaeologist at the Regional Museum in Chisinau (ANRM, F. 2011, inv. 1, d. 61, f. 159). Shortly thereafter, in a letter from 19 April 1943, sent to the Director of National Culture in Bessarabia, he described the deplorable situation of the Archaeol-ogy Department of the Museum, established on the 1 April 1942: On the 1st of April 1942 to the already ex-isting scientific departments of the Museum (geology, botany, zoology, limnology station at Valcov) joined one of archaeology, one of history, a third of geography. As long as till the 1st of March 1943 have not been es-tablished specialists in the field of those 3 departments, they have left with only the title. Archaeological sec-tion is void, except the material gathered from the NE of Bessarabia by N. Moroşan and C. Ambrojevici, some of whose objects (in fact of a minor importance) are displayed in show-windows, there is nothing else. Re-garding the scientific works, the archaeological library is very poor. Aiming a progress in the future, we devel-oped a „campaign plan” for this year, approved by the Director of the Museum, that is: To perform excavations during which find material worth to be displayed in show-windows, on the other side based on the gathered material, to develop scientific works, in particular those being able to be published into our newsletter. To build a library in which the specialist can see at least the fun-damental studies and all printed Romanian works with scientific-archaeological character. It must be done an archaeological questionnaire for Bessarabia, it will be sent to all schools from this province […] (ANRM, F. 2011, inv. 1, d. 61, f. 293). Following these actions, Vlad Zirra, meaning to complete the museum library,

is addressing several letters to archaeologists Dumitru Berciu, Radu Vulpe and Ion Andriesescu and to offi-cials from different institutions (Mrs Matasa-Vasiliu, secretary at the School House in Bucharest, to the Di-rector of the National Museum of Antiques, Bruken-thal Museum in Sibiu, Hunedoara Museum etc.), with the request to send published works to the institution he was working at (ANRM, F. 2011, inv. 1, d. 61, f. 230.232.234.246.248.257.258.537-539.552.589).

On 20th of April 1943, the Director of the Region-al Museum of Bessarabia, Iosif Lepşi, adressed to the President of the Commission of Historical Monuments in Bucharest, asking for an authorization to perform ar-chaeological excavations which were to be carried out under the leadership of Vlad Zirra: Mr. President […] we have the honor to ask you to authorize the depart-ment of the Regional Museum of Bessarabia to under-take archaeological excavations in Bessarabia under the leadership of Mr. Vlad Zirra, assistant archaeolo-gist of this Museum. Since Mr. Vlad Zirra had been a student of Professor Mr. Radu Vulpe, under whose lead-ership he had made various excavations in Moldova, we believe that he can be entrusted with these works (ANRM, F. 2011, inv. 1, d. 61, f. 297; Ploşniţă 2003, 134).

These excavations were preceded by various re-searches of land and wells. Thus, in a letter from 12 July 1943, addressed to Governor General of the Province of Bessarabia, signed by Vlad Zirra, it is specified: Taking into consideration a soon demaration of the archaeolog-ical excavations in Bessarabia (letter no.16 of Prehis-tory and Archaeology Seminar, Professor. Radu Vulpe, for granting an amount of 200.000 lei for excavation campaigns, summer 1943/44) it is necessary to inspect in advance the area, profitability and the importance of the stations the researchers have already fixed atten-tion to. Selected stations are as follows: Anenii-Vechi, County Tighina, indefinite civilization, Rădeni, Mas-sif Corneşti, County Bălţi, precucutenian civilization, Izvoare I, Petreni, County Bălţi, civilization Cucuteni-Tripoljye. In order to make these investigations with minimal expense, we are honored to kindly ask you give the authorization to use the help of 5-10 pre-mili-taries from the above mentioned villages on days 14-20 of July on these excavations of identification (ANRM, F. 2011, inv. 1, d. 61, f. 602 b).

Investigations in Petreni have been carried out be-tween August 20 and September 12, 1943, being un-dertaken – as we will notice below - by Radu Vulpe and Vlad Zirra. In October of the same year, have been investigated a new settlement Cucuteni-Tripolye (phase Cucuteni B), situated on the estate of the village Sofia in a place named Găvan1.

1 Settlement Sofia-La Găvan, La Havana (village Sofia, county Drochia), with remains of settlements Cucuteni-Tripolje, Noua, Sântana de Mureş - Černjahov, rediscovered by V. Bicbaev in 1981 (Археологические 1986, 22.23; Свод 1987, 271; Bicbaev, Sava 2004, 349; Бикбаев 2007, 15).

83A few unpublished archaeological research data carried out in 1943 at Petreni (Republic of Moldova)

Shortly after the end of the excavation campaign in Petreni, on 5th of October 1943, Vlad Zirra addressed a letter to the priest Constantin Matasă, from Piatra Neamt, where he asked for some help for processing and preservation of the recovered ceramic material.

You’re HolinessAs i suppose you already know from Mr. Professor

Radu Vulpe, this autumn, we have toghether made ex-cavations at Petreni, the famous Petreni. The campaign was held from August 20 until September 12, and the gathered material is as interesting as of V. Stern’s and even with unusual things.

In a few days, with the money granted by the Gov-ernment of Bessarabia, i will excavate at Găvan, a new station also Cucuteni B, in county Bălţi, not far from Petreni. The first excavation will be published by Mr. Professor and the second by me. I will come back to Chisinau somewhere on the 25-30 of October and only after this will start the hard work, because all the ma-terial brought from both stations comes to Museum of Bessarabia. As most of the objects must be cleaned of the thick crust of chalk and especially restablished I need a good re-builder who can give a value to what we have brought. Here in Chisinau or in Bessarabia, I couldn’t find such a person. Mr. Vulpe reminded me that your have such a treasure of person at Piatra, she is a lady (Sofia Platon – our note) who improved herself un-der Your Holiness vigilant guidance and and is skillfull doing this kind of wokr.

And now comes the hardest part: Please tell me if you can borrow me her for 2 months, time needed to clean and restablish my material. I could give her 10.000 lei per month and a living room. For food - 3500 lei maximum, which would resume to 6500 lei net. I will pay all the travel costs. Allowens or cash as she prefer. Of course if you don’t need her and she agrees on such conditions which are pretty favorable as i suppose. The months that I would prefer can be November and De-cember.

If you are able, Your Holiness, please, do me this favour, i will appreciate it a lot.

Also I would ask to send us some articles to be pub-lished into our newletter that will come out this year

with a lot of archaeological works. Hoping that you’ll give a favourable answer on both my requests, i would like to thank you in advance.

Assitent,Vlad Zirra (ANRM, F. 2011, inv. 1, d. 61, f.

602b.602b verso)

We don’t know what was the answer of the priest Constantin Matasă, but in a letter signed by the Direc-tor of Museum, Iosif Lepşi, in December 1943, was mentioned that the work of restoration of a collection of prehistoric pots had begun and it was required the sum of 60.000 lei for this purpose(ANRM, F. 2011, inv. 1, d. 61, f. 746).

The documents reviewed by us do not provide de-tails on the surface, complexes and composition of the investigated and recovered material. In 1947, when the archaeological expedition led by Tatiana Passek has made some perieghetic research in the settlement of Pe-treni, there were reported two excavated surfaces in the field (12 x 15 m and 9 x 12 m), with a total area of 288 m.p. (Пассек 1949, 61). Veaceslav Bicbaev states that they have been drawn in the southern part of the settle-ment, on the edge of a slope. The quoted author accepts the existence of a third area which was researched dur-ing the Second World War, it was situated in the west-ern edge of the settlement, which – based on a picture taken from above – was established to have 40 x 10 m size within three or four stratigraphic controls (Бикбаев 2007, 13).

In our days we don’t know which was the fate of the recovered materials after the 1944. It is said that they were evacuated in Romania, being kept in Iasi, information that was not confirmed (Chetraru et alli 2003, 121; Кетрару 2005, 71). A possible discovery of the place of storage of these materials, as well as of the documentation of site, and placing them in the scientific circulation, would bring new and important contributions to learn better Cucuteni B-Tripolye CI from interfluves Prut-Dniester. As well, these materials would elucidate new aspects regarding the character of the investigations during 1943 at Petreni and Sofia-at Găvan.

BibliographyBicbaev, Sava 2004: V. Bicbaev, E. Sava, Interpretarea fotografiilor aeriene ale unor situri Noua. MA XXIII, 2004, 335-353.Chetraru 1994: N. Chetraru, Din istoria arheologiei Moldovei (Chişinău 1994).Chetraru ş.a. 2003: N. Chetraru, A. Moraru, N. Răileanu, Nicolae Moroşan – drama unui savant (Chişinău 2003).Dumitrescu 1993: Vl. Dumitrescu, Oameni şi cioburi. Contribuţii la istoria contemporană a arheologiei româneşti. CCDJ XI, 1993.Ploşniţă 2003: E. Ploşniţă, Protejarea patrimoniului cultural în Basarabia (Chişinău 2003).Sorochin 2004: V. Sorochin, Aşezarea cucuteniană de la Petreni, jud. Bălţi. Un secol de la descoperire. MA XXIII, 2004, 253-264.Археологические 1986: Археологические памятники Дрокиевского района (Кишинев 1986).Бикбаев 2007: В.М. Бикбаев, „Башни Петрен” (от археологической интерпретации аэрофотоснимков к реконструкции жизни трипольских поселений). Tyragetia SN I (XVI), 1, 2007, 9-26.Годовой 1913: Годовой Отчет о деятельности общества исследователей Приднестровья за 1912 год (Сороки 1913).Кетрару 2005: Н.А. Кетрару, Очерки истории археологии Молдовы (Кишинев 2005).Маркевич 1973: В.И. Маркевич, Памятники эпох неолита и энеолита. АК МССР 2 (Кишинев 1973).

84 Sergiu BODEAN

Маркевич 1987: В.И. Маркевич, Селище София I. В: Свод памятников истории и культуры МССР, Северная зона, Макет (Кишинев 1987).Пассек 1949: Т.С. Пассек, Археологические разведки в Молдавии. КСИИМК XXVI, 1949, 57-68.Свод 1987: Свод памятников истории и культуры МССР, Северная зона, Макет (Кишинев 1987).Штерн 1907: Э.Р. Штерн, Доисторическая Греческая Культура на юге России (Раскопки в Петренах, Бельцевскаго уезда, Бессарабской губ., 1902 и 3 года). Труды XIII АС I, 9-95.

Sergiu Bodean, cercetător ştiinţific, Centrul Arheologie, Institutul Patrimoniului Cultural, Academia de Ştiinţe a Moldovei, bd. Ştefan cel Mare 1, MD-2001, or. Chişinău, Republica Moldova, [email protected]

ПАМЯТНИКИ РАННЕСКФСКОГО ВРЕМЕНИ СРЕДНЕГО ПОДНЕПРОВЬЯ И ГАЛЬШТАTТ:

ПОИСК ХРОНОЛОГИЧЕСКИХ РЕПЕРОВ

Марина ДАРАГАН, Киев

Monumentele din epoca scitică de pe Niprul Mijlociu şi Hallstattul: căutarea reperelor cronologice. În artticol se face o analiză comparativă a anumitor elemente ale culturii materiale din zona Niprului Mijlociu în epoca scitică timpurie (finalul RSC-2 / RSC-3) cu Hallstattul est-alpin şi periferia sud-hallstattiană. Analiza arată că unele tradiţii hallstattiene au fost preluate în epoca scitică timpurie de populaţia din bazinul Niprului Mijlociu. Acest fenomen s-a reflectat în olărie (anumite tipuri de vase de provizii, străchini, căni, kernos-uri), în apariţia veselei cu aplicaţii metalice, inovaţii în costumul feminin (garnituri de podoabe pentru cap prevăzute cu aplice, mărgele, ace de păr etc.). Unele ca-tegorii de obiecte permit alinierera acestor situri din zona Niprului Mijlociu la cronologia hallstattiană şi sincronizarea lor cu etapa Ha C2 târzie şi faza de tranziţie Ha C / Ha D1 – aproximativ în anii 670-620 î.e.n.

В статье проведен сравнительный анализ отдельных элементов материальной культуры раннескиф-ского времени (финала РСК-2 / РСК-3) Среднего Поднепровья и восточноальпийского Гальштатта и южно-гальштаттской периферии. Анализ указывает на прямое заимствование некоторых гальштаттских тра-диций населением раннескифского времени Среднего Поднепровья. Это отразилось в керамике (отдельные типы корчаг, мисок, черпаков, керносов), появлении посуды с металлическими аппликациями и новациями в женском костюме (головные уборы с строенными бляшками-аппликациями, бусы, булавки и т.д.). Неко-торые категории вещей позволяют привязываться к гальштатттской хронологии и синхронизировать рассмотренные памятники Среднего Поднепровья с поздним На С2 и переходной фазой На С / На D1 – около 670-620 гг. до н.э.

Monuments of Early Scythian time of Middle Dnieper Area and Hallstatt: search of chronological reference points. The comparative analysis of separate elements of material culture of early scythian time (of the ending RSC-2 / RSC-3) of Middle Dniepre region and East Alpine Hallstatt and south Hallstattperipheries is carried out in this paper. The analysis specifies on direct loan of some Hallstatt traditions by the population of early scythian time. It was reflected in ceramics (separate types vessels, bowls, scoops, кеrnos), occurrence of vessels with metal applications and innovations in the female suit (headdresses with plaques-applications, beads, pins etc.). Some categories of things allow to become attached to Hallstatt chronology and to synchronise the considered monuments of Middle Dniepre region with late HaС2 and a transitive phase HaC2 / Ha D1 – near 670-620 BC.

Key words: Hallstatt and Early Scythian Period, Middle Dnieper Area, chronology, pottery imports, metal applica-tions on ware, female elite burials.

1. Среднее Поднепровье в середине VII в. до н.э. К середине VII в. до н.э. в материальной культуре Среднего Поднепровья происходят существенные, по сути, революционные изменения, которые косну-

1 В основе данной статьи разработки автора и развернутое изложение доклада «Восточноальпийский гальштат и ран-нескифские (РСК-3) памятники Среднего Поднепровья: поиск хронологических реперов», подготовленный совме-стено с Н. Снытко и представленный на международной конференции «История и практика археологических ис-следований», посвященной 150-летию со дня рождения члена-корреспондента АН СССР, профессора А.А. Спицына» прошедшей 26-30 ноября 2008 г. в г. Санкт-Петербург (Дараган, Снытко, 2008, 303-306). Я искренне признательна Н.И. Снытко за помощь при работе с обширной литературой. Считаю своим приятным долгом поблагодарить также проф. Г. Парцингера. Основные материалы к докладу и статье были собраны мною в январе 2008 г. в библиотеке DAI, где я имела возможность работать по стипендии DAI. Я также признательна проф. Г. Парцингеру за развернутые консультации по современному состоянию гальштаттской хронологии. Особая моя благодарность С.В. Полину за помощь при непосредственной подготовке этой статьи.

лись всех сфер. В керамике изменяется морфология посуды, исчезает ряд ведущих ранее типов и что более показательно и значимо, исчезает резная ор-наментация. Ярким символом новой эпохи является


86 Марина ДАРАГАН

2 И горизонт Жаботин IV Жаботинского поселения. Этот горизонт открыт на памятнике работами 2008-2010 гг. (Дараган 2010б, рис.6; Дараган, Разумов, Бондарь 2010)

3 Также к категории переднеазиатского импорта были отнесены бляшки-аппликации в виде грифонов из кургана Перепятиха (Скорий 1990, 41-42).

сооружение грандиозных городищ площадью более 100 га, что, безусловно, также свидетельствует о на-ступления принципиально нового периода во всей сфере жизнедеятельности и отношений (Дараган 2010а). Наблюдаются принципиальные изменения и в погребальном обряде. Доминируют погребения в больших и глубоких ямах, часто с дромосом и слож-ными деревянными сооружениями внутри (Дараган 2007, 68). Возрастает число элитных богатых по-гребений. Большинство таких погребений парные – мужские и женские, часто еще с сопровождением. Но есть и определенное число одиночных элитных, как мужских, так и женских погребений.

Все эти изменения происходят ближе к финалу горизонта Жаботин-III, характеризуя, в том числе и следующий горизонт – постжаботинский2 (Daragan 2004; Дараган 2007). В системе периодизации по-гребальных памятников Среднего Поднепровья этим преобразованиям соответствуют появление погребений старшежуровского этапа или финала РСК-2 – и РСК-3.

Изменения в Среднем Поднепровье были пря-мым отражением тех глобальных преобразований, которые произошли в это время в Передней Азии, Средиземноморье, Восточной и в Центральной Ев-ропе. Ключевым историческим событием, имею-щим непосредственное ведущее влияние на регион Среднего Поднепровья, стало появление в Северном Причерноморье первых греческих колонистов. В 655 (650 гг.) они сначала основали поселения на Береза-ни и Ягорлыке, а на рубеже VII/VI или же в начале VI в. до н.э. целую сеть колоний – Ольвию, Пантика-пей, Мирмекий и т.д. (Кузнецов 1991, 31-34).

На востоке к этому времени относится падение государства Урарту, а впоследствии и Ассирии. Оба события отразились в археологическом материале памятников Украинской Лесостепи. С греческими колонистами связано поступление в Украинскую Лесостепь столовой (килики, ойнохои, тарелки и т.д.) и тарной (амфоры) посуды. Ранний античный импорт есть на всех городищах–гигантах Украин-ской Лесостепи: Немировском, Трахтемировском, Мотронинском, Западном Бельском. В погребениях курганов Мельгуновского и у с. Дарьевка, представ-лены предметы импорта, отражающие дипломати-ческие и военные контакты скифов в первой поло-вине VII в. до н.э. с Урарту и Ассирией. С падением государства Урарту мы наблюдаем отток скифов, участников переднеазиатской эпопеи, назад в Се-верное Причерноморье (Рябкова 2010, 186).

В Европе к этому времени произошло становле-ние так называемого «классического» Гальштаттта,

представленного ступенью На С2. С этапом На С2 связано появление богатых княжеских мужских и женских погребений в сложных погребальных со-оружениях. При этом для некоторых территорий, например, южногальштаттской Dolenjska-Gruppe, речь идет о появлении и преобладании в это время исключительно женских элитных захоронений.

2. Основания для хронологии памятников фи-нала горизонта Жаботин III и постжаботинского. Хронологию этого горизонта в Среднем Поднепро-вье до последнего времени определяли две катего-рии вещей. Первой является античный импорт из погребения № 2 Репяховатой могилы и к. 447 у с. Журовка, а также поселений (Жаботин, Трахтеми-ровское, Мотронинское и Пастырское городища), второй - переднеазиатский импорт (Мельгуновский курган, ур. Дарьевка3). В качестве третьей группы хроноиндикаторов выступает комплекс вещей, ко-торые можно рассматривать в контексте влияния или импортов со стороны культуры Гальштатта. Влияние запада, со стороны культур орнаментиро-ванного и каннелированного Гальштатта начиная с IX по начало VIII в. до н.э., и со стороны культурно-го комплекса Басарабь в VIII - первой половине VII в. до н.э., было настолько сильным, что фактически определило облик культуры сначала Чернолесья в Среднем Поднепровье, а потом и Жаботина. В VII в. до н.э. это воздействие шло от культуры восточ-ноальпийского Гальштатта (Смирнова 2001, 33-44). И главным аргументом здесь выступала керамика из Немировского городища и кургана у с. Глеваха (Смирнова 2001, 33-44), Трахтемировского городи-ща и поселений Залесье и Иване-Пусте (Daragan 2004, Abb. 48; 49), а также целая серия различных вещей, типичных для ареала классического галь-штатта и особенно восточноальпийских областей (в том числе и могильника Гальштатт), которые в Украинской Лесостепи известны в контексте ма-териалов раннескифской культуры. Это железные плоские топоры с крылышками (Перебыковцы, Врублевцы, Долиняны, Малая Офирна, Старшая Могила), а также шампур из Перебыковцев (Кашуба 2008, 58), браслеты из поселений Залесье и Иване-Пусте, фибула из Текливки (Daragan 2009, 127-128), гальштаттская чаша из погребения Швайковцы-1 (Бандрівский 2009, рис. 9). Также это накладные бляшки аппликации в виде строенных кружков из погребений Украинской Лесостепи (Фиалко 2006; Дараган, Снытко 2008, 303-306) и более широкий комплекс лощеной керамики (корчаги, миски, чер-паки, керносы), которые имеют прямые аналогии в гальштаттских памятниках.

87Памятники раннескифского времени Среднего Поднепровья и Гальштатт: поиск хронологических реперов

Рис. 1. i – Синявка к. 100. (1 – по Бобринской 1901; Ковпаненко 1981; 2 – по Мирошина 1977; 3 – по Klo-chko 2008); ii – Бобрица к. 35. (1 – по Ковпаненко 1981; Klochko, 2008; 2 – по Мирошина 1977; 3 – по Klochko 2008)

Рис. 2. i – Журовка 407 (по Ильинская 1975); ii – Иванковичи (по Скорый, Солтис, Белан 2001)

3. Золотые бляшки-аппликации из строенных кружков. Для начала рассмотрим два взаимосвязан-ных эпизода, ярко проявившихся в памятниках дан-ного хронологического горизонта Среднего Под-непровья. Это металлические бляшки-аппликации на корчагах и головных уборах. В обоих эпизодах аппликация осуществлялась золотыми бляшка-ми из строенных кружков. Бляшки-аппликации из строенных кружков в Среднем Поднепровье есть в погребениях у с. Флярковка, Синявка к. 100, Жу-ровка к. 407, Бобрица к. 35, Иванковичи, Глеваха, Прусы, Владимирская экономия (рис. 1; 2; 3; 4; 6). К аппликациям относятся также золотые бляшки в виде грифонов из кургана Перепятиха (рис. 23,1)


(Клочко 2008, 27)4 и выполненные в зверином стиле бляшки из ряда синхронных погребений (Іллінська 1971, рис. 2). Эти комплексы по различиям в типах керамики, в первую очередь черпакам, разделяются на две последовательные хронологические группы, в первую из которых входят Синявка 100, Глеваха, Флярковка, а также такие комплексы как Малая Офирна, Андрушевка, Перепятиха, Журовка к. 423 и к. 406, а во вторую - Журовка к. 407, Бобрица к. 35 и одновременные им комплексы из, Репяховатых и Захарейковой могил (рис. 9). Принципиальный момент для синхронизации с поселенческими па-мятниками – находка матрицы для отливки таких бляшек в полуземлянке 1 городища Тараща5. Форма найдена в двух фрагментах. Изготовлена из плотной глины светло-бежевого цвета, внутри обожжена до черного цвета. Форма в плане близка к кругу, диа-метр – около 5 см, толщина 2,5 см (Безсонова, Рома-нюк 2004, 90-99) (рис. 8,14).

В Украинской Лесостепи, кроме Среднего Под-непровья, аналогичные бляшки в раннескифское время известны также в Поворсклье (Осняги, Лиха-чевка, к. 1 Марченки), где в одном случае (к. 1 Мар-ченки) также использовались в качестве аппликаций на корчаге. Еще два эпизода известны в Посулье (Поповка, к. 1 Герасимовка). По одной бляшке из-вестно в Поднестровье (Долиняны, к. 3) (рис. 6,1-4) и Восточном Прикарпатье (могильник Кажвана, к. 6)

(рис. 20,1:1-5). Во всех документированных случаях (Долиняны, к. 3, Марченки к. 1, могильник Кажвана, к. 6) они найдены также в синхронных Среднедне-провским комплексах (рис. 7). При этом в к. 6 мо-гильника Кажвана и в кургане Флярковка – есть так-же гончарная сероглинянная посуда (рис. 3,9; 20,I:9).

Большинство треугольных бляшек примерно одинаковы по размерам от 2,2 см до 3,6 см и до 4,7 см бляшки из к. 1 Марченки. В типологическом пла-не бляшки делятся на треугольные с тремя кружка-ми в углах и без контура геометрической фигуры (Фиалко 2006, 66-67) (рис. 8,1-12)6.

4. Новации в материальной культуре памятников постжаботинского горизонта. Появление в погре-бениях бляшек-аппликаций сопровождается и рядом других инноваций: появляются ожерелья, состоящие из бус разных видов и типов, - янтарные, стеклянные, сердоликовые, гагатовые и т.д., а также конические-бусы розетки (Рябкова 2010, 178-188) и раковины ка-ури (Бруяко 1999, 47.49-52), булавки с грибовидной шляпкой, круглым в сечении стержнем, орнаменти-рованным группами спиральных нарезок, между ко-торыми находятся расширения, имеющие округлую, овальную или биконическую форму, серьги-заушни-цы, браслеты с окончаниями в виде головок змеек. Также появляются зеркала с центральной ручкой на столбиках и зеркала с боковой ручкой, каменные блю-да, широко используются железные трехпетельчатые

4 Они также не имели отверстий для нашивания. Обстоятельства их находки, по М.Д. Иванишеву, следующие: «В юж-ной стороне кургана, у ног скелета, найдены 24 золотых грифа, выбитых из листового золота, три золотые пластинки, разбитый глиняный сосуд, заключавший прах сожженного тела, и каменная подставка. На оборотной стороне одного грифа сохранились шерстяные нити желто-белого цвета. Судя по расположению этих предметов, можно полагать, что здесь находился сосуд с прахом сожженного тела, что он имел каменную подставку и был покрыт шерстяной тканью, украшенную золотыми грифами. Некоторые грифы удержали цвет золота, а другие покрыты какою-то массою, при-дающею им темный бронзовый цвет» (Древности 1846). Рядом с грифами были найдены и фрагменты золотых пластин – лент. По мнению С.А. Скорого и Л.С. Клочко грифы и золотые пластины - ленты, также как и строенные бляшки-аппли-кации были украшением головного убора (Скорый 1990, 44; Клочко 2008, 36). Но, вероятно, не стоит исключать что они могли быть и аппликациями на сосуде. Ведь не установлено, что за «шерстяные нити» отпечатались на обороте этих пластин, это могут быть и следы иной органики. Но горшок ли или все же головной убор, очевидно, что данные аппликации возможно рассматривать в рамках одной системы с аппликациями в виде строенных кружков.

5 Полуземлянка обнаружена возле вала городища, в обрыве склона ровного участка городища в 75 м на юго-запад от вала. Длина помещения в обрыве 6,4 м. Дно на глубине 1,2-1,4 м. В помещении обнаружено значительное число керамики. В том числе чернолощеные массивные корчаги – с прямым отогнутым венчиком. Иногда с резным орна-ментом. Черпаки чернолощеные округло-биконической формы с высоким горлом и ребром на переходе к тулову. На одном экземпляре на тулове нанесены длинные вдавления. Отростки черпаков украшены столбиками с «кнопками». Миски с загнутым во внутрь краем и украшены практически исключительно наколами изнутри, в одном случае в со-четании с косыми вдавлениями по краю бортика. Один экземпляр имеет широкий отогнутый край (5 см). Кухонная керамика украшена по краю венчика или несколько ниже края налепным валиком с вдавлениями и наколами изну-три. Проколы единичны. Появляются также глубокие наколы снаружи. В землянке были также глиняные крышки. Также в этом комплексе найден бронзовый наконечник стрелы – двухлопастный с ассиметрично-ромбической го-ловкой и обломанным шипом на втулке (высота наконечника - 3,4 см, диаметр втулки 0,6 см) и бронзовый браслет с окончаниями в виде змеиных головок (Безсонова, Романюк 2004, рис. 3,8.11).

6 В одной связи со строенными бляшками-аппликациями стоит рассматривать и изображение на гребне из землянки № 40 Трахтемировского городища. В центре композиции – три соединенных окружности, внутри которых, изобра-жены V-образные символы. И один из таких символов – между строенными окружностями. Под (или же, наоборот, над) окружностями, еще два таких символа, по мнению Г.Т. Ковпаненко, – два растительных побега, один из которых, с набухшей почкой. В нижней части (или же, наоборот, в верхней) композиции изображен солярный знак – триске-лий (Ковпаненко 2007, 90-91, рис.1) (рис. 8,13).


псалии и однокольчатые удила, иногда бронзовые стремечковидные удила, застежки-гвоздики, колчан-ные застежки, костяные псалии с зооморфными окон-чаниями. Наконечники стрел в этом горизонте пре-имущественно трехлопастные, а также трехгранные с треугольно-сводчатой головкой, реже двухлопаст-ные. Использовались также мечи с двутавровой, реже трехчастными рукоятиямии, топоры-клевцы.

Бляшки-аппликации из строенных кружков неоднократно были объектом исследований, в ко-торых рассматривались вопросы, связанные с их назначением (Ильинская 1971, 73-79; Ковпаненко 1981,155-117; Мирошина 1977, 79-94), эволюцией и происхождением (Фиалко 2006, 61-73) и хроноло-гией (Дараган, Снытко 2008, 303-306). В Среднем Поднепровье такие бляшки использовались в ка-честве аппликаций на керамической посуде и для украшения головных уборов.

5. Посуда с металлическими аппликациями из Северного Причерноморья. В Среднем Поднепровье представлена чернолощеной корчагой из кургана у с. Глевахи. Это биконический сосуд с широким, кру-то отогнутым наружу краем, высоким коническим горлом, выступающим из широкоплечего округлого корпуса, конически сходящего с небольшому пло-скому дну. Сосуд имеет крупные размеры: высота 74 см, диаметры венчика 34,6 см, корпуса 63,4 см, и дна 15,4 см. От плечика вверх поднимаются с трех сторон парные сосцевидные выступы.

Сосуд этот был украшен от плечиков до верхне-го края накладными бляшками, места, прикрепления которых обозначились беловатым цементом, на кото-ром они сидели, а в других случаях различной сте-пенью обжига черепка при вторичном прокаливании. Во втором случае на стенках получились светлые или наоборот темные пятна, соответствующие по конту-ру тем бляшкам, которые были на этом месте.

Для одного рода бляшек удалось установить не только их форму, но и рисунок, четко оттиснувшийся на цементе: они имели вид треугольника с закруглен-ными углами, составленного из строенных кружков.

Один ряд таких бляшек шел по плечику. Выше плечика по горлу сосуда широкой полосой шли три пояса, каждый из которых составлен из треугольни-ков, образованных строенными бляшками. Выше, под венчиком шли два сплошных пояска в виде лент по 4 см ширины каждый, причем от верхней ленты с трех сторон поднимались полоски такой же ленты, перегибающиеся через край сосуда внутрь. Были ли эти ленты гладкие или они имели узоры и изображе-ния установить нельзя, так как былое их присутствие можно установить только по разнице в прокаливании черепков и незначительным остаткам цемента (Тере-ножкин 1954, 91, рис. 12,13) (рис. 4,I:17; 10,1).

Золотые бляшки-аппликации из строенных круж-ков, возможно используемые как накладки на корчагу обнаружены в кургане Марченки 1 в Поворсклье воз-

Рис. 3. Флярковка (по Ковпаненко 1981)


Рис. 4. i – Глеваха (по Тереножкин 1954); ii – Малая Офирна (по Петровская 1968)


ле Западного Укрепления Бельского городища (Чер-ненко и др. 2004, рис. 48; 49) (рис. 6,1). Корчага, с со-хранившимися отпечатками от треугольных апплика-ций, найдена в погребении № 7 могильника Картал в Нижнем Подунавье7 (Бруяко 2005, рис. 2,1) (рис. 6,5)8.

Применительно к корчаге из Глевахи интересно установление истоков, как традиции декора метал-лическими аппликациями керамических сосудов, так и собственно ее формы. А.И. Мелюкова и В.А. Ильинская связывали происхождение этой корчаги с влиянием культур Гальштатта и Басарабь (Ильин-ская 1975, 135; Мелюкова 1979, 81). Г.И. Смирнова отнесла ее к одному культурно-хронологическому горизонту с керамикой из Немировского городища, в качестве параллелей указав корчаги из восточноаль-пийской зоны (Смирнова 2001, рис. 3). Это мнение было поддержано Е.Е. Фиалко (Фиалко 2006, 70).

Помимо Немировского городища в круг типо-логически близких корчаг сосуду из Глевахи входят корчаги из Трахтемировского городища, поселений Залесье, Иване-Пусте и Севериновского городи-ща, ряда погребений Западно-Подольской группы памятников (например, Лоивцы), а также террито-риально близкие корчаги из погребений у с. Малая Офирна и Андрушевка (рис. 5,I:8; 4,II; 10,3.4). Мор-фология большинства вышеперечисленных сосудов и их метрические показатели близки. Они имеют резко отогнутый, заглаженный венчик, прямую расширяющуюся к корпусу шейку и выраженное ребро-перегиб на переходе от шейки к корпусу. От группы более ранних сосудов их отличает разме-щение выступов-налепов и перегибы в месте наи-большего расширения сосуда. Группу сосудов из Немировского, Трахтемировского и Севериновского городища, а также поселений у с. Залесье и Иване-пусте объединяет между собой также характерный каннелированный орнамент, в виде налепых полу-кружий и лент (Daragan 2004, Abb. 48; 49; Daragan 2009, fig. 7; 9) (рис. 16, II:11-21).

5.1. Посуда с металлическими аппликациями в Центральной Европе. Такая декоративная техника была распространена в Центральной и Южной Ев-ропе, центральной и северной Италии, но один из основных очагов находился в восточной части Альп (Dobiat, 1980, 130; Preinfalk 2003, 50-51). В Цен-тральной Европе применялись оловянные, бронзо-вые и свинцовые аппликации. Наиболее многочис-ленны оловянные аппликации. Территориально они концентрируются в северо-восточной альпийской зоне и в целом тесно связаны с северо-италийски-ми памятниками типа Эсте. Аппликации из этой

7 Искренне признательна И.В. Бруяко за информацию. 8 Интересно, что в погребении № 2 Репяховатой могилы непосредственно на милетской амфоре была найдена золотая

пластина. Пластина длинной 7 см и шириной 2,8 см изогнута, у нижнего ее края пять отверстий, на одном из которых сохранилась золотая заклепочка. По сторонам еще три отверстия с сохранившимися тремя заклепочками и еще одно отверстие по верхнему краю, с наружи изогнутой стороны. По мнению авторов раскопок это оковка от деревянного сосуда, возможно ковшика (Тереножкин и др. 1974, 25.38).

Рис. 5. i – Андрушевка (по Воронцов 1991); ii – Перепятиха (по Скорий 1990).


Рис. 6. 1 – Марченки к. 1 (по Черненко и др. 2004); 2 – Долиняны к. 2 (по Смирнова 1977); 3 – Поповка к. 13 (по Ильинская 1968); 4 – Осняги (по Шрамко 1987); 5 – Картал (по Бруяко 2005).


зоны – это преимущественно различные вариации на тему меандра или же сложной геометрической фигуры. Свинцовые встречаются сравнительно ред-ко и их находки связанны с районом Фрог и Истрии. А вот территория распространения бронзовых ап-пликаций преимущественно охватывает периферию восточных Альп и здесь помимо сложных меандров чаще представлены аппликации в виде треугольни-ков9. Наиболее близкие аналогии как аппликаци-ям накладкам на корчагу из Глевахи, так и форме самого сосуда, известны именно из памятников восточноальпийского региона. В кургане VI Nove Kosariska была биконическая корчага с многочис-ленными бронзовыми треугольными накладками в виде висящих треугольников. Они нанесены в ниж-ней части корпуса и на шейке сосуда (рис. 11,2). С этого же кургана происходят и другие многочис-ленные бронзовые накладки, также служившими аппликациями на других сосудах. В основном это маленькие бронзовые треугольники и длинные пря-моугольные полоски, листы и один круглый, вы-пуклый, украшенный концентрическими кругами экземпляр, абсолютно тождественный стилистике бляшек Среднего Поднепровья (рис.13,3). Бикони-ческие корчаги с металлическими аппликациями были также найдены в погребениях могильников Langenlebarn (№№ 2, 3) (Preinfalk 2003, Taf. 17; 18; 27; 28; 38; 50), Gemeinlebarn и Sulmtal (Dobiat 1980). Аппликации на сосудах этих восточно-гальштатт-ских памятников имели вид простых треугольников или жестяных полос в виде висящих треугольников, в том числе и украшенных концентрическими кру-гами, абсолютно тождественных стилистике бля-шек Среднего Поднепровья (рис. 12,1.4; 13,1.4). Все погребения с такими корчагами относятся к этапу На С2 (Pichlerova 1969, 155; Preinfalk 2003, 50-51).

Другого типа аппликации, в виде сложного меан-дра, но также на сосудах типологически близких кор-чаге из Глевахи, есть на корчагах из таких известных

богатых (княжеских) погребений как Gemeinlebarn, Sulmtal, Links Wildom, Martiianec и Dalj и др. (Pittioni 1954, Abb. 431, Vinski-Gasparini 1987, Tab. IV,1; Dobiat 1980, 130; Preinfalk 2003, 50-51) (рис. 11; 12). Интересными являются аппликации из Фрог, выпол-ненные в виде фигурок всадников, уточек, колес и человеческой фигуры, в основании которой располо-жены сдвоенные кружки, украшенные концентриче-ским орнаментом (Modrijan 1950, 91,105-106; Tomedi 2002) (рис. 12,5). Восточнее, на территории Венгрии посуда с применением металлических аппликаций известна в Sopron-Värhely, Sopron-Kärolymagaslat и Fertöd, Somlyöväsärhely и Vaszar, Somogy – Szalacska, Csönge (рис. 12,6), Tumulus I, Ipolyszakallos. Все они также относятся ко времени этапа На С2 (Kemenczei 1977, 76-78; Stjernquist 1962, 63,143-145). Здесь по-явление сосудов с аппликациями связывается с влия-нием восточноальпийского гальштатта.

Эта же традиция в рассматриваемый промежу-ток времени известна и на территории южногаль-штаттской периферии в Dolenjska- Gruppe (Слове-ния). В ряде погребений (Kranj, Krizna gora, Libna, Magdalenska gora, Smarjeta, Vase и др.), в том числе и в богатых (княжеских) погребениях типа Novo Mesto и Sticna найдены и сосуды украшенные ме-таллическими аппликациями, в том числе форми-рующими треугольники (Knez 1974, 243-249) (рис. 11,11.12). Эти погребения относятся к горизонту Stiсhna-Novo mesto I/II На С2 – рубежа На С2/На D1 (Vinski-Gasparini, 1987, 61-64; Dular 1982). В это же время такая декоративная техника известна на се-веро-западной периферии Балканского полуострова и в Италии (Ljubljana-Gruppe, Donja Dolina-Gruppe, Este II/III и т.д.), но на типологически иных сосудах.

Все известные на данный момент в Централь-ной Европе керамические сосуды с металлическими аппликациями в подавляющем большинстве отно-сятся ко времени позднего На С2, реже к рубежу На С2/ НаD110 (Preinfalk 2003, 93-94). В целом сосуды с

9 Наиболее полный перечень местонахождений сосудов с металлическими аппликациями в Preinfalk 2003, 51, карта – в; Dobiat 1980 и Preinfalk 2003, Abb. 25.

10 Более ранние сосуды с металлическими накладками этого типа относятся ко времени культуры Урненфельдер. Это черпак с треугольными накладками из погребения в Ормож (Tomanic-Jevremov 1989, Т. 22,1-2; Т. 6, 3), и кубок из погребения 20 могильника St.Andra. Кубок украшен каннелированным орнаментом, поверх которого нанесено черное, подобное смоле, покрытие. Эта масса служила клеем для оловянных накладок в виде полосок с висящими треугольниками. Светлый цвет металла выразительно контрастировал на черной облицовке. С внешней стороны шейки сосуда также была наклеена одна металлическая накладка, так, что заостренный конец треугольника смотрел внутрь сосуда (Eibner 1967, 38-56, Abb. 2-3). Ко времени поздней Урненфельдер относится также сосуд с оловянны-ми накладками из Батина (Хорватия). Эти сравнительно немногочисленные находки позволили предположить, что именно урнфельдская культура, была изначальным пунктом распространения традиции украшения глиняных со-судов металлическими накладками, по крайне мере для восточноальпийского региона, хотя до сих пор непонятно как именно происходил переход от урнфельдских сосудов с накладками к гальштатским. Дело в том, что сосуды с металлическими накладками времени На С1 пока неизвестны.

Характерно, что, как во время культуры Урненфельдер, так и в гальштаттской культуре этапа На С2 металлические аппликации часто украшают разрисованные сосуды и не имеют никакого сходства с нарисованным на сосуде узором. Нет в среде гальштаттских памятников и жесткой унификации в размещении накладных аппликаций. Накладки могут находиться, на всем туловище сосуда. Бляшки крепились во всех случаях органическим клейким веществом.


металлическими накладками, как и сосуды сходных морфологически форм с кругом горшков типа Гле-вахи, датируемые исключительно На D1, неизвест-ны, как неизвестны и в более раннее время этапа На С1. И именно с областью восточно-гальштатт-ской культуры связаны наиболее близкие анало-гии корчагам этого горизонта Среднего Поднепро-вья: корчаги из Kleinklein (Hugel 39), Regensburg, Krensdorf–Hexenhugel, Langenlebarn, Gemeinlebarn, Smolenice-Molpir и др. (Pittioni 1954, Abb. 420, Falko Daim 1976; Dobiat 1980, Abb. 9, Taf. 75,1; Parzinger, Stegmann-Rajtar 1988; Preinfalk 2003, Abb. 26) (рис. 11; 12). По типологии К. Добиата это сосуды 1-го типа, позднего варианта, датируемые поздним На С2 (Dobiat 1980. Abb.9). Именно для времени На С2 памятников восточно-альпийского Гальштатта типичны также корчаги, горло которых украшено отдельными треугольниками, кружками, формиру-ющими треугольники и их гирляндами, интерпре-тируемые как антропоморфные (Leuermann 1989, 65; Vadasz 1984, 252; Eibner 2002, 125-142) (рис. 12,7; 14). Примечательно, что знатные захоронения могильников Басарабь и Гальштатта (Фишау-Файх-тенбоден) с сосудами, на которых нанесены антро-поморфные изображения, являлись женскими. Это дало основание предположить, что погребенные женщины при жизни могли играть особую роль в ритуалах и культе, как вестницы/посланницы и жрицы. При этом практические все более поздние погребения На D1-D2, в которых среди прочего на-ходились сосуды с антропормофными фигурами,

были мужскими. Интерпретация таких божествен-ных изображений - «Богиня-покровительница», По-сланница/Вестница (судьбы) и Покровительница побед, Богиня судьбы или Покровительница героев (Кашуба, Дараган 2009, 66).

В круг аналогий также входят и сосуды с кан-нелированным узором в виде тонких налепных ва-ликов, формирующих полукружья и ленты. В Укра-инской Лесостепи они известны из Немировского и Трахтемировского городищ (рис. 16,II:11-21), а также поселений Залесье и Иванэ-Пустэ (Daragan 2004, Abb. 48; 49; 2009, fig. 7; 9). К этому же хро-нологическому горизонту относятся и корчаги укра-шенные налепными каннелюрами, формирующими различные полукруги и волюты. Наиболее близки-ми аналогиями являются корчаги из погребений у Gemeinlebarn, Wildon, Stаtzendorf, Langenlebarn эта-па На С2 и ранее (рис. 16, I:1-10) (Preinfalk 2003, Abb. 9,1-2; 12,1-2; Rebay 2006, 289-290).

5.2. Другие общие категории посуды и элемен-ты орнаментации для Гальштатта и памятников раннескискифского времени Среднего Поднепровья. В погребениях № 4 Nove Kosariska, № 3 Langenlebarn и др. наряду с корчагами с металлическими аппли-кациями были также керносы и миски с отогнутым наружу орнаментированным краем, в том числе и на полом коническом поддоне, а также черпаки, укра-шенные канелированным узором. Подобная сочета-емость типов керамики отмечена и в некоторых из рассматриваемых погребений Среднего Поднепро-вья. В погребении из Глевахи корчага сочеталась

Рис. 7. Местонахождения комплексов с бляшками-аппликациями и городища-гиганты раннескифского времени. Городища: А – Немировское; В – Пастрырское; C – Мотронинское; D – Журжинецкое; Е – Трахтемировское; F – Тараща; G – Млынок; Н – Ходосовское-Хотовское; i – Бельское; J – Басовское. Погребения: 1 – Глеваха; 2 – Иван-ковичи; 3 – Тараща; 4 – Синявка 100; 5 – Бобрица 35; 6 – Журовка 407; 7 – Пруссы; 8 – Флярковка; 9 – Осняги; 10 – Марченки; 11 – Поповка; 12 – Немиров; 13 – Долиняны; 14 – Андрушевка; 15 – Малая Офирна; 16 – Перепятиха; 17 – Репяховатая.


с миской с отогнутым наружу краем, украшенным узором из соединенных вершинами треугольников, и черпаком с косым каннелированным узором (рис. 4,I:4,5.8.17). Кернос и миска с отогнутым орнамен-тированным краем имеются в погребении кургана Андрушевка (рис. 5,II:4,6). Миска на полом поддоне с отогнутым наружу орнаментированным краем из-вестна из кургана 406 Журовки (рис. 15,I:14).

Особый интерес вызывает керамика с узором из соприкасающихся вершинами треугольников (т.н. песочные часы). Так по отогнутому краю украшена миска из Глевахи (рис.15,I:2). В Среднем Поднепро-вье миски с такого рода плавно отогнутым наружу краем появляются не ранее горизонта Жаботин III. Аналогичная миска известна из Трахтемировского городища (рис. 15,I:1). Таким же орнаментом укра-шен спаренный сосуд из кургана 100 Синявки (рис. 15,I:3). Известна такая орнаментация и на черпаках из зольников Западного укрепления Бельского го-родища (Шрамко 1987, рис. 48,11). Ранее, начиная

с раннежаботинского горизонта, такого рода орна-ментация представлена отдельными элементами на внутренней стороне ручек черпаков (Жаботинское поселение, погребение из Квиток). Форма мисок (Глеваха, Трахтемировское городище) и орнамента-ция узором из соприкасающихся треугольников свя-зывалась с влиянием культуры Басарабь (Ильинская 1975, 139; Мелюкова 1979, 81), в массиве которой они получают распространение с этапа Басарабь II (Зверев 2003, табл. 2) и характерны для орнамента-ции III-го этапа этой культуры (Guma 1993, 253, pl. LX, 29). Встречается такая же орнаментация и в род-ственной Басарабь группе Босут IIIB (Medovic 1978, Taf. LVII) (рис. 15,I:4,5.7; II:11). Но более широкое распространение такого рода орнаментация получи-ла на памятниках восточно-гальштаттской культуры (Eibner 2002, 125-193), (рис. 15,I:6-12) где, впрочем, ее происхождение также ставится в зависимость от культуры Басарабь (Metzner-Nebelsick 1992, 364). Типична орнаментация такими треугольниками и для календербергской культуры восточноальпийско-го гальштатта (Schappelwein 1999, 163-170). Наибо-лее близкой аналогией является орнаментация ми-сок из погребения 147 могильника Sopron в Запад-ной Венгрии (Eibner-Persy 1980, 82-83, Taf. 79,1-2). Такой узор на этом памятнике сочетается с узором из строенных концентрических кружков, образую-щих треугольник, абсолютно идентичных металли-ческим бляшкам-аппликациям на корчаге из Глевахи (рис. 15,I:6). Аналогичный узор, как из соприкаса-ющихся вершинами треугольников, так и отдельно из строенных кружков, широко применялся и при орнаментации корчаг и черпаков этого погребения (рис.15,II:1-10). В группе погребений могильника Sopron К. Ейбнер-Перси выделяет несколько после-довательных фаз. Погребения первой фазы относят-ся ко времени На В3-На С1, второй – ко времени раз-витого На С1, третья – конец На С1, четвертая – этап На С2 и пятая к этапу На D1. Керамика из погребе-ния 147 относится к фазе На С2 (Eibner-Persy 1980, 82-83). Характерно также, что керамика из фаз 2 и 3 имеет аналогии во втором и третьем горизонтах Жаботина, а из фазы 1– в первом11. Типичен для ке-рамики из памятников восточно-альпийского Галь-штатта этапа На С2 (Nove Kosariska, Stаtzendorf) и культуры Басарабь III узор в виде заштрихованных треугольников или полос на отогнутых венчиках ми-сок. Он также может быть сопоставлен с орнамен-тацией на мисках из памятников раннескифского времени Украинской Лесостепи (к. 406 Журовка и Андрушевка) (рис. 15,I:13-16).

11 Следует также отметить, что достаточно широко такого рода орнаментация представлена и на памятниках кобан-ской культуры и раннескифских Северного Кавказа этапов РСК-2-3 (Нартан, Новозаведенное, Красное Знамя). Яв-ляется ли это следствием влияния со стороны Гальштатта или Украинской Лесостепи, или же ее появление там имеет другой источник, сказать сложно, поскольку не существует пока представления об общем ритме развития керамиче-ских форм, их генезисе для этого региона.

Рис. 8. Бляшки-аппликации из комплексов раннескиф-ского времени Украинской Лесостепи. 1 – Глеваха; 2 – к. 100 Синявка; 3 – к. 35 Бобрица; 4 – к. 13 Пруссы; 5 – к. 1 Марченки; 6 – к. 2 Долиняны; 7 – к. 13 Поповка; 8 – Иванковичи; 9 – Владимирская экономия; 10 – к. 407 Журовка; 11 – к. 2 Осняги; 12 – Флярковка; 13 – Трахте-мировское городище; 14 – городище Тараща. (по Фиал-ко 2006; Ковпаненко 1981; 2007; Смирнова 1977; Безсо-нова, Романюк 2004; Ковпаненко 2007).


В рамках восточно-гальштаттских памятников орнамент в виде отдельных треугольников, запол-ненных кружками и орнамент из соприкасающих-ся вершинами треугольников, связан с женскими антропоморфными изображениями сакрального значения (Eibner 2002, 125-193), которые получили широкое распространение в это время. Этот образ является трансформацией предшествующего ему изображения в виде т.н. мальтийского креста, также получившего распространение на территории вос-точноальпийского Гальштатта, культуры Басарабь и в Украинской Лесостепи (Кашуба, Дараган 2009, 65-86).

Постжаботинский горизонт в Среднем Под-непровье характеризуется появлением черпаков с прямой шейкой, округлым корпусом и часто с вы-раженным ребром-перегибом на месте перехода шейки в корпус, невысокой петельчатой ручкой с цилиндрическим отростком. Такие черпаки ино-гда орнаментированы концентрическими полукру-жьями по корпусу (Перепятиха, Андрушевка) (рис. 5,I:6; II:27), или вертикальным (косым) каннелиро-ванным узором (Глеваха) (рис. 4,I:4,5). Эти черпаки также могут рассматриваться в рамках одной ли-нии развития с черпаками, функционировавшими на этапе На С2 на памятниках южногальштаттской периферии. Этому же хронологическому диапазону свойственно и присутствие культовых сосудов - кер-носов в погребениях. В гальштаттских памятниках они всегда присутствуют в погребениях с сосудами, имеющих металлические аппликации (Novo Mesto,

Nove Kosariska, Langenlebarn). Также именно в этом горизонте на гальштаттских памятниках распро-странены спаренные сосуды (в Среднем Поднепро-вье – Синявка 100).

В целом весь круг аналогий для керамики это-го горизонта из памятников Среднего Поднепровья однозначно указывает на синхронизацию с форма-ми, получившими распространение в центральной и южной Европе на этапе На С2. Еще одним под-тверждением такой синхронизации служит находка на поселении Вишенки в Среднем Побужье фраг-мента сосуда, на котором сохранились две неболь-шие закорючки, в которых Ю.Н. Бойко видит изо-бражения стилизованные изображения человече-ских головок, сопоставляя их с сосудами из Новой Косариски (Бойко 2004, 255, рис. 3,4.4а-б). Сосуды с росписью были найдены и на Жаботинском по-селении в 1953 г. в комплексах горизонта Жаботин -III. К сожалению, они не сохранились. Еще один расписной сосуд известен из погребения кургана 15 Купьевахского могильника. Кроме сосуда в этом погребении были также височные кольца из элек-тра, согнутые в один оборот, с окончаниями в виде равновеликих выпуклых шляпок, аналогичные най-денным в кургане Перепятиха, пронизи из тонкой золотой пластины, каменные и пастовые бусы (Бе-рестнев 1994, 186-187, рис. 1-6).

6. Бляшки - украшения головного убора из Среднего Поднепровья. В к. 100 Синявки, к. 35 Бо-брицы и Флярковки бляшки из строенных кружков были обнаружены при женских погребениях. Они

Рис. 9. Таблица периодизации памятников финального этапа раннескифской культуры Среднего Поднепровья.


были расположены над черепом и около него (рис. 1; 3). Украшением головного убора были и бляшки из могильника Кажвана, курган 6 (Восточное При-карпатье). Головной убор, который украшали такие бляшки, реконструируется или как косынка (Миро-шина 1977, рис. 3) или же, как колпак (Клочко 2008, рис. 1-2) (рис. 1,I:2,3; II:2,3). В Среднем Поднепро-вье в таких комплексах как Синявка и Бобрица рас-сматриваемые бляшки сочетались с аппликациями, изображавшими оленя (Синявка 100) и козла (Бо-брица 35).

6.1. Бляшки - украшения головного убора из Центральной Европы. Если традиция украшать со-суды металлическими накладками, равно как и сама морфология такого рода сосудов, тесно связана с восточноальпийским Гальштаттом, то бляшки, ис-пользовавшиеся в качестве украшений головного убора, в основной своей массе связаны с южной гальштаттской периферией, концентрируясь пре-имущественно в бассейне правых притоков р. Сав-вы (Kastelic 1960; Gustin, Preloznik 2005). Примеча-тельно также, что форма для отливки таких бляшек найдена на поселении Kalakaca kod Beske, в объекте 101, соответствующем времени группы Босут IIIВ/IIIC (Медовиh 1978, T.XVI, 2-4) (рис. 18,6). Именно с этой группой связано появление на Жаботинском поселении орнаментированных жертвенников (Да-раган, Кашуба 2008, 59).

С территории восточноальпийского гальштат-та известна только одна бляшка из погребения 505 Гальштаттского могильника этапа НаС2 (рис. 18,4) (Hodson 1990, plate 36,4; Parzinger 1989, Taf. 129,22) и еще одна бляшка была найдена в женском погре-бении 19а могильника Мезочат (рис.18,3) (Hänsel, Kalicz 1987, 5-88; Kemenszei 1995, 344). Так как никаких других находок в этом погребении больше не было, то данное погребение относят или к позд-ней урненфельдеркультур, как и весь могильник (Т. Кеменцеи), или же к более позднему времени, син-хронному появлению раннескифской культуры в Центральной Европе (Я.Хохоровски).

Металлические бляшки-аппликации из стро-енных кружков - отличительная черта женских по-гребений южногальштаттской Dolenjska- Gruppe. Они есть в таких погребениях как Vafie, Sticna, Vinji vrh при Smarjeta, Libna, Velike Malence, Podzemelj и Crnomelj, Velike Malence, Velike Malence 4, Loka pri Crnomelj gom. 1, gr.1 и gom. 1, gr. 2 (Stare 1973, 11, Sl. 4; Parzinger 1989, Tafel 44, 25; Dular 1984, 220-221. T.1,1; 3,1; Dular 1973, 565, T.11, 3; 566, T.13, 2, 561; Gustin 1996, Abb.6, 12) (рис. 18,1,2,5). Данные по-гребения относятся к ранней фазе группы Podzemelj (Dular 1976, Tab. XIV, 4) или горизонту Stiсhna 1/Novo Мesto 1 (Dular 1973, 572) и горизонту 4/5 по Г. Парцингеру (Parzinger 1989, 50), что в общей схеме периодизации Гальштатта соответствует Ha С2. В италийской хронологии, к которой по прямым им-

Рис. 10. Корчаги из комплексов раннескифского вре-мени Среднего Поднепровья. 1 –Глеваха; 2 – к. 406 Жу-ровка; 3 – Андрушевка; 4 – Малая Офирна; 5 – Среднее Поднепровье; 6 – к. 3 Жаботин; 7 – Трахтемировское; 8 – п. 2 Репяховатой могилы.

Рис. 11. Корчаги из комплексов восточно-альпийского Гальштатта и южногальшаттской периферии. 1 – Kleinkle-in; 2 – nove Kosariska; 3 – Langenlebarn; 4,5 – Smolenice Molpir; 6 – Martijanec; 7,8 – hallstatt; 9 – Brandgrab; 10 – Janiky; 11 – St.Lusia; 12 – Smarjeta (по Dobiat 1980; 1981; Pichlerova 1969; Parzinger/Stegmann-Rajtar 1988; Vinski-Gasparini 1961; Kemenczei 1977; hodson 1990; Dular 1982)


портам привязаны погребения с такими бляшками, это ранняя фаза IС Sv. Lucija и фаза II С Este.

Такие бляшки в этом регионе использовались как украшения головного убора (платка) и тогда их находят в могильном инвентаре как отдельные зо-лотые украшения. В других случаях они входят в состав диадем. Во всех случаях такие бляшки вы-полнены из золота.

6.2. Бляшки, входящие в состав диадем из Цен-тральной Европы. Наиболее яркой аналогией яв-ляется золотая диадема из опорного для Dolenjska-Gruppe горизонта Sticna 2 погребения 27, могилы 48 (Gabpovec 1966, Abb.10; Gabpovec 2006, Taf.16, 17). Аналогичные бляшки, в составе диадем известны в ряде других комплексов этого региона - Smarjeta, Velike Malence Sajevce при Kostanjevica (рис. 19,1,2) (Kastelic 1960, 3-26; Knez 1974, 115-118; Stare 1973, 11, Sl. 4; Gustin et al. В 1992)12.

Бляшки из этих комплексов относятся к сле-дующему хронологическому горизонту Stiсhna 2/Novo Мesto 2. Эталонным комплексом этого гори-зонта собственно и является погребение 27, моги-лы 48 Sticna. Этот горизонт является транзитной переходной стадией, охватывающей конец Ha C2 и начало Ha Dl. По отношению к италийской хроно-логии он синхронен последней фазе горизонта IС и ранней фазе IIА в Sv. Lucija и поздней фазе этапа II/III - ранней фазе III Este (Gabpovec 1966, 24; 2000, 32-36, Taf. 17).

Бляшки, украшения головных уборов и диадем в рамках позднегальштаттской культуры составляют особое явление, будучи в отличие от остального ин-вентаря этого времени достаточно четко ограничен-ными, как территориально, так и хронологически. Они встречаются в элитных женских погребениях Dolenjska-Gruppe, появление которых также явля-ется одной из ярких особенностей этого горизонта. Традиция их применения была распространена на протяжении жизни не более двух поколений в рам-ках развитого На С2 и переходной фазы финала На С2 - начала На D1 (Gustin 1996, 120). В рамках этих двух хронологических периодов достаточно четко выделяются и две типологические группы этих бля-шек. Первая, более ранняя - из памятников горизон-та Stiсhna 1 / Novo Мesto 1 представлена бляшками, на которых узор выполнен в виде концентрических

12 Наряду с бляшками-апликациями из строенных кружков в этом регионе встречаются и просто треугольные накладки. Такие украшения диадемы известны из Novo Mesto (рис. 19,3) (Тumulus 2, Grab 8) (Knez 1972, р.58; 1974, abb.3) и погребения 114 Szazhalombatta (Holport 1985, abb. 16). Из последнего, а также синхронного ему погребения 117 происходят и формы керамики, - корчаги, миски, черпаки, - аналогичные представленным, например, в кургане Глеваха (Holport, 1985, abb. 13, 2; 14, 1,8).Все они датируются рубежом На С2 –D1 (Holport 1985, 37). Важно акцентировать внимание и еще на одной занятной аналогии. В погребении 114 Szazhalombatta были также псалии из кабаньих клыков, украшенных металлическими накладками, с тисненным орнаментом, состоящим из зигзагообрзной полосы, образующей в противоположные стороны треугольники (Holport 1985, abb.15; Patek 1993, Abb. 107). Абсолютные аналогии им имеются в южной гробнице кургана 1 Краснознаменского могильника (Петренко 2006, табл. 47, 17). (рис. 17,1.2). Еще одна аналогия - в погребении 278 Este, Veneto (Gleirsher 2007, ris. 5).

Рис. 12. Корчаги из комплексов восточно-альпийско-го Гальштатта и южногальштаттской периферии. 1 – Gemeinlebarn (hugel 1); 2 – Wildon; 3 – Rebensburg; 4 –Langanlebarn (Tumulus 3); 5 – Frog; 6 – Csonge. Tumu-lus 1; 7 – Loretto; 8,11 – Maiersch; 9 –Kleinklein; 10 – Fe-udwar; 12 – Паньевачки Рит (по Kromer 1958; Stegmann-Rajtar 1992; Stjernquist 1963; Dobiat 1981; Preinfalk 2003; Archaologie Alpen Adria 1988; Ctojuh 2004).


колец. Этому типу соответствуют и бляшки из по-гребения 505 Гальштатта. Относятся они ко време-ни этапа На С2. Вторая группа – это бляшки, вхо-дящие в состав диадем, с тисненым орнаментом по ободку. В рамках Dolenjska-Gruppe они датируются переходом На С2 / На D1. Этой группе соответству-ют и бляшки из погребения 31 из Szentes-Vekerzug, погребения 7 могильника Блай (рис. 20,II:2,4) (Vasiliev 1970, 53-55; 1972, Taf. VIII,3-5; IX). Эти комплексы не имеют самостоятельной датировки и традиционно датируются в пределах конца VII в. до н.э. – первой половины VI в. до н.э. К этой разно-видности относятся и бляшки из кургана 6 Кажвана. В данном погребении имеется также сероглинян-ный черпак, а также зеркало с центральной ручкой на столбиках, что позволяет его датировать не позд-нее конца VII в. до н.э. (рис. 20,1) (Кашуба, Дараган, Левицкий 2010, 29-48), что, вероятно, должно быть справедливо и для погребений из Векерцуг и Блаж.

Абсолютно очевидно, что рассматриваемые бляшки из Среднего Поднепровья морфологически

и стилистически примыкают к более ранней груп-пе бляшек Dolenjska-Gruppe времени развитого На С2 (рис. 21). Ни в одном раннескифском комплексе Среднего Поднепровья бляшки с тисненым орна-ментом по ободку не обнаружены. Но они известны здесь в более позднее время в V-IV в. до н.э. (Фи-алко 2006, 69). И встречаются как в степном, так и лесостепном регионе (погребение в к. 2 у с. Ябло-новка, к. 402 у с. Журовка, погребения 3 Казенной могилы и т.д.) (Петренко 1967, 92-99, табл. 19,14-17), и восточнее в Подонье (Частые курганы, Ма-стюгино, Дуровка).

Таким образом, все аналогии, как для традиции металлических аппликаций на посуде, типологии посуды, так и бляшек - украшений головных уборов, указывают на время этапа На С2 и переходной фазы На С2 / На D1. Центральноевропейская /гальштатт-ская схема хронологии, к которой, так или иначе, привязаны все группы начала раннего железно века Европы, за последние годы претерпела некоторые изменения. В настоящее время идет коррекция и

Рис. 13. Типы металлических аппликаций на сосудах из восточноальпийской зоны. 1 – Langenlebarn; 2 – Wildon, Ve-lem-St.Vid, Szazhalombatta, hugel 75; 3 – nove Kosariska; 4 – Gemeinlebarn (Preinfalk 2003; Pichlerova 1969; Egg 1996).


уточнение как схемы периодизации Гальштатта, так и абсолютной хронологии. В абсолютных датах на-чало На D1, равно как и его длительность для раз-ных регионов Центральной Европы устанавливает-ся различно. Как видно из синхронистической та-блицы для позднегальштаттского и раннелатенского времени, приведенной в работе Д. Краузе (Krausse 2006, Abb. 28), если для одних регионов начало На D1 относится ко времени около 620 г. до н.э. и ранее, то для других - около 600 г. до н.э. В одной из последних схем хронологии предложенной М. Тракселем, начало На D1 отнесено уже ко времени от 650 г. до н.э., хронология этапа На С2 (при трех-фазовом делении) определяется в рамках 720-650 гг. до н.э. (Trachsel 2004, 151, Abb. 84). Но прямой пе-ренос этих дат на региональные колонки централь-но и восточноевропейских памятников требует предельной осторожности. Колонка с уточненными датами может быть корректна для одного региона, но при этом неизвестно, как и насколько она сопо-ставима с другими, смежными колонками - общей обновленной схемы синхронизации региональных колонок памятников начала раннего железного века Европы пока не существует. Для привлеченных в работе памятников восточноальпийского гальштат-та и южногальштаттской периферии (большая часть из которых является эталонными и имеет привязку также к схеме италийской хронологии) мы можем вполне уверенно говорить о диапазоне 670-620 гг. до н.э. Рассмотренные в работе памятники финала горизонта Жаботин III и постжаботинского гори-зонта Среднего Поднепровья также в целом соот-ветствуют этому диапазону. Ныне можно говорить, что наиболее поздние из них (типа погребения 2 Ре-пяховатой могилы) не переживают рубеж VII в. до н.э. (Дараган 2010, 175-197).

7. Для рассматриваемого отрезка времени фик-сируются параллели в памятниках раннескифского времени Украинской Лесостепи и Гальштатта и по другим категориям материальной культуры. А для территории Среднего Поднестровья в ряде случа-ев речь идет и о прямых импортах (Daragan 2009, 127-128). Обратим внимание на те из них, которые являются обязательными для рассмотренных нами женских погребений, в том числе и с бляшками-ап-пликациями.

7. 1. Бусы. Характерной особенностью женских украшений одежды этого горизонта являются шей-ные и нагрудные украшения, состоящие из наборов бус разных видов и типов, сделанных из стекла и камня. Бусы состояли из нескольких низок, распо-ложенных ярусно друг над другом. Композицион-но каждая из них имеет отличия по составу и цве-товой гамме. Также бусы входили в состав низок,

Рис. 14. Корчаги из комплексов восточно-альпийского Гальштатта. 1-3 – Gniebing, hugel h u.F; 4 – Kleinklein; 5 – Rabensburg; 6 – niederfellabrunn, Sütto; 7 – Maier-sch, Grab 38; 8 – Krennach, hugel 1; 9-10 – Rabensburg (по Eibner 2002).

одевавшихся и на руки. Бусы - это практически обязательный элемент инвентаря погребений рас-сматриваемой группы раннескифского времени и Украинской Лесостепи, и синхронных их памятни-ков Северного Кавказа. На данном уровне изучения этой категории материала, объединяющими и для Кавказа и Украинской Лесостепи выступают рако-вины-каури, входящие в состав бус (Бруяко 1999) и конические бусины-розетки, являющиеся кате-горий переднеазиатского импорта. К последнему, вероятно относятся и биконические бусы с рубчи-ками (Рябкова 2010, 178-188). Но такая общность плохо прослеживается для стеклянных, гагатовых, янтарных, сердоликовых и других бус. По данным Л.Клочко для янтарных бус (из погребений Синявка 100, Бобрица 35, Журовка 407, Гуляй-город), пред-полагается западное происхождение (Klochko 2009, 415-438). Вероятно, общий источник мог быть у т.н. пастового бисера. Он весьма разный и бывает сле-дующим: круглым уплощенным, гладким из темно-красной пасты, зеленой пасты, светлой пасты, свет-ло-голубого, светло-зеленого и коричневого цветов, а также цилининдрическим с нарезками (от двух до пяти) (рис. 3,13)13. Особенностью среднеднепров-ских ожерелий являются входящие в них кольце-подобные бусины из голубого непрозрачного стек-ла, украшенные поперечными желтыми полоса-ми, коричневого непрозрачного стекла с желтыми кружками, круглые бусины из коричневого стекла

13 Пастовый и фаянсовый бисер входит и в состав ожерелий погребений Келермесского могильника (Галанина 2006, Ил. 45).


с синими и желтыми кружками, из светло-синего непрозрачного стекла, украшенные волнистой бе-лой линией, обвивающей корпус, и поперечными короткими полосами желтого цвета, проходящими посредине бусины, бочкоподобные ребристые бу-сины из темно-коричневого стекла, украшенные тремя поперечными полосами желтого цвета, а так-же большая группа цилиндрических бус с бородав-чатыми выступами (рис. 1,I:1,II:1; 5,II:1-21). Скла-дывается впечатление, что таких бус нет в памятни-ках раннескифского времени Северного Кавказа14. Но они типичны для гальштаттских памятников, в первую очередь их южной, балканской периферии. Это в первую очередь уже «знакомые» нам женские погребения Dolenjska-Gruppe с головными убора-ми, украшенными бляшками-аппликациями. Мно-гочисленные низки бус обнаружены в погребениях Стичны (Stična). Как правило, это стеклянные и ян-тарные бусы. Особо характерны синие бусы с белой волной, а также и других цветов – желтые, зеленые, голубые, белые с волной желтого цвета (например, Gomila 48, grob 8, Gomila 48, grob 26). Встречаются также и цилиндрические с бородавчатыми высту-пами, и глазчатые бусы (Gomila 48, grob 9). Пре-обладают янтарные бусы, из которых, как правило, состоит одна из низок, а также пастовые – белые, синие и желтые. Нередки круглые бусины с тремя концентрическими кружками (Gabrovec 2006). По-добные бусы типичны и для других погребений группы Долениско (Dular 2003). Типичны такие бусы и для памятников восточноальпийского галь-штатта этого отрезка времени (см. сводку и ана-лиз – в Glasperlen der Vorrömischen Eisenzeit 1985; 1987). А в погребениях эпонимного гальштаттско-го могильника представлены бусы из стекла и ян-таря (G 121, 136, 196, 210, 220, 221, 234, 310, 343) (Hodson 1990). В погребениях из Фрог есть также бусы из янтаря, синего и желтого стекла (Tomedi 2002, 201-205, Teil 3,5). Есть такие бусы и погребе-ниях Sopron-Burgstall (Patek 1981, 93-104). Тради-ция производства ряда типов бус относится еще ко времени культуры Урненфельдер (Haevernick 1978, 145-157; Venclova 1990).

Бусы, являющиеся абсолютными аналогия-ми «нашим», на памятниках восточноальпийского Гальштатта и южногальштаттской периферии на Балканах есть в комплексах этапа На С2, хотя встре-чаются они здесь и в более ранне время. Многие варианты глазчатых и рубчатых бус известны еще с микенского времени, и продолжают использовать-ся и позже. Дата в рамках На С2 подтверждается в том числе, и совместной находкой в погребении № 1 некрополя Джурджулешть ожерелий, состоящих из пастового бисера и различных типов стеклянных бус, в том числе овальных и цилиндрических, укра-

Рис. 15. i – Сосуды орнаментированные узором «пе-сочные часы» 1 – Трахтемировское городище; 2 – кур-ган Глеваха; 3 – курган Синявка 100; 4,7 – Басарабь; 5 – Босут; 6 – Sopron 147; 8 – Prachting, hugel 58; 9-12 – Kirchenreinbach; и миски с отогнутым наружу краем, украшенные треугольниками; 13 – Андрушевка; 14 – Жу-ровка 406; 15,16,18 – nove Kosarika; 17 – Stаtzendorf (Ков-паненко 1967; 1981; Тереножкин 1954; Воронцов 1991; Guma 1993; Medovich 1978; Pichlerova 1969; Eibner 2002); ii – Сосуды из погребения 147 могильника Sopron (1-10); 11 – ijdileni-Frumusita (по Patek 1981; Brudiu 1997, Fig.3).

14 «Впечатления» основываются на опубликованных материалах.


Рис. 16. Корчаги с каннелированно – валиковым узором из городищ раннескифского времени Украинской Лесостепи и восточноальпийского Гальштатта. 1,4,5,7 – Stаtzendorf; 2-3 – Gemeinlebarn; 6 – Langenlebarn; 8-10 – Wildon (по Rebay 2006; Szombathy 1903; Daim 1976). 11,12,15,19,20 – Немировское городище; 13 – Севериновское городище; 14,16,17,21 – Трахтемировское городище; 18 – Захарейкова могила (по Смирнова 1961; 2001; Ковпаненко 1967; Ильинская и др. 1980).


шенных волнистой белой линией, бочкоподобных ребристых бусин, раковин каури и фибулы с при-емником в виде беотийского шитка (тип Глазинац II). В этом же погребении есть серьги- заушницы (Leviţki, Haheu 1999, 121-134). В круг синхронных погребений входят также погребения из могиль-ника Трестиана, где также есть фибула, Чимбала, а также погребение 5 могильника Мэришелу, где присутствует фибулы, зеркало на столбике и бусы (Бруяко 2005, 195). Данные фибулы имеют широ-кую дату в рамках VII в. до н.э. с приоритетом на

середину-вторую половину VII в. до н.э. (Бруяко 2005, 195).

7.2. Булавки с грибовидной шляпкой, круглым в сечении стержнем, орнаментированным группами спиральных нарезок, между которыми находятся расширения, имеющие округлую, овальную или биконическую форму. Такие булавки найдены в подавляющем большинстве погребений этого вре-мени (Синявка 100, Бобрица 35, Глеваха, Журовка 407, Перепятиха, Андрушевка, Репяховатая моги-ла, погр. 1,2). Они находились возле или под чере-пом погребенных (рис. 22,9). Вероятнее всего, ими скрепляли сзади волосы или головной убор. Такие булавки преимущественно бронзовые, но есть и зо-лотые (Синявка 100). Эти булавки являются одной из инноваций постжаботинского горизонта. В более ранне время их нет. В различных вариациях подоб-ные булавки типичны для европейских памятников начала раннего железного века. А наиболее близкие аналогии обнаруживаются на Балканах (Jacobsthal, 1956). Очень много подобных булавок в северной Италии и Словении (Nadeln mit geschwollenem Hals) (Carancini 1975, Taf. 41, 1128-1248, Taf. 42-44). В по-гребениях начала раннего железного века Балкан на территории нынешней Македонии есть практиче-ски идентичные нашим находки булавок с нарез-ками (Videski 2007, 211-214). Близкие аналогии им есть и в святилище Олимпии (Philipp 1981, Taf. 1,2) (рис. 22,1).

7.3. Серьги-заушницы. Также к характерным женским украшениям, рассматриваемых погребе-ний относятся серьги-заушницы. У них округлый щиток, напоминающий по форме шляпку гвоздя или гриба и S-видно или петлевидно изогнутая, круглая в сечении, дужка. В.Г. Петренко по форме шляпки различает четыре варианта (Петренко 1978, 21,24). Сделаны такие серьги из электра, золота, бронзы и железа. В.Г. Петренко отметила факт кон-центрации находок таких серег преимущественно на памятниках раннескифского времени Правобере-жья и Западной Подолии и их возможное западное происхождение (Петренко 1978, 25). Аргументы в пользу западного происхождения таких изделий приведены в работе Л. С.Клочко (Клочко 2007, 87-89)15 и дополнены Б. Полит, аналогиями из лужиц-кой и тарнобжегской культур (Полит 2010, 356-362). Такие серьги типичны для всех стадий высоцкой и лужицкой культур (Klosinska 2005, 182-183, ris.15; Gawlik 2005, ris. 2,h,I,n,o,u,w,x,y; 3). Примечатель-но, что по данными спектрально анализа сережки–заушницы из Перепятихи отлиты из металла запад-ного происхождения (Скорый 1990, 36, прил. 3, № 6-7). Аналоги некоторым из типов серег-заушниц

Рис. 17. Псалии из клыков. 1 – Красное Знамя, курган 1, южная гробница (по Петренко 2006, Табл. 47,17); 2 – погребение 114 Szazhalombatta (по holport 1985, Abb. 15; Patek 1993, Abb. 107).

15 Существует также концепция их происхождения с территории Сибири (ирменская культура – А.И. Тереножкин) или, собственно из Северного Причерноморья, откуда они попали и на территорию ирменской культуры (Чемякина 2007, 145).


также есть в святилище Олимпии (Mallwitz 1981, Taf. 41-42).

7.4. Браслеты со змеиными головками на кон-цах. Такие браслеты из курганов Журовка 407 и Малая Офирна на окончаниях головок имеют ор-намент в виде косого креста между группами про-дольных линий. Типичны в это время и такие же неорнаментированные браслеты (городища Тараща, Трахтемировское). В.Г. Петренко предполагала их фракийское происхождение (Петренко 1978, 53). Прямые аналогии им также есть в святилище Олим-пии (Mallwitz 1981, Taf. 52-55)16 (рис. 22,6.7).

8. Аппликации в виде грифонов из Перепятихи17. Это изображения ушастых орлиноголовых грифо-нов в профиль. У грифонов развернутые крылья, хищно раскрытый клюв с высунутым языком, вер-

тикально торчащие уши и шишковидный выступ-рог на голове, на шее показаны локоны. У них также поднят хвост, разведены для упора мощные перед-ние лапы (рис. 23,1). Аппликации сделаны из тонко-го листового золота (8 экз.) и серебра (1 экз.) в тех-нике штамповки или тиснения на рельефной матри-це (Скорый 1990, 38 и сл.). Такого рода грифонов относят к раннегреческим, хотя очевидно, что дан-ный образ сложился в раннегреческом искусстве на базе долговременной переднеазиатской традиции (Канторович 2010, 198-199). В рамках раннескиф-ских памятников ближайшие аналогии есть в Ке-лермессе (Канторович 2010, 199). Подобного рода грифоны - распространенный сюжет и в ранней гре-ческой вазописи. При этом фрагмент античного со-суда с изображением грифона, относящийся к этапу

Рис. 18. Бляшки–аппликации из погребений южногальштаттской периферии и альпийского Гальштатта. 1 – Crnomelj, gom.1; 2 – Velike Malence; 3 – Mezochat; 4 – hallstatt, 505; 5 – Crnomelj, gom.1, grob.2; 6 – Beska Kalakaca (Dular 1984, Guštin 1994; hänsel, Kalicz 1987; Medovich 1978; hodson 1990)

16 В числе иного инвентаря к предметам сопоставимым с западом, относятся также наконечники копий с имитацией кольцевой обмотки на основании втулки. В Среднем Поднепровье они есть в курганах Малая Офирна, к. 453 у с. Макеевка, к. 406 Журовка и в п. 2 Репяховатой могилы (Полін 1987, табл. 1). Ближайшие аналогии таким копьям известны на территории Словении на памятниках южной гальштаттской периферии, входившей в Dolenjska-Grup-pe второй половины VII в. до н.э. (Gabrovec 2006). Есть аналогии в Западной Венгрии – Grab 33-34 Halimba-Cserec времени На С2 (Patek 1989, Abb. 72).

17 Также в связи с западным влиянием остается открытым вопрос с появлением ряда новаций в погребальном обряде. Та же Перепятиха рассматривается как памятник западного круга (Бессонова 1994, 168-171). С.С. Бессонова отмечала: «Некоторые находки из Перепятихи обнаруживают аналогии среди древностей культур раннего и среднего гальштата Карпато-Подунавья. Это, прежде всего, фрагмент железного втульчатого орудия, названного в отчете остатками «железной секиры или бердыша» и реконструированного как однолезвийное орудие с сильно расширяющимися концами лезвия. (Древности 1846, табл. VI,6). Судя по узкой втулке, это орудие не могло быть топором. Скорее всего, это двулезвийная секира типа Лабриса. Подобные находки хорошо известны в некрополях 7-6 вв. до н.э. на территории Венгрии и Румынии, Югославии (некр. Ромайа), Албании, несколько иного типа в Этрурии. Другая находка – тонкий четырехгранный наконечник копья « в виде рогатины» (Каталог выставки XI АС, 1899). Наконечники копий с граненой втулкой довольно хорошо известны в древностях Карпато-Подунавья поздней бронзы. 10 экземпляров дротиков с четырехгранным стержнем происходят из к. 1 некрополя Ромайа, причем в обоих случаях они найдены вместе с лабрисами (в одном случае концы дротика изогнуты и заострены). Фрагмент большого железного ножа из Перепятихи также находит аналогии в могильнике Фериджеле, где такие ножи относятся к иллирийским типам. Заслуживает внимание тот факт, что почти во всех архаических курганах Киевщины (Перепятиха, Малая Офирна, Щучинка, Триполье) найдены секиры или топоры различных типов, виды оружия, нехарактерные для Правобережья. Причем в Малой Офирне вместе с секирой найден железный плоский топор с крылышками (аналогичное Перебыковцы и Старшая Могила)» (Бессонова 1994, 168-171).


Mil A Ib (660-630 гг. до н.э.) (Kerschner, Schlotzhauer 2005, 1-56)18, был обнаружен в жилище № 24 Трах-темировского городища (Ковпаненко 1968, рис. 9). Но, ближайшие аналогии грифам из Перепятихи обнаруживаются на Балканах, например, в святи-лище Олимпии, где есть их полнофигурные изо-бражения. Например, в сходной позе изображен грифон на бронзовом рельефе из Олимпии. Этот монументальный памятник, сохранившийся почти на метровую высоту, был украшением огромного бронзового сосуда или частью рельефного фриза. Изображена грифон- самка, кормящая маленького грифончика (рис. 23,2). Датируется данный рельеф серединой-второй половиной VII в. до н.э. К чис-лу ближайших аналогий относятся также и литые бронзовые фигурки грифонов (рис. 23,3.4) этого же времени. Акцентирую внимание на такой массовой категории находок из Олимпии, как котлы с прото-мами грифонов по краям, вероятно, созданные ко-ринфскими мастерами (Herrmann, 1979). Такие же грифоны в значительном числе найдены на Самосе (Gehrig, 2004) и в Эфесе (Klebinder-Gauß 2004, 150-160, Taf. 77-82). Подобные изображения грифонов появляются в конце VIII в. до н.э. и исчезают к на-чалу VI в. до н.э. (рис. 23,6.7). Наиболее типичны они для периода 680-620 гг. до н.э. В рамках VII в. до н.э. прослеживаются и существенные изменения в их изображении. По типологии протом грифонов VII в. до н.э., разработанной по находкам из Олим-пии Х.-В. Херманном (Herrmann 1979, 146-155), и У. Гехрих и Г. Шнейдер для Самоса (Gehrig, Schneider 2004), наиболее подобные грифонам из Перепятихи группы «Rundkopf», «Monumentale I-II» датируются 670-640 гг. до н.э. (Gehrig, Schneider 2004, 171-175, Abb. 12).

Аналогии в святилище Олимпии имеют и не-которые другие вещи. Это т.н. топорики-лабрисы. Такой топорик входил в состав браслета–повязки из погребения 1 Репяховатой Могилы (рис. 22,1). В ожерелье-браслет входили разные вещи: три круп-ные биконические бусины из горного хрусталя (раз-мерами 1,5 х 0,9 см), просверленный зуб собаки, костяная пронизь, три пастовые боченковидные желтоватые бусины (0,9 х 0,5 см), кусок челюсти животного (предположительно дикой кошки), круп-ная раковина каури и железный предмет в виде ла-бриса (длина 4 см, у концов ширина 1,5 см, в пере-хвате 0,7 см) (рис. 22,2) (Ильинская, Мозолевский, Тереножкин 1980, рис. 4,2). Очевидно, что ряд пред-метов этого «браслета» имели значение амулетов-оберегов. Относится это, безусловно, и к т.н. лабри-су. Еще один такой «лабрис» найден на Ягорлыке (Островерхов 1981, рис. 6,12). В VII в. до н.э. зна-чительное число различных типов таких предметов найдено в святилище Олимпии (рис. 22,3). Часть из

18 Искренне признательна У. Шлоцхауэру за определения.

Рис. 19. Бляшки – украшения диадем из погребений юж-ногальштаттской периферии – 1 – Smarjeta; 2 – Stichna; 3 – novo Mesto (по Stare 1973; Knez 1974; Gabrovec 2006).


Рис. 20. Бляшки–украшения головных уборов/диадем из памятников Подунавья и Прикарпатья. 1 – Кажвана; 2 – Szentes-Vekerzug, Grab 31; 3 – Chotin i-A; 4 – Blaj (Кашуба и др. 2010; Vasiliev 1972; Chochorowski 1985).

них рассматривается как подвески, другие - как во-тивные предметы (Philipp Hanna 1981). Обширный круг аналогий таким предметам имеется на Бал-канах (Kilian-Dirlmeier 1979, Taf. 21, 348-356). По-добного рода топорики известны как из погребений (украшения одежды), так и из сакральных мест (D. Mitrevski 2007, 443-450; Александров и др., 2008, 283-287; Videski 2007, 211-214) (рис. 22,4.5). Также важно указать и на еще одну аналогию, а именно кабану, изображенному на столбике зеркала из Бо-брицы 35, также ближайшее соответствие имеется в Олимпии (Philipp 2004, Taf. 78) (рис. 22,10.11).

Олимпия с оракулом Зевса – одно из самых популярных и почитаемых святилищ Древней Эллады. Олимпия имела всеэллинское значение в Греции и в полном смысле интернациональное, международное. Существование Олимпии как культового центра уходит в глубокую древность. Заметное развитие святилище получило в VIII в. до н.э. в связи с Олимпийскими играми. В архаи-ческую Олимпию поступала продукция не только греческих городов Балканского полуострова и ко-

лоний, стремившихся сохранить связь с метропо-лией, но и варварские изделия. На этом фоне, кро-ме вышеприведенных параллелей, показательны, например, и находки в святилище двухлопастных и трехлопастных раннескифских наконечников стрел (Baitinger 2001, Taf. 4,8.9), характерных в Северном Причерноморье исключительно для па-мятников рассматриваемого горизонта середины – второй половины VII в. до н.э.

9. О женских погребениях середины-второй половины VII в. до н.э. Среднего Поднепровья. Как уже отмечалось все документированные случаи по-гребений со строенными бляшками-аппликациями связаны с женскими погребениями. При этом для таких комплексов как Синявка 100 и Бобрица 35, Журовка 407, речь идет о центральных женских по-гребениях (Ганина 1960, 96-104). Знатное женское погребение было и в кургане Перепятиха (Скорий 1990, 43). Для других парных погребений, с сохра-нившимся выразительным «мужским» инвентарем (предметы вооружения и конского снаряжения), мы не знаем статуса и ранга погребенных, и считать


женские погребения сопровождающими при муж-ских однозначно никак нельзя. Все может быть и, наоборот19. Во всех случаях это погребения под на-сыпями больших курганов, в сложных камерных погребальных сооружениях, часто с дромосом20 т.е., в Среднем Поднепровье в районе середины VII в. до н.э. совершаются, в том числе и основные женские захоронения. Женщины были наряжены в головной убор с аппликациями (1), сзади у них волосы или головной убор были скреплены шпильками опре-

деленного типа, с грибовидной шляпкой, круглым в сечении стержнем, орнаментированным группами спиральных нарезок, бронзовыми или золотыми (2), имели серьги–заушницы (3), на руках – браслеты с окончаниями в виде змеиных головок. Они также были увешаны огромным количеством бус, основу которых составлял бисер разных цветов, а также масса других из разных камней, в первую очередь янтаря, очень интересно обработанного, и других из стекла и драгоценных и полудрагоценных камней.

19 Существует мнение Б. Тержан и А.Хельмут о том, что женщины в таких погребениях являются скифскими женщинами–амазонками, и соответственно появление, например, бляшек-аппликаций в на западе можно считать следствием скифской экспансии туда (Terzan, Hellmuth 2007, 154 и сл.; Terzan 2009, 47-48). Это притом, что, например, в Dolenjska-Gruppe, типичные раннескифские индикаторы в виде триады – не проникли. У меня не вызывает сомнений именно «западное», происхождение такого рода убранства. И соответственно инородное появление этой традиции в «нашей» среде. В рамках т.н. «раннескифского мира» мы наблюдаем такого рода убор исключительно на территориях, в той или иной степени подверженных именно западному влиянию. Если бы это был типично скифский элемент мы, как минимум, наблюдали бы его на Северном Кавказе.

20 Обращает на себя внимание, что наиболее крупные курганы – Глеваха, высотой до 15 м, Перепятиха, высотой 11 м, Иванковичи, на момент раскопок около 7 м, Малая Офирна, высотой до 4 м расположены на северной границе памятников раннескифского времени Среднего Поднепровья сравнительно близко друг от друга.

Рис. 21. Синхронизация типов бляшек из Украинской Лесостепи, Центральной и Юго-Восточной Европы.


Бусы были и на груди и на руках (4). Безусловно, для разных погребений есть свои нюансы, но, по сути, эталон выглядел именно так, а значит женщи-ны Среднего Поднепровья в середине VII в. до н.э. придерживались определенного стандарта в одеж-де. Эти женщины, безусловно, также имели опреде-ленный статус (правящий род, жрицы и т.д.).

Весь рассмотренный материал компактен и уз-кохронологичен, он производит впечатление фак-тически одноразового выплеска. Все детали такого женского убранства имеют прямые аналогии на за-паде преимущественно на Балканах, а более узко для головного убора и бус в Dolenjska-Gruppe (Сло-вения). Показательными, на мой взгляд, являются и аналогии из святилища в Олимпии. В Dolenjska-Gruppe женщины, погребенные с головными убо-рами, украшенными золотыми бляшками в виде строенных кружков (и конечно, с булавками, серь-гами, бусами, но также и фибулами) принадлежали к элите того времени. При этом золото находилось, как правило, в могилах, которые указывают и поми-мо золота по убранству костюма и выразительно-сти и богатству другого инвентаря на выдающуюся позицию погребеных людей (Sticna, Libna, Sajevce, Vehke Malence, Loka pri Crnomlju). Считается, что элита того времени играла также важную роль в сфере культа, а женщины, погребенные в голов-ных уборах с аппликациями из строенных бляшек, были также жрицами. В их погребениях нередки, в том числе и особенные культовые сосуды (спа-ренные сосуды, керносы) (Gustin, Preloznik 2005, 127). Можно отметить и такой момент. Как мини-мум в двух могилах золотое убранство намеренно повреждалось. Характерно, что в области южно-гальштаттской периферии такие погребения, как и на территории Среднего Поднепровья, были также «эпизодом» характеризующим время этапа На С2 – рубежа этапов На С2 / На D1. Уже на этапе На D произошли изменения в социальной структуре об-щества, и такие погребения исчезли. Это же время - финал ряда северных групп восточноальпийско-го Гальштатта (групп Kleinklein-Martijanec-Kaptol, Kelenderberg и др.). Т.н. «княжеские погребения», сконцентрированные в VII в. до н.э. в основном, на западе восточногальштаттской области, к VI в. до н.э. перемещаются на запад. Для VI в. до н.э. наблюдается увеличение числа «княжеских» ком-плексов, концентрирующихся в районе пересече-ния границ Германии, Франции и Швейцарии, и отражающих территориальное выделение много-численных княжеств-вождеств, иногда занимаю-щих относительно небольшую площадь. Харак-терно также, что в рамках Dolenjska-Gruppe конец VII в. до н.э. это также и финал для ряда поселений (Gustin, Preloznik 2005, 128).

Акцентируем внимание на тех изменениях в гальштаттской культуре и в культуре Украинской

Рис. 22. Лябрисы-вотивы: 1-2 – Репяховатая могила, погр.1; 3 – Олимпия; 5 – Македония (по Philipp 1981; Kilian-Dirlmeier 1979; Mitrevski 2007; Videski 2007). Брас-леты: 6 – Олимпия (по Mallwitz 1981); 7 – Среднее Под-непровье (Малая Офирна, Журовка 407; Тараща). Булав-ки: 8 – Олимпия (по Philipp 1981); 9 – Среднее Подне-провье (Глеваха, Андрушевка, Перепятиха, Журовка 407, Тараща); Изображение на ручке зеркала из кургана 35 Бобрицы – 10 и 11 – Олимпия (по Philipp 2004).


Лесостепи в раннескифское время, которые явля-ются для них общими. Как и в Украинской Лесо-степи, становление гальштаттской культуры эта-па На С2 сопровождается появлением инноваций в погребальном обряде, а именно выделением элитных погребений, отражающих формирова-ние нового социального расклада в этом регионе. Отличительная черта проявившейся социальной стратификации южногальштаттской Dolenjska-Gruppe – появление элитных женских погребений при отсутствии мужских, что свидетельствует, без-условно, о высоком статусе женщин и их роли в обществе. Именно в этот отрезок времени и имен-но в женских погребениях часто используются престижные золотые изделия. В рамках Dolenjska-

Gruppe в позднем VIII и VII вв. до н.э. также на-чинается строительство укрепленных городищ (Gabrovec 1966; Dular 2003).

Изложенные данные отчетливо демонстрируют направление контактов и связей в середине - второй половине VII в. до н.э.

Представляется важным, что при фиксации по-хожих явлений, при некоторых различиях в деталях, наблюдается значительное совпадение ритма в раз-витии основных характеризующих черт в культурах Гальштатта и культуре раннескифского времени Украинской Лесостепи. Принципиальное значение имеет также исчезновение археологического прояв-ления элитарных захоронений к концу VII - началу VI в. до н.э. в обоих регионах.

Рис. 23. Грифоны. 1 – Перепятиха; 2-6 – Олипмия, Самос; 7 – Эфес (по herrmann 1979; Klebinder-Gauß 2004; Gehrig, Schneider 2004).


БиблиографияБандрівський 2009: М. Бандрівський, Новий ритуальний об’єкт часів скіфської архаїки зі Швайківець біля Чорткова на Тернопільщині (попередне повідомлення). Взаємозв’язки культур епох бронзи і раннього заліза на території Центральної та Східної Європи (Київ-Львів 2009), 202-220.Берестнев 1994: С.И. Берестнев, Раскопки Купьевахского курганного могильника. Древности 1994 (Харьков 1994), 186-187.Бессонова 1994: С.С. Бессонова К вопросу об этнокультурной специфике кургана Перепятиха. Древнейшие общности земледельцев и скотоводов Северного Причерноморья V тыс. до н.э. –V в. н.э. (Тирасполь 1994), 168-171.Безсонова, Романюк 2004: С.С. Безсонова, В.В. Романюк, Поселення скіфського часу на території м. Тараща. Археологія 2, 2004, 90-102.Бобринской 1901: А.А. Бобринской, Курганы и случайные археологические находки близ местечка Смелы, Т. 3 (Санкт-Петербург 1901). Бойко 2004: Ю.Н. Бойко, Вишенка-2- новый чернолесско-жаботинский памятник в Среднем Побужье. Древности 2004 (Харьков 2004), 238-259.Бруяко 1999: И.В. Бруяко, Молюски семейства Cyprea и памятники раннескифской эпохи в Восточной Европе. Пробле-мы скифо-сарматской археологии Северного Причерноморья (Запорожье 1999), 47-54.Бруяко и др. 2005: И.В. Бруяко, А.В. Субботин, Л.В. Субботин, Открытие могильника эпохи среднего гальштатта на тер-ритории посада городища Картал в 2004 г. Археологічні дослідження в Україні 2003-2004 рр. (Запоріжжя 2005), 70-73.Воронцов 1991: Д.О. Воронцов, Отчет о раскопках кургана у пгт. Андрушевка Житомирской области в 1991 г. НА ИА НАНУ (Киев1991).Ганина 1960: О.Д. Ганина, О женских захороненнях в парных погребениях скифского времени. Записки Одесского архе-ологического общества, том I (34) (Одесса 1960, 96-104.Дараган, Снытко 2008: М.Н. Дараган, Н. Снытко, Восточно-альпийский гальштатт и раннескифские (РСК-3) памятники Среднего Поднепровья: поиск хронологических реперов. История и практика археологических исследований (Санкт-Петербург 2008), 303-306.Дараган 2007: М.Н. Дараган, Пространственно-временной анализ погребений начала раннего железного века Днепров-ской Правобережной Лесостепи. Античный мир и варвары на юге Украины и России (Запорожье 2007), 124-142.Дараган 2010а: М.Н. Дараган, Геоинформационный анализ трансформации поселенческих структур в начале раннего железного века в Среднем Поднепровье: cостояние проблемы и перспективы исследования. Археология и Геоинформа-тика, вып. 6 (Москва 2010).CD-ROM.Дараган 2010б: М.Н. Дараган, О датировке амфоры из погребения № 2 Репяховатой Могилы. АМА 14 (Саратов 2010), 175-206.Дараган, Разумов, Бондарь 2010: М.Н. Дараган, С.Н. Разумов, К.М. Бондарь, Исследования на Жаботинском поселении раннего железного века в Среднем Поднепровье. Археологічні відкриття в Україні 2008-2009 р. (Київ 2010).Дараган, Кашуба: Дараган М.Н., Кашуба М.Т. Аргументы к ранней дате основания Жаботинского поселения. Revista Arheologica, vol. IV, nr. 2 (Chişinău 2008), 40-73.Кашуба, Дараган 2009: Кашуба М.Т., Дараган М.Н, «Чудесные знаки» гальштаттского периода в юго-восточной Европе и северном Причерноморье: 1. Мальтийский крест. In: Studia Archeologiae et Historiae Antiquae (Chisinau 2009), 65-86.Древности 1846: Древности, изданные Временной комиссией для разбора древних актов (Санкт-Петербург 1846).Іллінська 1972: В.А. Іллінська, Золоті прикраси скіфського архаїчного убору. Археологія 4, 1972, 73-79.Ильинская и др. 1980: В.А. Ильинская, Б.Н. Мозолевский, А.И. Тереножкин, Курганы VI в. до н.э. у с. Матусов. Скифия и Кавказ (Киев 1980), 31-64.Ильинская 1975: В.А. Ильинская, Раннескифские курганы бассейна р. Тясмин (Киев 1975).Канторович 2010: А.Р. Канторович, Истоки и вариации образов грифона и грифоноподобных существ в раннескифском зверином стиле VII-VI вв. до н.э. Археологический альманах, № 21. Изобразительное искусство в археологическом на-следии. (Донецк 2010), 189-224.Кашуба 2008: М.Т., Кашуба, «Скифы и Гальштатт» А.А.Спицына в современных исследованиях по Северному При-черноморью. История и практика археологических исследований (Санкт-Петербург 2008), 56-61.Кашуба и др. 2010: Кашуба М. Дараган М., Левицкий О., Технологические новшества раннего железного века: перспек-тивы изучения ранней гончарной сероглиняной керамики Восточного Прикарпатья. RA V, 2, 2010, 28-61.Клочко 2008: Л.С. Клочко, Жіночі головні убори племен Скіфії за часів архаїки. Музейні читання (Київ 2008), 23-41.Клочко 2007: Л.С. Клочко, Цвяхоподібні сережки передскіфського та скіфського часу. Ранній залізний вік Євразії. До 100-річча від дня народження О.І.Тереножкіна (Київ-Чигирин, 2007), 87-89.Ковпаненко 1967: Г.Т. Ковпаненко, Раскопки Трахтемировского городища. В сб.: Археологические исследования на Украине в 1965-1966 гг., вып.1 (Киев 1967), 103-106.Ковпаненко 1968: Г.Т. Ковпаненко, Раскопки Трахтемировского городища. Археологические исследования на Украине в 1967 г. Вып. 2. (Киев 1968), 108-111Ковпаненко 1981: Г.Т. Ковпаненко, Курганы раннескифского времени в бассейне р. Рось (Киев, 1981). Ковпаненко 1984: Г.Т. Ковпаненко, «Червона Могила» у с. Флярковка. В сб.: Древности Евразии в скифо-сарматское время (Москва 1984), 107-113.Ковпаненко 2007: Г.Т. Ковпаненко, Костяной орнаментированный гребень из Трахтемировского городища. В сб.: Ранній залізний вік Євразії. До 100-річча від дня народження О.І.Тереножкіна (Київ-Чигирин 2007), 90-91.Кузнецов 1991: В.Д. Кузнецов, Кепы: ионийская керамика. СА 4, 1991, 36-52.Мелюкова 1979: А.И. Мелюкова, Скифия и фракийский мир (Москва, 1979).Мирошина 1977: Т.В. Мирошина, Об одном типе скифских головных уборов. СА 3, 1977, 79-94.Петренко 2006: В.Г. Петренко, Краснознаменский могильник. Элитные курганы раннескифской эпохи на Северном Кав-казе (Москва-Берлин-Бордо 2006).


Петровська 1968: Є.О. Петровська, Курган VI ст. до н.е. біля с. Мала Офірна на Київщині. Археологія XXI, 1968, 164-174.Полін 1987: С.В. Полін, Хронологія ранньоскіфських пам»яток. Археологія 59, 1987, 17-36.Полит 2010: Б. Полит, Гвоздевидные серьги с территории Украины и Польши. Боспорские чтения. XI. Боспор Кимме-рийский и варварский мир в период античности и средневековья. Ремесла и промыслы (Керчь 2010), 356-362.Рябкова 2010: Т.В. Рябкова, К вопросу о “скифских” бусах в Тейшебаини. Археологический альманах, № 21. Изобрази-тельное искусство в археологическом наследии (Донецк 2010), 178-188.Скорий 1990: С.А. Скорий , Курган Перепятиха (Київ 1990).Cкорый и др. 2001: С.А. Cкорый, О.Б. Солтыс, Белан Ю.А. Большой курган эпохи скифской архаики на Киевщине. РА 4, 2001, 124-137.Смирнова 1961: Г.И. Смирнова, Севериновское городище (по материалам юго-подольской экспедиции 1947-1948, 1953 гг.). АСГЭ 2, 1961, 88-103.Смирнова 1977: Г.И. Смирнова, Курганный могильник раннескифского времени у села Долиняны. АСГЭ 18, 1977, 29-40.Смирнова 2001: Г.И. Смирнова, Гальштаттский компонент в раннескифской культуре лесостепи Северного Причерно-морья (по материалам Немировского городища). РА 4, 2001, 33-44.Александров и др. 2008: Стефан Александров, Владимир Петков, Тяня Христова, Георги Иванов, Разкопки в северния Портик на Епископска Базилика, гр. Сандански. В сб.: Археологически открития и разкопки през 2007 г. (София 2008). S. 283-287.Тереножкін 1954: О.І. Тереножкін, Курган біля с. Глеваха. Археологія 9, 1954, 80-97.Фиалко 2006: Е.Е. Фиалко, Об одном типе золотых украшений скифского времени (к вопросу об эволюции и происхож-дении). Археологічний літопис Лівобережної України 1 (Полтава 2006), 61-73.Чемякина 2007: М.А. Чемякина, Гвоздевидные подвески ирменской культуры (Евразийские параллели). В сб.: Ранній залізний вік Євразії. До 100-річча від дня народження О.І.Тереножкіна (Київ-Чигирин 2007), 144-146.Черненко и др.. 2004: Е.В. Черненко, Р.А. Ролле, С.А. Скорый, С.В. Махортых, Герц В.Ю., Белозор В.П., Исследования совместной Украино-Немецкой археологической экспедиции у с. Бельск Котелевского района Полтавской области в 2003 г. (Киев 2004). Шрамко 1987: Б.А. Шрамко, Бельское городище скифской эпохи (город Гелон) (Киев 1987).Archaologie Alpen 1988: Archaologie Alpen Adria, Band 1 (Klagenfurt 1988).Baitinger 2001: H. Baitinger, Die Angriffswaffen aus Olimpia. Olimpische Forschungen XXIX, 2001. Brudiu 1997: M. Brudiu, Hallstattul în sud-estul Moldovei. In: Premier age du fer aux bouches du danube et dans les regions autor de la mer noire (Tulcea 1997), 139-141. Carancini 1975: G.L. Carancini, Die Nadeln in Italien Gli spilloni nell’Italia continentale. PBF XIII, 2, 1975.Ctojuh 2004: M. Ctojuh, Паньевачки Рит (Београд 2004).Daim 1976: F. Daim, Ein Flachgrab der jungeren Hallstattzeit aus Langenlebarn, p.B.Tulln, NO. Archaeologia Austriaca 51-60 (Wien 1976), 127-141.Daragan 2004: M. Daragan, Die Periodisierung und Chronologie der Siedlung Žabotin. Eurasia Antiqua 10, 2004, 55-146.Daragan 2009: M. Daragan, Grey pottery from monuments of the early Scythian period in the Middle Dnestr region (Western Podolian Group of Monuments). Pontica XLII, 2009, 119-147.Dobiat 1980: C. Dobiat, Das hallstattzeitliche Graberfeld von Kleinklein und seine Keramik. Schild von Steier, Beiträge zur steirischen Vor- und Frühgeschichte und Münzkunde 1 (Graz 1980).Dobiat 1981: C. Dobiat, Die hallstattnekropole bei Kleinklein im Sumtal. In: Die Hallstattkultur: Symposium Steyr 1980 (Linz 1981), 185-204.Dular 1978: J. Dular, Podzemelj. Katalogi in monografije 16 (Ljubljana 1978).Dular 1982: J. Dular, Halstatska Keramika v Sloveniji. Acadamia Scientiarum et Artium Slovenica 23 (Ljubliana 1982).Dular 1984: J. Dular, Gomilo Grobisce v Loki pri Crnomlju. Archeoloski Vestnik XXXIV, 1983 (Ljubljana 1984), 219-240.Dular 2003, J. Dular, Halštatske nekropole Dolenjske. Opera Instituti archaeologici Sloveniae 6, (Ljubljana 2003).Egg 1996: M. Egg, Das hallstattzeitlichen Furstengrab von Strettweg bei Judenburg in der Obersteiermark. RGZM Monogr. 37 (Mainz 1996).Eibner 1967: C. Eibner, Zu einem metallfolienverzierten Beigeß einer jungeren Urnenfelderstattung aus Niederosterreich. Ar-chaeologia Austriaca 42, 1967, 38-56.Eibner 2002: A. Eibner, Woner Stammt die figuralverzierung im Osthallstattkreis? In: Sbornik narodniho muzea v Praze. Rada A-Historie LVI, 1-4, 2002, 125-142.Eibner-Persy 1980: A. Eibner-Persy, Hallstattzeitliche Grabhügel von Sopron (Ödenburg). Die Funde der Grabungen 1890-92 in der Prähistorischen Abteilung des Naturhistorischen Museums in Wien und im Burgenländischen Landesmuseum in Eisenstadt. Wissenschaftliche Arbeiten aus dem Burgenland Heft 62 (Eisenstadt 1980).Gabrovec 2006: S. Gabrovec, Kruh A., Murgelj I., Terzan B. STIČNA II/1. Gomile Starejše železne dobe. Katalog. Katalogi in monografie 37 (Ljubljana 2006). Gawlik 2005: Anna Gawlik, Znaleziska scytyjskie w zasiegu kultury wysockiej. In: Problemy kultury wysockiej (Pzeszow 2005), 205-220.Gehrig, Schneider 2004: U. Gehrig, G. Schneider, Die Greifenprotomen aus dem Heraion von Samos. Samos IX, 2004. Chochorowski 1985: J. Chochorowski, Die Vekerzug-Kultur. Charakteristik der Funde (Warszawa-Krakow 1985).Glasperlen 1983: Glasperlen der Vorrömischen Eisenzeit. I. Marburger Studien zur vor- und Frühgechichte 5, 1983.Glasperlen 1987: Glasperlen der Vorrömischen Eisenzeit. II. Ringaugnperlen und verwandte perlengruppen. Marburger Studien zur vor- und Frühgechichte 9, 1987. Gleirsher 2007: P. Gleirsher, Invasioni o influssi culturali: cimmeri e sciti in Europa centrale?. Ori dei cavalieri delle steppe. Col-lezioni dai Musei dell’Ukraina (Trento 2007), 118-131.


Guma 1993: M. Guma, Civilizaţia primei epoci a fierului în sud-vestul României (Bucureşti 1993).Guštin 1996: M. Guštin, Der Grabhugel der alteren Hallstattzeit aus Velike Malence. Akten des Internationalen Symposium Sopron 1994. Archaeolingua 7 (Budapest 1996), 115-126.Guštin, Preloznik 2005: M. Guštin, A. Preloznik, Die hallstattzeitlichen Frauen mit Goldschmuck von Dolenjsko (Slowenien). In: Raimund Karl and Juta Leskovar. Interpretierte Eizenzeit. Fallstudien, Methoden, Theorie. Studien zur Kulturgechichte von Oberosterreich 18, 2005, 113-130.Haevernick 1978: Von Thea Elisabeeth Haevernick, Urnenfelderzeitliche Glasperlen. Eine Bestandesaufnahme. Zeitschrift fur Schweizerische Archaologie und Kunstgeschichte 35 (Zurich 1978), 145-157.Hänsel, Kalicz 1987: В. Hänsel, N. Kalicz, Das bronzezeitliche Gräberfeld von Mezоcsát, Kom. Borsod, Nordostungarn. Ber. RGK 67, 1986 (1987).Hennig 2001: Hennig H., Die Gräber der Hallstattzeit in Bayerisch-Schwaben. Monographien der archäologischen Staatssam-mlung 2 (Stuttgart 2001).Herrmann 1979: Herrmann H.-V., Die Kessel der Orientalisierenden zeit. Olimpische Forschungen IX, 1979.Hodson 1990: F.R. Hodson, Hallstatt, The Ramsauer Graves - Quantification and Analysis. Monographien RGZM 16 (Bonn 1990).Holport 1985: A. Holport, Asatasok szazhalombattan 1978-1982. Regeszeti Tanulmanyok pest Megyebol. Studia Comitatensia 17 (Szentendre 1985), 25-49.Jacobsthal 1956: P. Jacobsthal, Greek pins and their connexions with Europe and Asia. (Oxford 1956).Kemenczei 1977: T. Kemenczei, Hallstattzeitliche funde aus der Donukniegegend. FA XXVIII, 1977, 67-89.Kemenczei 1995: Т. Kemenczei, Zu fruheisenzeitlichen Goldfunden aus dem Karpetenbecken. Handel, tausch und verkehr im bronze – und Fruheisenzeitlichen Sudosteuropa. Munchen-Berlin 1995, 331-348.Kerschner, Schlotzhauer 2005: M. Kerschner, U. Schlotzhauer, A New Classification System of East Greek Pottery, Ancient West and East 4, 2005, 1-56.Kerschner 2006: M. Kerschner, Zum Beginn und zu den Phasen der griechischen Kolonisation am Schwarzen Meer. Die Evidenz der ostgriechischen Keramik, Eurasia Antiqua 12, 2006, 227-250Kilian-Dirlmeier 1979: I. Kilian-Dirlmeier, Anhanger in Griechenland von der mykenischen dis zur spatgeometrischen Zeit. PBF XI, 2, 1979.Klebinder-Gauß 2004: Klebinder-Gauß G., Bronzefunde aus dem Artemision von Ephesos. Forschungen in Ephesos XII, 3 (Wien 2004). Klosinska 2005: Klosinska Elzbieta, Na poludniowo-wschodnich peryferiach popielnicowego swiata – sytuacja kulturowa I osadnicza w mlodszej epoce brazu I we wczesnej epoce zelaza w dorzeszu Huczwy I gornego Bugu. In: Problemy kultury wysockiej (Pzeszow 2005), 161-192.Knez 1974: T. Knez, Hallstattzeitliche Hugelgraber in Novo Mesto. In: Symposium zu Problemen der jungeren Hallstattzeit in Mitteleuropa (Bratislava 1974), 243-250.Krausse 2006: D. Krausse, Eisenzeitlicher Kulturwandel und Romanisierung im Mosel -Eifel-Raum - Mainz am Rhein : von Zabern, 2006 Lauermann 1989, Lauermann E., Der Praunsberg bei Niederfellabrunn, Gem.Niederfellabrunn, Niederosterreich Eine hall-stattzeitliche Hohensiedlung im Weinwiertel. Archaeologia Austriaca. Band 73. 1989.Leviţki, Haheu 1999: O. Leviţki, V. Haheu, Necropola hallstattiană târzie de la Giurgiulesti. In: Studia in honorem Ion Niculiţă. Omagiu cu prilejul împlinirii a 60 de ani (Chisinau 1999), 121-134.Klochko 2009: L.S. Klochko, Amber in garments of populations of Scythia (way and forms of reception). Baltic-Pontic Studies 14, 2009, 415-438.Mallwitz 1981: Mallwitz Alfred, Bronzeschmuck aus Olympia. Olimpische Forschungen XIII, 1981. Мetzner-Nebelsick 1992: С. Мetzner-Nebelsick, Gefacce mit basaraboider Ornamentik aus Frog Universitatsforschungen. PA, 8,1992, 349-383.Mitrevski 2007: D. Mitrevski, The Beginning of the Iron Age in Macedonia. The Struma/ Strymon rivervalley in Prehistory. Proceedings of the International Symposium. Strymon Praehistoricus (Sofia 2007), 443-450.Modrijan 1950: W. Modrijan, Die figurale Bleiplastik von Frog. Carinthia 1, 140, 1950, 91-120.Parzinger 1988: H. Parzinger, Chronologie der Späthallstatt- und Frühlatènezeit. Quellen und Forschungen zur prähistorischen und provinzialrömischen Archäologie 4 (Weinheim 1988).Patek 1981: E. Patek, Die Anfange der Siedlung und des Graberfeldes von Sopron-Burgstall. Die Hallstatt-Kultur. Symposium in Steyr 1980 (Linz 1981).Patek 1993: E. Patek, Westungarn in der Hallstattzeit. Quellen und Forschungen zur prдhistorischen und provinzialrцmischen Archдologie 7 (Weinheim 1993).Philipp 2004: Philipp Hanna, Archaische silhouettenbleche und schildzcichen in Olympia. Olimpische Forschungen 30, 2004. Philipp 1981: H. Philipp, Bronzeschmuck aus Olympia. Olimpische Forschungen XIII, 1981. Pichlerova 1969: M. Pichlerova, Novй Košariskо (Bratislava 1969).Pittioni 1954: R. Pittioni, Urgeschichte des Osterreichischen Raumes (Wien 1954).Preinfalk 2003: F. Preinfalk, Die Hallstattzeitlichen Hugel-Graber von Langenlebarn, Niederosterreich (Wien 2003). Rebay 2006: K. Rebay, Das hallstattzeitliche Gräberfeld von Statzendorf, Niederösterreich. UPA 135 (Bonn 2006).Stare 1973: V. Stare, Prazgodovina Smarjete (Ljubljana 1973).Stegmann-Raitar 1992: S. Stegmann-Raitar, Spatbronze-und fruheisenzeitiche Fundgruppen des mittleren Donaugebites. Ber-RGK 73, 1992, 29-179.Stjernquist 1963: B. Stjernquist, Ein ungarischer fund nit metal-verzierter keramik. Meddelanden fran Lunds Universitets Hist.Mus. 1962-1963, 136-148.Szombathy 1903: J. Szombathy, Die Tumuli von Gemeinlebarn. Mitt. Prahist.Komm. Osterr. Akad. 1, 6, 1903.


Terzan, Hellmuth 2007: B. Terzan, A. Hellmuth, Le amazzoni, donne-arcieri e principesse della Steppa. Ori dei cavalieri delle steppe. Collezioni dai Musei dell’Ukraina (Trento 2007), 154-167.Terzan 2009: B. Terzan, Amazonenmythos im Spiegel der eisenzeitlichen Grabfunde zwischen Pontus und Karpatenbecken. In: Der Schwarzmeerraum vom Äneolithikum bis in die Früheisenzeit (5000-500 v. Chr.): Globale Entwicklung versus Lokalge-schehen. Internationale Fachtagung von Humboldtianern für Humboldtianer. Humboldt-Kolleg in Chişinău, Republica Moldova (4-8 Oktober 2009) (Chişinău 2009), 47-48.Tomanic-Jevremov 1989: M. Tomanic-Jevremov, Zamo grobisce v ormozu. Das Urnengraberfeld von Ormoz. Archeoloski Vest-nik 39-40, 1988/1989, 295 -312.Tomedi 2002: G. Tomedi, Das hallstattzeitliche Graberfeld von Frog. Die Altgrabungen von 1883 bis 1892 (Budapest 2002).Trachsel 2004: M. Trachsel, Untersuchungen zur relativen und absoluten Chronologie der Hallststtzeit. UPA 104, 1 (Bonn 2004).Vasiliev 1972: V. Vasiliev, Das Skythische Graberfeld von Blaj. AMN IX, 1972, 65-106.Vasiliev 1970: V. Vasiliev, Podoabe de metal preţios din morminte scitice în Transilvania. AMN VII, 1970, 41-63.Venclova 1990: N. Venclova, Prehistoric Glass in Bohemia (Praha 1990). Videski 2007: Z. Videski, Mycenaean influences in the Fyro Macedonia identified in the late bronze age cemeteries. In: Between the Aegean and Baltic seas. Prehistory across borders. Proceedings of the International conference Bronze and Early Iron Age Interconnections and Contemporary Developments between the Aegean and regions of the Balkan Peninsula, Central and North-ern Europe. University of Zagreb, 11-12 April 2005, 2007, 211-215.Vinski-Gasparini 1973: K. Vinski-Gasparini, Kultura polja sa žarama u sjevernoj Hrvatskoj (Zadar 1973).Vinski-Gasparini 1987: K. Vinski-Gasparini, Grupa Martijanec - Kaptol. U: Praistorija jugoslavenskih zemalja V – Željezno doba (Sarajevo 1987).

Марина Дараган, канд. ист. наук, Институт археологии, Национальная Академия наук Украины, пр. Героев Сталинграда 12, 04210, Киев, Украина; [email protected]

О КУЛЬТЕ ГЕРОЕВ В НИЖНЕМ ПОБУЖЬЕ В АНТИЧНУЮ ЭПОХУ

Иван СНЫТКО, Елена СНЫТКО, Николай НИКОЛАЕВ, Николаев

Cultul eroilor în zona Bugului Inferior în antichitate. În articol sunt examinate mărturii ale prezenţei „cultului vechi grecesc al eroilor”, răspândit în oraşele-polisuri greceşti din nordul Pontului Euxin. Merită atenţie imaginile şi plastica votivă dedicată eroilor din mitologia greacă, cunoscută prin descoperiri atât în împrejurimile Olbiei, cât şi în perimetrul unor situri de pe malul limanului Berezani al r. Nipru. În această ordine de idei se evidenţiaza descoperirea unei plăci de plumb cu imaginea lui Heracle din sanctuarul-cenuşar de la Katelino (reg. Nikolaev, Ukraina), datată în sec. V a.Chr.

В данной работе рассматриваются свидетельства древнегреческого «культа героев», получившие рас-пространения в греческих городах-колониях Северного Причерноморья. Вотивные изображения героев грече-ской мифологии, а также находки костяных изделий с посвящениями «героям» известны как в материалах из Ольвии, так и на ряде поселений по берегам Березанского лимана р. Днепр. Выделяется находка вотивного изображения Геракла из святилища-зольника-эсхара у с. Кателино в Николаевской обл. Украины, которое датируется V в. до н.э.

On hero cult in Lower Bug Land in Antiquity. The present paper discusses evidences on Ancient Greek “hero cult” from Greek cities-colonies of the Northern coast of Black Sea. Votive images of heroes of Greek mythology, as well as findings of bone artifacts with dedications to “heroes” are recorded in the Olvian material, but also in several other settlements from the coast of Berezansky estuary of Dnieper River. The votive image of Heracles dated back to V c. BC from the temple ashpit near Katelino Village (Mykolaiv Region, Ukraine) represents a special interest.

Key words: “hero cult”, Ancient Greek, cities-colonies, Lower Bug Land.

Традиция религиозного поклонения у ольвио-политов перед античными легендарными героями, славные деяния которых отражены в мифологии и древнегреческой истории имеет весьма давние кор-ни, скорее всего перенесенные еще из метрополии – Милета. В Северном Причерноморье эта тради-ция приобрела новый фундамент на основе новых легенд, связанных с землями Скифии.

Одним из наиболее почитаемых божеств у се-веропричерноморских греков, несомненно, был Ахилл, культ которого подчеркивал величие «эл-линского героического духа», на примере подвигов которого воспитывалось не одно поколение древне-греческой молодежи. Священным долгом, в особен-ности для ольвиополитов, считалась опека святили-ща Ахилла на Левке, где жертвоприношения в честь героя совершались представителями практически всего эллинского мира, о чем свидетельствуют мо-нетные находки из более чем восьмидесяти городов Греции (Булатович 1971, 212-225; Русяева 1975, 180, рис. 2; Охотников, Островерхов 1993, 49-51). С куль-том Ахилла с самых ранних времен истории Ольвии, по сообщению Геродота, связан `Αχι`λλεως δρο`μος

(IV, 55; 76) – Ахиллов Бег (современная Тендровская коса), где в честь божественного героя периодически проводились празднества с различными спортивны-ми состязаниями (Кубланов 1957, 224-226).

В Нижнем Побужье, кроме Ольвии и Борисфе-на, почитание Ахилла с архаического времени архе-ологически зафиксировано на Бейкуше и на посе-лении Большая Черноморка-2 в устье Березанского лимана, где найдены граффити, вотивные керамиче-ские и костяные кружки, часто с процарапанными на них посвящениями и магическими знаками (Ру-сяева 1975, 180; Крыжицкий и др. 1989, 86; Буйских 2007, 43). С жертвоприношениями Ахиллу связыва-ется, в частности, одна из ям, открытых на Бейкуш-ском поселении (Отрешко 1976, 32–33). По предпо-ложению А.С. Русяевой, на Бейкушском мысу по-селилась какая-то родственная по языку, культуре и религии группа переселенцев из той местности, где почитался Ахилл (Русяева 1975, 180-181).

К культу Ахилла непосредственно относится находка жертвенника IV – III вв. до н.э. на Кин-бурнской косе, с надписью о посвящении божеству жертвенника и плода кедра (Толстой 1918, 63).


115О культе героев в Нижнем Побужье в античную эпоху

Следует признать, что для архаического, клас-сического и эллинистического времени находки, связанные непосредственно с культом Ахилла, тер-риториально соотносятся с западным и южным ре-гионами Ольвийского государства. Это, в основном, район мыса Бейкуш, остров Березань, Кинбурнский полуостров и Тендровская коса (Лейпунская 1970, 60-73; Русяева 1975, 180-181; Тункина 2002, 452-472). Даже в Ольвии культ Ахилла фиксируется в основном по официальным документам, свидетель-ствующим об исполнении ольвиополитами сакраль-ного протектората над его святилищем на Левке (IOSPE, 12, 325; Виноградов 1989, 164-170). Данная закономерность дополнительно подтверждает вер-ность вышеприведенного предположения А.С. Ру-сяевой об особом контингенте колонистов, заселив-ших устье Березанского лимана с традиционным прерогативным отношением к культу Ахилла.

Такая же территориальная тенденция сохра-няется и в римское время. Правда, находки посвя-щений Ахиллу Понтарху и Герою римского перио-

да, найденные за пределами Ольвии, носят строго государственный характер (Крыжицкий и др.1989, 14). Указанные документы выносились полисными коллегиями архонтов, стратегов, жрецов и не имеют прямого отношения к населению сельской округи, как и серия посвящений Аполлону Простату, Зев-су Спасителю, вынесенные архонтами, стратегами, агораномами и жрецами Ахилла Понтарха и Зевса Ольвия. В настоящее время этих лапидарных па-мятников, найденных в Ольвии, ее ближних и даль-них окрестностях, включая посвящения Ахиллу Понтарху и Герою, известно около сотни (Карыш-ковский 1993, 73). В.М. Отрешко, обобщая мнения предшествующих поколений исследователей, при-шел к выводу о том, что в местах находок посвя-тительных надписей Ахиллу Понтарху находились его святилища (Отрешко 1979, 85). На наш взгляд, вывод В.М. Отрешко об «изобилии» святилищ Вла-дыки Понта недостаточно убедителен (включая но-вые находки + неуточненные и сомнительные места их обнаружения, это: Ольвия (?), окрестности г. Очаков, мыс Бейкуш, окрестности сел Осетровка (Кабурга), Рыбаковка, Викторовка, Тузлы, Коблево, Софиевка, остров Березань, г. Одесса). Основная масса находок посвящений Ахиллу относится к не-посредственному окружению острова Березань.

В связи с этим, возвращаемся к выводу М.И. Ростовцева о том, что в позднеэллинистическое и римское время Ольвия утратила контроль над Лев-ке и патронат над святилищем Ахилла на острове Змеиный переходит к Томису (Ростовцев 1918, 184-185). Новые данные позволяют отнести начало установления власти союза греческих городов За-падного Понта, глава которого именовался понтар-хом (ποντ`αρχης Εζαπο`λεως), к рубежу I – II вв. н.э. (Охотников, Островерхов 1993, 115). По предполо-жению Г. Келлера, в дальнейшем поддержанному и развитому многими исследователями, ольвиополи-ты, в силу сложившихся обстоятельств, перенесли святилище Ахилла на Борисфен (остров Березань), с давних времен связанный с его культом, как бо-лее подходящую во всех отношениях замену Левке (Охотников, Островерхов 1993, 116). Данный пере-нос, на наш взгляд, ольвиополиты могли подкре-пить новой легендой о божественном перемещении Ахилла (как в давние времена с Сегейского мыса на Левке) матерью Фетидой с Левке на Борисфен, поближе к Ахилловому дрому. О существовании та-кой легенды может косвенно свидетельствовать со-вершенно уникальное среди всей серии совместное посвящение Ахиллу Понтарху и Фетиде (ΙOSPE, I2, 142). Именно с этого времени Ахилл известен как Понтарх – владыка Понта. Появление эпитета Ахил-ла-Понтарх, учрежденного ольвийскими архонтами, А.С. Русяева связывает с какими-то политическими причинами (Русяева 1975, 179), наиболее вероятная из которых видится в установлении культа Ахилла

Рис.1. Свинцовый вотив Геракла из Кателино (фото Н. Николаева).

116 Иван СНЫТКО, Елена СНЫТКО, Николай НИКОЛАЕВ

в качестве Понтарха, как своего рода противовес титулатуре понтарх в западнопонтийских поли-сах (Охотников, Островерхов 1993, 16). Эпитетом «Понтарх» ольвиополиты хотели подчеркнуть свое отношение к тому, кого считают истинным влады-кой Понта и самим наличием этого культа, который в Ольвии стал общегосударственным, попытаться убедить в этом окружающий эллинский мир. По популярности, если судить по числу ивестных по-священий, Ахилл конкурирует в это время даже с Аполлоном, культ которого для ольвиополитов на протяжении многих столетий был основным. Да и благодарственные посвящения ему выносились, в основном, главной коллегией полиса-архонтами, в отличие от Аполлона, благодарение которого было прерогативой стратегов.

Интересна гипотеза В.М. Отрешко о том, что места находок посвящений Ахиллу, будучи его свя-тилищами, могли соответствовать определенным территориально-административным единицам Оль-вийского государства и являются надежным крите-рием для определения его границ в римское время (Отрешко 1979, 87). Однако, слабой стороной ги-потезы является присутствие находок посвящений Ахиллу лишь на западных рубежах полиса и полное их отсутствие в центральных районах, на северных, восточных, юго-восточных и южных границах. В настоящее время наиболее подтвержденные места находок посвящений Ахиллу связаны с районом острова Березани и Березанского лимана, где про-должают находить их новые экземпляры (Снытко, Никитин 1985, 356-357; Карышковский 1993, 73-96; Шелов-Коведяев 1990, 49-62). В связи с этим рискованно ограничивать территорию полиса лишь находками посвящений Ахиллу. С другой сторо-ны представляется вполне реальным, что установ-кой данных посвящений отмечали своеобразную сакральную зону нового святилища Ахилла на острове Березань и, возможно, на Бейкуше, нахо-дившуюся под особым контролем государства, уже утратившего протекторат над Левке. К этой зоне ольвиополитами могли быть причислены и отдель-ные приморские территории Тилигульского и Хад-жибейского лиманов, Одесского залива, где также найдены посвящения, в качестве подтверждения собственного контроля над этими землями.

Культ Ахилла в этот период символизировал непоколебимую решимость ольвиополитов со-хранять греческие традиции на фоне всевозраста-ющего проникновения в города Западного Понта римской культуры, элементов восточных религий и варварского этнокультурного влияния. Для Севе-ро-Западного Причерноморья Ольвия, сама, имея сходные проблемы в собственной среде, тем не менее, стала своеобразным форпостом эллинской культуры и идеологии на рубежах античной циви-лизации.

Для северо-причерноморских греков, а особен-но для ольвиополитов, всегда была присуща геро-изация своих предков. Их божественными заступ-никами не всегда выступал только лишь Аполлон во всех своих многочисленных ипостасях и Ахилл-Владыка Понта. На раннем этапе освоения Ольвии и формирования полиса уже выделились определен-ные аристократические кланы. Это, прежде всего, ойкисты с семьями, представители достойных ми-летских фамилий, переселившихся из метрополии в колонию, а также, возможно, «новая элита», в силу политической и экономической конъюнктуры, ут-вердившая свои позиции в обществе уже на новых землях. Культ Геракла всегда традиционно культи-вировался именно представителями аристократии.

Первое изображение Геракла в Ольвии зафикси-ровано на серебряных статерах второй половины V в. до н.э., где на аверсе он изображен обнаженным с наброшенной на голову и плечи львиной шку-рой, опустившись на правое колено. Правой рукой он сгибает лук, а в левой держит свободный конец тетивы, готовясь его закрепить на лук. Перед изо-бражением-надпись EMINAKO. На аверсе – колесо с четырьмя спицами и точками вокруг обода в от-четливо оттиснутом квадрате, по углам которого по-мещены изображения четырех дельфинов (Карыш-ковский 1960, 179-195). Не касаясь спорных вопро-сов о датировке и семантике монет (Русяева 1992, 123-126) отметим, что в контексте данной работы важен сам факт присутствия божества в ранней оль-вийской нумизматике. Можем лишь отметить, что на рубеже второй и третьей четверти V в. до н.э. (это уточненная датировка т.н. статеров Эминака) в Оль-вии, по версии Ю.Г. Виноградова, правили тираны (Виноградов 1989, 121). Именно с этим, на наш

Рис.2. Геракл (?) управляющий колесницей. Свинцовый вотив из Кателино (фото И. Снытко).


взгляд, а не с какими либо варварскими влияниями, следует связывать появление изображения Геракла в легенде упомянутых монет. Рискнем предполо-жить, что культ Геракла у ольвийских тиранов был гентильным.

К рубежу IV-III вв. до н.э. относится серия лапи-дарных документов, в основном частного характе-ра, свидетельствующих о существовании культа Ге-ракла в Ольвии (IOSPE, I2, 179.186.188; Хирст 1908, 138-140; Русяева 1979, 142). В одной из надписей речь идет о посвящении Гераклу Клеомбротом, сы-ном Пантакла, башни. Во второй – о посвящении Гераклу статуи Пантакла. В третьей отмечено со-вместное упоминание Геракла и Гермеса (Русяева 1979, 142). Еще одно посвящение Гераклу Клеом-бротом Пантакловым случайно найдено в Ольвии в 1990 г. (Николаев 1992,1-23).

В середине III-II в. до н.э. изображение Геракла недолгое время присутствует в ольвийской нумиз-матике, что П.О. Карышковский связывает с вли-янием Херсонеса (Карышковский 1960, 181-182), что на наш взгляд недостаточно обоснованно. Ско-рее всего, появление Геракла в легенде ольвийских монет связано с внутренними проблемами полиса,

а именно с временной реставрацией влияния опре-деленных ольвийских аристократических фамилий.

Известно незначительное число терракот, среди которых выделяется фигура отдыхающего Геракла, датирующаяся III в. до н.э. (Карасев, Леви 1976, рис. 161; Русяева 1979, 141-142, рис. 71).

К перечисленному можно добавить и теофор-ные имена, присутствующие в ольвийской онома-стике на протяжении всей античной эпохи, косвен-но свидетельствующие о его почитании.

Как видим, культ Геракла, исходя из приведен-ных материалов, не имел в Ольвии широкого рас-пространения. Скорее всего, его культ, как отмеча-лось выше, был популярен лишь в аристократиче-ской среде и был клановым, о чем свидетельствуют и лапидарные документы с посвящениями от част-ных лиц. Этим, возможно, объясняется и предна-меренное стирание с двух надписей его имени, что Латышев объясняет упразднением культа Геракла в определенный период (IOSPE, I2, 99). На наш взгляд, это следует связывать не с упразднением культа, как такового, а с последствиями межклано-вых конфликтов, либо политической борьбы в среде гражданского коллектива полиса.

Рис. 3. Зольно-земляной холм у с. Кателино (фото В. Бахтова).

118 Иван СНЫТКО, Елена СНЫТКО, Николай НИКОЛАЕВ

Непосредственно с почитанием Геракла, на наш взгляд, можно связать и зольно-земляной холм у ны-нешнего села Кателино Очаковского р-на Николаев-ской области, находящийся на территории поселе-ния античного времени Кателино-I (рис. 3), вероят-но являвшийся святилищем-эсхарой (Снытко 1988, 67; Крыжицкий и др. 1989, 145-146), который В.В. Рубан связывает с еще одним возможным местом поклонения Ахиллу (Рубан 1982, 54-58). Во мно-гом, гипотетичному, как представляется, почитанию Ахилла на поселениии правого берега Бугского ли-мана Кателино-I, расположенном несколько север-нее Ольвии и конкретно с зольно-земляным холмом, В.В. Рубан попытался связать находку свинцового вотива, изображающего двуконную колесницу-би-гу с возницей, в котором автор видит самого бо-жественного героя (Рубан 1982, 54-58; рис. 2). К этому мнению присоединяется и А.С. Островерхов (Островерхов 2006, 144). А.С. Русяева в вознице во-обще предполагает Гелиоса (Русяева 1992, 122-123) Однако, связь указанного вотива с Ахиллом, незави-симо от предложенных В.В. Рубаном, в основном, косвенных аргументов, тем болем с Гелиосом, не является достаточно убедительной по целому ряду причин. Прежде всего обратимся к условиям наход-ки предмета. Он был найден в 1976 г. одним из ав-торов настоящей статьи на поверхности зольно-зем-ляного холма, расположенного на северо-западной окраине древнего поселения (сведения о памятнике см.: Крыжицкий, Буйских, Отрешко 1990, 28. № 48; 58. № 80). На территории холма, кроме данного во-тива, найдено значительное число предметов куль-тового характера. Это, прежде всего, известняковый жертвенник, терракотовая статуэтка сидящей боги-ни, свинцовые букрании, гермы и лабрисы, свинцо-вый вотив Геракла в фригийском колпаке, с палицей и рогом изобилия (Рубан 1982, 54-58; Снытко 1988, 67; Крыжицкий и др. 1990, 58; Николаев 2007, 132-139; Снытко 2009, 365-371; рис. 1). На кателинском зольнике отмечены многочисленные находки монет, которые в определенном контексте могли иметь са-кральные функции (Снытко 1990, 44). Эти находки позволяют предположить, что зольный холм у с. Ка-телино является святилищем-эсхарой. Аналогичные памятники широко известны в Северном Причерно-морье, Балканской и Малоазиатской Греции (Гайду-кевич 1965, 34-37). Заметим, однако, что подобные

святилища-холмы никак не соотносятся с культом Ахилла. Напротив, их большинство, начиная со свя-тилища/ем на горе Этэ в Средней Греции, связаны с Гераклом, где он пытался себя сжечь, страдая от яда лернейской гидры. Его свинцовое изображе-ние зафиксировано и на кателинском холме (рис. 1). Не исключено, что и в вотиве, опубликованном В.В. Рубаном, имеется в виду не Ахилл, а именно Геракл. Более того: с лошадьми, запряженными в колесницу, связана одна из легенд о Геракле и его посещении Скифии, пересказанная Геродоту элли-нами, живущими на побережье Понта (IV, 8, 9, 10). По легенде, в поисках пропавших лошадей Геракл встретил змеедеву, от сожительсва с которой заимел трех сыновей. От одного из них – Скифа, и проис-ходят скифские цари. Эта важная для культа Герак-ла в Северном Причерноморье история могла найти отражение в рассматриваемом вотиве, где, скорее всего, изображен Геракл, управляющий колесницей и направляющийся в Скифию (рис. 2).

В письме из Ольвии на стенке амфоры стиля Фикеллура сообщается о поврежденных варварами в Гилее алтарях Матери богов, Геракла и Борисфена (Русяева 1986, 513-514; Vinogradov 1981, 15). Учиты-вая состав культовых находок на холме у с. Кателино, есть основание предположить, что в последней чет-верти V в. до н.э. описываемые алтари могли быть перенесены из небезопасного места в Гилее поближе к Ольвии, на поселение Кателино-1, которое, воз-можно, является сакральной территорией полиса. Бо-лее того, именно на нем, скорее всего, совершались культовые отправления в честь Геракла. Возможно, там существовал и его фиас, состоявший из предста-вителей зарождающихся в молодом полисе наибо-лее элитарных кланов, почитание Геракла у которых было гентильным и зафиксированные вокруг холма остатки построек были жилищами жрецов.

В конце 80-х гг. была совершена попытка перво-го достойного исследования памятника В.М. Отреш-ко и А.В. Симоненко (к сожалению, не был найден алтарь, хотя и зафиксирована масса находок культо-вого характера). Осталась и священная обязанность для нас с А.В. Симоненко осмыслить результаты этих уникальных исследований и посвятить их Свет-лой памяти Валерия Михайловича Отрешко во славу Геракла, культ которого, возможно, отправлялся на Кателинском зольно-земляном холме.

Библиография:Буйских 1971: С.Б. Буйских, Серая керамика как этнопоказатель греческого населения Нижнего Побужья в VI-I вв. до н.э. В сб.: Боспорские исследования XI (Симферополь-Керчь 2007), 29-57.Булатович 1971: С.А. Булатович, Монетные находки на о. Левке. МАСП 7, 1971, 212-225.Виноградов 1989: Ю.Г.Виноградов, Политическая история Ольвийского полиса VII-I вв. до н.э.: Историко-эпиграфиче-ское исследование (Москва 1989).Гайдукевич 1965: В.Ф. Мирмекийские зольники-эсхары. КСИА 103, 1965, 34-37.Карасев, Леви 1976: А.Н. Карасев, Е.И. Леви, Исследования Ольвии после Б.В. Фармаковского. ХКААМ, 1976, 22-45. Карышковский 1993: П.О. Карышковский, О монетах с надписью EMINAKO. СА 1, 1960, 179-195.


Карышковский 1993 П.О. Карышковский, Новые ольвийские посвящения первых веков нашей эры. ВДИ 1, 1993, 73-96.Крыжицкий и др. 1989: С.Д. Крыжицкий, С.Б. Буйских., А.В Бураков, В.М. Отрешко, Сельская округа Ольвии (Киев 1989).Крыжицкий, Буйских, Отрешко 1990: С.Д. Крыжицкий, С.Б. Буйских, В.М. Отрешко, Античные поселения Нижнего Побужья (археологическая карта) (Киев 1990). Кубланов 1957: М.М. Кубланов, Легенды о ристалище Ахилла и ольвийские агонистические празднества. Ежегодник Музея истории религии и атеизма 1, 1957, 222-231. Лейпунська 1970: Н.О. Лейпунська, Про культ Ахілла в Північному Причорномор”ї. Археологія XXIII, 1970, 60-73. Николаев 2007: Н.И. Николаев, О культе речного божества в Ольвии. В сб.: Боспорский феномен. Сакральный смысл региона, памятников, находок. Материалы международной научной конференции (Санкт-Петербург 2007), 132-139.Николаев 2008: Н.И. Николаев, Политическая и культовая элита Ольвии IV – I вв. до н.э. (Николаев 2008). Островерхов 2006: А.С. Островерхов, Античная стеклянная глиптика на юге Восточной Европы (VI – II вв. до н.э.). ВДИ 2, 2006, 131-154.Отрешко 1976: В.М. Отрешко, Позднеархаические поселения Березанского лимана. В сб.: Открытия молодых археоло-гов Украины 1 (Киев 1976), 31-33.Отрешко1979: В.М. Отрешко, Посвящения Ахиллу Понтарху как один из критериев определения границ Ольвийского государства. В сб.: Памятники древних культур Северного Причерноморья (Киев 1979), 80–87. Охотников, Островерхов 1993: С.Б. Охотников, А.С. Островерхов, Святилище Ахилла на острове Левке (Змеином) (Киев 1993). Ростовцев 1918: М.И. Ростовцев, Новая книга о Белом острове и Таврике. ИАК, Вып. 65, 1918, 177–197.Рубан 1982: В.В. Рубан, Литое свинцовое изображение группы фигур из поселения Кателино-1. В сб.: Новые памятники древней и средневековой художественной культуры (Киев 1982), 54-58.Русяева 1975: А.С. Русяева, Вопросы развития культа Ахилла в Северном Причерноморье. В сб.: Скифский мир (Киев 1975), 174–185. Русяева 1979: А.С. Русяева, Земледельческие культы в Ольвии догетского времени (Киев 1979).Русяева 1986 : А.С. Русяева, Культура. Искусство. Релігія. Археология Украинской ССР, В 3, Т.-К.-Т. 2 (Киев 1986), 504–560.Русяева 1992: А.С. Русяева, Религия и культы античной Ольвии (Киев 1992). Снытко, Никитин 1983: И.А. Снытко, В.И. Никитин, Исследования и раскопки в Николаевской области. АО 1983 г., 1985, 356-357.Снытко 1988: И.А. Снытко, К вопросу об интерпритации зольников античных поселений Нижнего Побужья. В сб.: Древнее производство, ремесло и торговля по археологическим данным. Тез. докл. IV конф. молодых ученых ИА АН СССР (Москва 1988), 67.Снытко 1990: И.А. Снытко, Литой ольвийский асс из поселения Кателино-1. В сб.: Нумизматические исследования по истории Юго-Восточной Европы (Кишинев 1990), 44– 47. Снытко 2009: И.А. Снытко, О культе Ахилла в Нижнем Побужье в античную эпоху. В сб.: Боспорский феномен. Искус-ство на периферии античного мира (Санкт-Петербург 2009), 365-371. Толстой 1918: И.И. Толстой, Остров Белый и Таврика (Петроград 1918).Тункина 2002: И.В. Тункина, Русская наука о классических древностях Юга России (XVIII – середина XIX в.) (Санкт-Петербург 2002). Шелов-Коведяев 1990: Ф.В. Шелов-Коведяев, Березанский гимн острову и Ахиллу. ВДИ 3, 1990, 49-62. Хирст 1908: Д. Хирст, Ольвийские культы. ИАК 27, 1908, 75–144.Vinogradov 1981: J.G. Vinogradov, Olbia. Geschichte eiher altgriechischen Stadt am Schwarzen Meer, Heft. 1. (Xenia 1981), 47.

Иван Снытко, старший научный сотрудник госинспекции по охране памятников культуры в Николаевской области. Служебный адрес: 54000, Украина, г. Николаев, ул. Набережная 29, Государственная инспекция по охране памятников культуры в Николаевской области, тел: 0512370945. E-mail: maharadze_v@ mail.ru

Елена Снытко, научный сотрудник Николаевского краеведческого музея. Служебный адрес: г.Николаев, ул.Декабристов-32, Николаевский краеведческий музей.тел.: 0512 376502. E-mail: maharadze_v@ mail.ru

Николай Николаев, специалист по античной ономастике и просопографии, кандидат технических наук. Дом. Тел.: 0512353322. Моб.тел.: 0679019832. E-mail: Andriy_Nikolayev @ mksat. Net

MATERIALE ŞI CERCETĂRI DE TEREN — МАТЕРИАЛЫ И ПОЛЕВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ — PAPERS AND SURVEYS

НОВЫЕ МЕТАЛЛИЧЕСКИЕ ПРЕДМЕТЫ ПОЗДЕЙ БРОНЗЫ — РАННЕГО ГАЛЬШТАТТА С ТЕРРИТОРИИ МОЛДОВЫ1

Валентин ДЕРГАЧЕВ, Кишинэу

Obiecte noi de metal din bronzul târziu – Hallstattul timpuriu de pe teritoriul Moldovei. Articolul are drept scop includerea în circuitul ştiinţific a unui depozit nou din satul Enichioi (r-nul Cahul) şi а câtorva piese de metal din perioada târzie a epocii bronzului, descoperite recent pe teritoriul Republicii Moldova. Depozitul prezintă interes prin faptul că majoritatea pieselor poartă urme de distrugere intenţionată.

Статья посвящена публикации нового клада из с. Еникиой и серии единичных находок металлических предметов поздней бронзы с территории Молдовы, хранящихся в различных частных коллекциях. Клад ин-тересен тем, что большинство его предметов носят следы преднамеренной порчи.

New metal ware from Late Bronze – Early Hallstatt of Moldova. The present article describes the new hoard from

the village Enichioi (Cahul region) and some of the metal objects from the period of late Bronze, which were recently discovered in the Republic of Moldova. The hoard is important because most of the objects were intentionally damaged.

Key words: the period of late Bronze, metal objects, the village Enichioi.

Статья посвящена публикации материалов од-ного клада и серии единичных находок периода поздней бронзы – раннего Гальштатта, ставшими известными в последнее время. Речь идет о мате-риалах происходящих с территории Молдовы, хра-нящихся в различных частных коллекциях, или же «высветившиеся» в «Онлайн ресурсе» и, которые, вне сомнения, заслуживают быть включенными в научный оборот.

Основная часть описываемых ниже материалов происходит из коллекции жителя г. Кишинева Пар-нова Владимира Владимировича, которому автор выражает искреннюю признательность за возмож-ность их публикации.

Клад из с. Еникиой (Enichioi), р-н Кагул (рис. 1). Клад был найден в 2010 г. приблизительно в

4 км к северо-западу от села Еникиой, случайно, на вспаханном поле, на территории поселения не установленной археологической культуры. Точные данные о числе содержащихся в нем предметов не известно. Сохранилось 22 целых и фрагменти-рованных предмета, а именно: три кельта, четыре фрагментированных серпа, фрагменты от 12 других серпов и три куска металла.

Кельты. Все три экземпляра относятся к катего-рии безушковых, с арковидными фасками.

1. Кельт безушковый, с арковидными фасками (рис. 1,1). На одной из фасок имеется подовальное углубление-пещерка, глубиной в 0,4 см с глухой стеночкой. Кельт отлит в двусторонней литейной форме через два канальца, следы облома одного из которых отчетливо прослеживаются на верхней поверхности одной из боковых сторон валиково-го утолщения. Валиковое утолщение края втулки массивное, хорошо выраженное, с полуовальным сечением. Тулово изделия равномерно расширяет-ся к ровному лезвию. Под валиковым утолщением края втулки тулово округлое в сечении, а на уровне фасок – шестигранное. Втулка овальная в сечении, равномерно ссужающаяся к низу. Кельт хорошей со-хранности, откован, с остро заточенным лезвием, был использован в работе. На валиковом утолще-нии, сверху, по краю втулки, имеется глубокий след – насечка от острого тяжелого предмета (рис. 2,1). Высота кельта 12,2, ширина тулова (под валиковым утолщением) 3,7, ширина лезвия 4,3 см. Глубина втулки 8,2 см. Вес 462 гр.

2. Кельт безушковый с арковидными фасками (рис. 1,2). На одной из фасок имеется подовальное сквозное отверстие – пещерка. Отлит в двусторон-ней литейной форме через два канальца, следы которых хорошо прослеживаются на верхней по-верхности боковых сторон валикового утолщения.

1 Работа выполнена по Совместному Молдо-Российскому проекту 09.820.07.01. RU


121Новые металлические предметы поздей бронзы — раннего Гальштатта с территории Молдовы

Рис. 1. Клад из Еникиой. Стрелки указывают на следы ударов острыми орудиями.

122 Валентин ДЕРГАЧЕВ

Валиковое утолщение края втулки массивное, хоро-шо выраженное, с полуовальным сечением. Тулово кельта равномерно расширяется к ровному лезвию. Под валиковым утолщением оно имеет округлое сечение, а на уровне фасок – шестигранное. Втул-ка овальная в сечении, равномерно ссужающаяся к низу. Кельт хорошей сохранности, откован, с остро заточенным лезвием, был использован в работе. На валиковом утолщении, сверху, на одной из лобовых плоскостей, имеется четкий след от сильного удара острым орудием, вызвавшем легкую деформацию края втулки, на ее входе (рис. 2,2). Высота кельта 10,7, ширина тулова (под валиковым утолщением) 3,2, ширина лезвия 3,6 см. Глубина втулки 6,1 см. Вес 231 гр.

3. Кельт безушковый, миниатюрных размеров, с арковидными фасками (рис. 1,3). На обеих фасках имеются слабо выраженные вмятины, оконтуренные еле заметными петлевидными нервюрами. На обеих плоскостях, в промежутке между утолщением края втулки и арками еле заметны по два вертикальных рельефных нервюр. Кельт отлит в двусторонней ли-тейной форме через два канальца, примыкающих к боковым сторонам валикового утолщения края втул-ки, с сохранением обеих литниковых отростков. Ва-ликовое утолщение края втулки хорошо выражено, с полуовальным сечением. На верхнем крае втулки имеется хорошо заметный след – зарубка, нанесен-ная острым, тяжелым предметом (рис. 2,3). Тулово

равномерно сужается под клин к ровному лезвию. Тулово кельта под валиковым утолщением округлое в сечении, на уровне фасок – шестигранное. Втул-ка овальная в сечении, равномерно сужающаяся к низу. Кельт хорошей сохранности, откован, с остро заточенным лезвием, был в работе. Высота кельта (от края втулки до лезвия) 7,6 (максимальная высо-та, с учетом высоты литниковых отростков – 7,9), ширина тулова (под валиковым утолщением) 3,5, ширина лезвия 3,1 см. Глубина втулки 4,9 см. Вес 176 гр.

Серпы. Сильно фрагментированы и представле-ны двумя различными категориями.

Серпы крюкастые. Имеются пять сильно де-формированных фрагмента, три из которых сложи-лись в целое изделие.

4. Крюкастый серп (рис. 1,4), отлитый в одно-сторонней литейной форме со стороны спинки ко-ленчатого изгиба лезвийной части к рукояточной. Это изделие-полуфабрикат без следов вторичной, дополнительной обработки. Серп был разломан в древности, преднамеренно на три разные части. Один из разломов пришелся на лезвийную часть, где имелся незначительный дефект – выемка, об-разовавшаяся от неполной заливки металла. На ва-ликовом утолщении края спинки лезвийной части, рядом с изломом хорошо виден след от острого тя-желого предмета (рис. 3,4). Второй излом пришелся на рукояточную часть серпа и был осуществлен рез-

Рис. 2. Клад из Еникиой. Следы символической порчи кельтов – «зарубки», сделанные острыми тяжелыми орудиями показаны стрелками.


ким сгибом изделия после предварительного удара тяжелым предметом (рис. 3,4). В графически рекон-струированном виде (рис. 1,4), максимальная длина серпа составляет 21,8 см, при длине лезвийной ча-сти (от носика до коленчатого перегиба) 16,8 см, и 15,0 см – рукояточной. Высота изгиба тулова – 12,6 см. Ширина лезвия 3,4 см. Вес 225 гр.

5. Обломок рукояточной части крюкастого сер-па, представляющего полуфабрикатное изделие без следов дополнительной, вторичной обработки. Как и в первом случае, фрагмент носит отчетливые следы преднамеренной порчи, путем удара острым предметом с последующим резким сгибом (рис. 1,5; 3,5). Максимальная длина обломка в согнутом виде 8,9 см, а в графически выпрямленном виде – 9,6 см. Ширина по линии излома 2,2 см. Вес 51 гр.

6. Обломок рукояточной части крюкастого сер-па. Представляет полуфабрикатное изделие без следов дополнительной обработки. Как и в первых двух случаях, носит отчетливые следы преднаме-ренной порчи, путем двух ударов тяжелым пред-метом со стороны спинки (рис. 1,6). Максимальная длина обломка в согнутом виде 11,0 см, ширина по линии излома 2,6 см. Вес 62 гр.

Серпы, отлитые с торца рукояточной части или в иной терминологии – серпы с неотделенным литником. Представлены 17 обломками, семь из ко-торых сложились в три целых изделия.

7. Дуговидный серп, очевидно - преднамерен-но разломанный в древности на три части. Отлит с торца рукояточной части с сохранением литни-кового отростка в виде округлого утолщения (рис. 1,7). Имеет ребристую спинку. В полуфабрикатном состоянии, по центру лезвийной части, имелась продольная рельефная нервюра. Лезвие серпа было продольно отковано, но без последующей заточки, со следами сильного вертикального удара (рис. 3,7). Длина серпа 18,7 (максимальная длина с учетом литникового отростка - 21,2), длина лезвийной ча-сти около 13,5, рукояточной – 13,4 см. Высота дуги изгиба спинки 9,8 см. Ширина лезвия 2,9 см. Вес 160 гр.

8. Дуговидный серп, отлитый с торца рукояточ-ной части с сохранением литникового отростка в виде округлого утолщения (рис. 1,8). Имеет утол-щенную, ребристую спинку. Кончик носковой части не вышел при литье. Вся лезвийная часть откована, но не была заточена. Пяточная часть серпа пред-намеренно обломана в древности, после сильного удара тяжелым, острым орудием с лицевой сторо-ны. Второй удар пришелся на носковую часть серпа (рис. 3,8). Длина серпа 16,6 (максимальная длина с учетом литникового отростка - 18,5), длина лезвий-ной части около 12,3, рукояточной – 11,6 см. Высота дуги изгиба спинки 9,2 см. Ширина лезвия 3,5 см. Вес 193 гр.

Рис. 3. Клад из Еникиой. Преднамеренно сломанные серпы со следами ударов острыми тяжелыми орудиями (показа-ны стрелками).


2 Монографическое исследование с каталогом известных ныне безушковых кельтов и серпов поздней бронзы Нижнего Подунавья выйдет в свет в ближайшие пять-шесть месяцев.

9. Дуговидный серп, преднамеренно разломан-ный в древности на две части путем резкого, силь-ного сгиба. Отлит с торца рукояточной части с со-хранением литникового отростка в виде уплощен-ного утолщения (рис. 1,9). Изделие-полуфабрикат без следов вторичной обработки. Длина серпа 15,5 (максимальная длина с учетом литникового отрост-ка - 17,7), длина лезвийной части 11,0, рукояточной – 11,5 см. Высота дуги изгиба спинки 8,5 см. Шири-на лезвия 2,8 см. Вес 150 гр.

Фрагменты лезвийных частей пяти разных сер-пов, из категории отлитых с торца рукояточной ча-сти.

10. Носковая часть полуфабрикатного изделия, с частичной тонкой отковкой лезвия. Обломан в древности (рис. 1,10). Максимальная длина фраг-мента 7,2, ширина 2,9 см. Вес 26 гр.

11. Носковая часть заточенного и сильно изно-шенного серпа. Сломан в древности, преднамерен-но, со следами ударов острым предметом со сторо-ны спинки (рис. 1,11). Максимальная длина фраг-мента 10,8, ширина 2,2 см. Вес 29 гр.

12. Носковая часть серпа - тщательно откован, но не заточен. Разломан в древности, по-видимому преднамеренно, путем резкого сгиба (рис. 1,12). Максимальная длина фрагмента 11,2, ширина 3,5 см. Вес 78 гр.

13. Лезвийная часть серпа, с рельефной про-дольной нервюрой по середине. Разломан в древ-ности, преднамеренно, со следами ударов острым предметом на лицевой стороне – по центру и по линии излома со стороны рукоятки, так и со следа-ми, похоже – распила, со стороны спинки на месте сгиба. Лезвие серпа отчасти было оковано, но не за-точено (рис. 1,13). Максимальная длина фрагмента 14,5, ширина 2,9 см. Вес 94 гр.

14. Короткий обломок лезвийной части серпа со следами древних обломов с обеих сторон. Лезвие серпа было отковано, но, похоже, не заточено (рис. 1,14). Максимальная длина фрагмента 5,2, ширина 3,1 см. Вес 22 гр.

Фрагменты рукояточных частей от пяти разных серпов, из категории отлитых с торца рукояточной части.

15. Рукояточная часть полуфабрикатного изде-лия без следов вторичной обработки. Серп был от-лит с торца ручки (рис. 1,15). Литник обломан. Лез-вийная часть была преднамеренно разломана путем резкого сгиба, после предварительного удара со сто-роны спинки острым орудием. Максимальная длина обломка 12,3, ширина лезвия 2,8 см. Вес 94 гр.

16. Рукояточная часть полуфабрикатного из-делия без следов вторичной обработки. Серп был отлит с торца ручки. Литниковый отросток не об-

ломан (рис. 1,16). Серп был разломан в древности. Длина обломка 6,4, ширина лезвия 2,7 см. Вес 36 гр.

17. Рукояточная часть серпа, отлитого с торца ручки, с неотделенным литником в виде округлого утолщения. В полуфабрикатном состоянии по цен-тру плоскости имелась рельефная нервюра. Серп был грубо откован, без последующей заточки (рис. 1,17). Обломан в древности. Длина обломка 7,8, ши-рина на уровне излома 2,8 см. Вес 41 гр.

18-19. Литниковые утолщения или пяточные ча-сти двух разных серпов, обломанных в древности (рис. 1,18-19). Длина одного из них 2,0 см, ширина 3,8 см, толщина 1,6 см. Вес 48 гр. Длина второго – 2,8, ширина 3,8, толщина 2,3 см. Вес 58 гр.

Три куска затвердевшего, расплавленного ме-талла в виде небольших лепешек или их части.

20. Лепешка из отвердевшего плавленного ме-талла, подовальной формы, уплощенной с одной, – выпуклой с другой сторонами (рис. 1,22). Макси-мальная длина 6,5, ширина 4,5, толщина 1,1 см. Вес 137 гр.

21. Лепешка сходной формы, но миниатюрных размеров (рис. 1,21). Максимальная длина 4,5, ши-рина 2,2, толщина 0,6 см. Вес 26 гр.

22. Половинка от сходной миниатюрной лепе-шечки (рис. 1,20). Максимальная длина 4,1, ширина 2,8, толщина 0,6 см. Вес 19 гр.

Не считая трех крюкастых серпов (рис. 1,4-6), все остальные орудия труда, входящие в состав опи-санного клада, относятся к изделиям Нижнедунай-ских очагов металлообработки, локализировавших-ся на территории современной румынской Добруд-жи, в восточной и центральной частях современной Северной Болгарии (рис. 4).

Первые из двух кельтов относятся к изделиям типа Дичево. На данный момент, автором зареги-стрировано более 130 кельтов этого типа2. Судя по метрическим показателям, описанные изделия представляют разные варианты этого типа. Первый из них (рис. 1,1), по размерам и весу соотносится с кельтами варианта Дичево, характеризующие-ся более крупными размерами (высота более 11,6 см) и тяжелым весом (более 270 гр.). Это наиболее ранние кельты, которые датируются периодом BrD (XIII в. до н.э.), а их производство связано с Добруд-жей и Северо-Восточной Болгарией (Дичевский очаг). Второй кельт (рис. 1,2) соотносится с изде-лиями варианта Ойнаку/Oinacu-Самоводине, отли-чающиеся меньшими размерами (высота менее 11,5 см) и более легким весом (менее 260 гр.). Они свой-ственны преимущественно для периода HaA1 (XII в.до н.э.) и позже, и отливались, главным образом, в пределах Центральной части Северной Болгарии (и отчасти на Левобережье Дуная) (Вырбицкий очаг).


Рис. 4. Комплексные (1) и единичные (2) находки изделий Нижнедунайских очагов металлообработки в Северо-За-падном Причерноморье. А – ареал культуры Ноуа, В – ареал культуры Сабатиновка. Клады: 1 – Коротень/Coroteni (два серпа), 2 – Цигэнешть/Ţigăneşti (серп), 3 – Негрешть/negreşti (два серпа), Улмь Литень/ulmi Liteni (кельт), 5 – Христич/hristici (кельт), 6 –Лозова/Lozova (кельт), 7 – Кишинев/Chişinău (кельт и три серпа), 8 – Данку/Dancu (пять кельтов и 55 серпов), 9 – Еникиой/Enichioi (три кельта и 13 серпов), 10 – Ново-Троя-ны/novo-Trojany (серп), 11 – Курячьи Лозы/Kurjac’i Lozy (кельт), 12 – Бугское/Bugskoe (три серпа), 13 – Антоновка/Antonovka (четыре кельта), 14 – Козорезово/Kozorezovo (три серпа), 15 – Староселье/Starosel’e (два кельта), 16 – Маяч-ка/Majačka (кельт), 17 – Авраамовка/Avraamovka (кельт), 18 – Орехово/Orechovo (кельт и 16 серпов), 19 – Райгородка/Rajgorodka (кельт).Единичные находки: 21 –Теркешть/Tercheşti (кельт), 22 – Бэлэбэнешть/Bălăbăneşti (кельт), 23 – Югань/iugani (серп), 24 – Вуткань/Vutcani (кельт), 25 – Ясcы/iaşi (серп), 26 – Мэгура/Măgura (кельт), 27 – Оцелень/Oţeleni (кельт), 28 – Бэлэ-нешть/Bălăneşti (кельт), 29 – Цибукань/Ţibucani (кельт), 30 – „Ботошань/Botoşani”-муз. (кельт), 31 – „Рышкань/Rîşcani”- район (кельт), 32 – „Бендер/Tighina”- муз. (кельт), 33 – Капаклия/Capaclia (кельт), 34 – Комрат/Comrat (кельт), 35 – Ма-лая Мечетня/Malaja Mečetnja (серп), 36 – „Киев/Kiev” – муз. (кельт), 37-38 – Черняхов/Černjachov (два разных кельта), 39 – „Среднее Поднепровье” (кельт), 40 – „Кировоград/Kirovograd”- муз. (кельт), 41 – Быв. „Екатеринославская”- губ. (серп), 42 – Войсковое/Vojskovoe (кельт), 43-44 Капуловка/Kapulovka (два кельта), 45 – Любимовка/Ljubimovka (кельт), 46 – „Пятигорск/Pjatigorsk”- муз. (кельт).


С Вырбицким очагом металлообработки уверенно связывается так же производство и бытование кель-тов низких пропорций, на фасках которых пещерки заменены имитирующими их петлевидными нервю-рами – подобно последнему из наших кельтов (рис. 1,3).

С оговоренными областями Нижнего Подуна-вья связано производство и серпов, отливаемых с торца рукояточной части (или – с неотделенными литниками) (рис. 1,7-19), так же известных под на-званием – тип Дичево (Дергачев, Бочкарев 2002, 259 и след.; Dergačev, Bočkarev 2006, 229 и след.). Ныне, в общей сложности, автором зарегистрировано бо-лее 500 серпов этого типа.

В отличии от этих изделий, крюкастые серпы клада (рис. 1,4-6) составляют продукцию Восточ-но-Карпатских очагов металлообработки, действу-ющих, главным образом, в бассейнах рек Бырлад и Сирет, а также в Трансильвании. Судя по пропор-циям, имеющиеся в кладе экземпляры относятся к варианту Ружиноаса/Ruginoasa, характерному для кладов периода BrD (Дергачев, Бочкарев 2002, 200 и след.; Dergačev, Bočkarev 2006, 316 и след.).

По сумме показателей, комплекс изделий из Еникиой следует оценивать как клад относительно долгого накопления, включающего в себе „класси-ческие” изделия периода BrD, так и, отчасти, изде-лия периода HaA1.

Клад из Еникиой, наряду с иными известны-ми материалами, дополнительно документирует массовый экспорт металлических изделий Нижне-дунайских очагов металлообработки в Восточном Прикарпатье и Северо-Западном Причерноморье в ареал культур Ноуа и, главным образом, культу-ры Сабатиновка. Ныне для этой зоны известно 19 комплексных находок, содержащих 23 кельта и 99 серпов, а также 25 случайных находок, представ-ленных 22 кельтами и 4 серпами (рис. 4). Из ком-плексных находок наиболее значимыми по числу являются клады их Кишинева (кельт и три серпа), Данку (пять кельтов и 55 серпов), Еникиой (три кельта и 13 серпов), Орехово (кельт и 16 серпов). Крайнюю восточную находку изделий Нижнего По-дунавья составляет кельт из довоенных коллекций Пятигорского музея, опубликованный А.А. Иессе-ном еще в 50-х годах прошлого века (Иессен 1951, 87, рис. 11,3).

Неожиданным и принципиально важным в на-учном отношении оказался тот факт, что большин-ство предметов клада из Еникиой не просто фраг-ментированы, а испорчены преднамеренно. Для Восточно-Карпатской зоны, Молдовы и Украины это первый достоверный случай подобного рода.

Как уже отмечалось, пять из фрагментов сер-пов носят отчетливые следы ударов острыми или тупыми тяжелыми предметами, следы частичного распила как на лицевой стороне, так и со сторо-

ны спинки изделий и резкие погнутости в зоне их разломов (рис. 3). Однако, наиболее наглядными в этом отношении выступает реконструированные из обломков: один крюкастый серп и два дуговидных серпа, отлитые с торца рукояточной части. Первый из них был разломан на три части и носит следы острых ударов с последующим резким сгибом туло-ва по линии обеих разломов. Более того, его носко-вая часть сильно погнута от удара тяжелым орудием с лицевой и оборотной стороны (рис. 3, 4). Резким и сильным ударом острым, тяжелым предметом был оставлен глубокий рубленный след на лицевой по-верхности лезвийной части (рядом с которым и про-изошел разлом орудия), которым и испортил один из дуговидных серпов с неотделенным литником (рис. 3,8). Резким, сильным сгибом была сломана лезвийная часть третьего серпа (рис. 1,9).

Любопытно, что следы порчи, но, в данном слу-чае, по-видимому, сугубо символической, имеются и на всех трех кельтах клада. Они выражаются в глубоких зарубках, нанесенных острыми, тяжелы-ми орудиями сверху по утолщенному краю втулок. В двух случаях удары были настолько сильными, что привели к частичной деформации края входа во втулку (рис. 2,1-3).

Отмеченные обстоятельства дают основание полагать, что захоронение клада, вполне возможно, имело ритуальное значение. Но тема это, после из-вестных работ S. Hansen (1994), особая и, соответ-ственно, требует особого рассмотрения.

Капаклия (Capaclia), р-н Кагул (рис. 5,1-2). Два кельта найдены в 2010 г. приблизительно в

2 км к западу от села Капаклия на поверхности по-селения неустановленной культуры.

1. Безушковый кельт с арковиднами фасками. По-видимому, был отлит через два канальца, при-мыкающих к боковым сторонам верхнего края втулки. Но из-за смещения канальца, верхний край втулки был скошен, а на боковой стороне образовал-ся слабовыраженный выпуклый наплыв (рис. 5,1). Точно такой же дефект известен для единственного безушкового кельта из клада Дражна де Жос в Мун-тении (Andrieşescu 1925, 363, pl. III,8). Тулово кель-та в верхней части округлое в сечение, а на уровне фасок – шестигранное. Оно плавно расширяется к дуговидному лезвию. Втулка округлая в сечении, глубиной 4,7 см. Размеры: высота 8,0, ширина туло-ва (под ушком) 2,9, ширина лезвия 3,3 см. Вес 113 гр.

Кельт относится к изделиям Нижнедунайских типов, характерных для Вырбицкого очага металло-обработки раннегальштаттского времени (Черных 1978, 186, табл. 30,1-15).

2. Одноушковый кельт с высокими трапецие-видными фасками, шестигранный в сечении. Утол-щенный ободок проходит несколько ниже края втул-


ки. Был отлит через каналец, примыкающий к верх-ней части ушка, где заметны следы облома литника. Тулово кельта прямоугольное в плане с легким рас-ширением к дуговидному лезвию. Края трапецие-видных фасок на одной из плоскостей оформлены в виде рельефных нервюр, на второй – без таковых. На обеих фасках имеются высокие трапециевидные рельефы (рис. 5,2). Втулка овально-подпрямоуголь-ная в сечении, глубиной 7,6 см. Поверхность кель-

та гладкая, с благородной патиной необычного для наших регионов цветового оттенка. Лезвие кельта заточено, был использован в работе. Размеры: вы-сота 10,5, ширина тулова (под ушком) 3,5, ширина лезвия 4,7 см. Вес 191 гр.

Кельты подобных форм не характерны для Кар-пато-Подунавья и, тем более, Восточной Европы. Вопрос о его возможном происхождении, пока что, остается открытым.

Рис. 5. Единичные случайные находки. 1-2 – Капаклия, 3-5,7-9 – находки без точного места обнаружения, 6 – берег Днестра, 10-11– район Бельц, 12 – Терновка (Tîrnauca).


Четыре одноушковых кельта, без точных адре-сов и условий нахождения.

Три из них входят в коллекцию В.В. Парнова. 3. Одноушковый кельт с арковидными фасками

(рис. 5,3). Был отлит, по-видимому, через каналец, примыкающий сверху к ушку. Ушко с дефектом от неполной заливки металла. Тулово прямоугольное в плане и клиновидное в профиле. Под ободковым утолщением края втулки тулово имеет овальное сечение, а на уровне фасок - шестигранное. Фаски арковидные с большими подовальными сквозными пещерками. Втулка овальная в сечении, глубиной 6,6 см. Лезвийная часть кельта откована, заточена и заметно сработана от длительного использования. Размеры: высота 10,6, ширина тулова (под ушком) 3,9, ширина лезвия 4,1 см. Вес 358 гр.

4. Одноушковый кельт с арковидными фасками (рис. 5,4), с пещерками на обеих плоскостях. Был отлит, по-видимому, через каналец, примыкающий сверху к ушку. Тулово прямоугольное в плане и кли-новидное в профиле. Под ободковым утолщением тулово кельта имеет овальное сечение, а на уровне фасок – шестигранное. Втулка овальная в сечении, глубиной 7,2 см. Лезвийная часть откована, заточе-на, был использован в работе. Размеры: высота 10,9, ширина тулова (под ушком) 3,8, ширина лезвия 3,9 см. Вес 282 гр.

5. Одноушковый кельт с арковидными фасками (рис. 5,5) с пещеркой на одной из них. Был отлит через каналец, примыкающий сверху к ушку, где имеются следы от обломанного литка. С передней части край втулки отчасти разломан. Тулово прямо-угольное в плане с резким расширением к прямому лезвию. В профиле тулово клиновидное, несколько асимметрично из-за вторичного деформирования. Под ободковым утолщением края втулки тулово кельта имеет овальное сечение, а на уровне фасок – шестигранное. Втулка овальная в сечении, глу-биной 5,3 см. Лезвийная часть заточена. Кельт был использован в работе. Размеры: высота 7,4, ширина тулова (под ушком) 2,9, ширина лезвия 4,1 см. Вес 136 гр.

6. Четвертый подобный кельт известен по до-кументу, обнародованному в «Онлайн ресурсе» 01.05.2010 г. Согласно информации, кельт был най-ден в береге Днестра.

Судя по качественным цветным иллюстрациям и приложенному масштабу, это массивный одно-ушковый кельт с арковидными фасками (рис. 5,6). Тулово прямоугольное в плане и клиновидное в профиле, сечение – овальное под ободком и ше-стигранное – на уровне фасок. На одной из фасок имеется удлиненно-овальная, сквозная пещерка. На второй фаске, вместо пещерки – овальное, глу-хое углубление. Приблизительные размеры: высота 13,4, ширина тулова (под ушком) 4,5, ширина лез-вия 4,4 см.

Все четыре описанных кельта относятся к изде-лиям типа Рышешть/Râşeşti, характерных для ареала культуры Ноуа Восточного Прикарпатья. Их произ-водство связано, преимущественно, с очагом метал-лообработки, действовавшим в бассейне реки Быр-лад. Изделия датируются периодом BrD – первой половиной периода HaA1 (XIII-XII вв. до н.э.). Ныне известно более 100 изделий этого типа, полный ка-талог которых имеется в недавно опубликованной автором монографии (Дергачев 2010, 34 и след.).

Три одноушковых кельта раннегальштаттского

времени, без каких-либо данных о их происхожде-нии и условиях обнаружения.

7. Один из них входит в коллецию В.В. Пар-нова. Это одноушковый кельт с трапециевидными фасками. Отлит через литниковый каналец примы-кающий к верхней части ушка. Тулово, округлое в сечении, плавно расширяется к дугообразному лез-вию. На уровне фасок сечение тулова шестигран-ное. Под ободковым утолщением края втулки про-ходят две широкие, горизонтальные нервюры. На верхней нервюре, по обеим ее сторонам, были про-биты округлые орнаментальные углубления, сильно стертые от времени. Трапециевидные фаски укра-шены тройными, концентрически расположенными угольными нервюрами (рис. 5,7). Втулка овальная в сечении, глубиной 5,7 см. Лезвийная часть отко-вана, заточена, был использован в работе. Размеры: высота 9,0, ширина тулова (под ушком) 3,1, ширина лезвия 4,5 см. Вес 215 гр.

8. Второй схожий кельт известен по документу, обнародованному в «Онлайн ресурсе» 05.05.2010 г.

Судя по качественным цветным иллюстрациям, это одноушковый кельт с трапециевидными фаска-ми. Тулово, округлое в сечении, плавно расширяет-ся к дугообразному лезвию. На уровне фасок сече-ние тулова шестигранное (рис. 5,8). Под ободковым утолщением края втулки проходит дополнительная горизонтальная нервюра. Трапециевидные фаски украшены тройными, концентрически расположен-ными угольными нервюрами. Высота кельта – око-ло 9,0, ширина тулова (под ушком) 2,8, ширина лез-вия 4,5 см.

9. Третий кельт, отличающийся от двух преды-дущих в типологическом отношении, известен по тому же документу, обнародованному в «Онлайн ресурсе» 05.05.2010 г.

Это одноушковый кельт низких пропорций, с широким туловом. Ушко глухое от дефекта литья. Тулово подпрямоугольное в плане с легким расши-рением к дуговидному лезвию. Сечение – овально-подшестигранное с выделенными боковыми граня-ми. Высота кельта – около 8,0, ширина тулова (под ушком) 3,6, ширина лезвия 4,2 см.

Подобные кельты характерны для комплексов HaA и, преимущественно – HaB (от XI до IX вв. до


н.э.) и, в различных вариантах, широко представле-ны в кладах и среди единичных находок Венгрии (Mozsolics 1985, Taf. 212,3; Taf. 259,2; Taf. 271A,3-4; Taf. 272,5; 2000, Taf 68,3.), Трансильвании (Petrescu-Dîmboviţa 1977, pl. 322,8-9,20; pl. 326,3; pl. 329,10; pl. 347,12; pl. 348,14 и мн. др.) и Верховьев Днестра (Žurowski 1949, tabl. XII,7-8; tabl. XIII,5-6). В Мол-дове близко сходные кельты известны в качестве случайной находке из Бельц и по кладу из Валя Ру-сулуй (Dergačev 2002, Taf. 47 C; Taf. 48,5).

Два фрагментированных, маловыразительных предмета, происходящих, вероятно из р-на Бельц, и входящие в коллекции В.В. Парнова.

10. Долотце, изготовленное, по-видимому, из лезвийной части обломанного кельта (рис. 5,10). Втулка овальная в сечении, глубиной 1,9 см. Туло-во ровное в плане с резким расширением (за счет сильной расковки) к дуговидному лезвию. Лезвие

остро заточено. Внешние параметры втулки 2,5х1,6 см. Высота 3,5 см, ширина лезвия 4,1 см. Вес 29 гр.

11. Острие двухлезвийного кинжала с продоль-ной, центральной нервюрой (рис. 5,11). Длина фраг-мента 7,1, ширина 2,5, толщина нервюры – 0,3 см. Вес 23 гр.

12. Новую находку представляет так же один серп, найденный в 2006 г. Романом Чапалыга на поверхности поселения, по видимому, поздней бронзы близ села Терновка, р-н Слобозия. Серп ду-говидный, с утолщенным краем спинки и дополни-тельной продольной нервюрой на лезвийной части. Лезвие отковано и остро заточено (рис. 5,12). Длина серпа 18,8, макс. ширина лезвия 2,0 см. Хранится в Музее Центра археологии Тираспольского уни-верситета. Сведения предоставил Роман Чапалыга, которому автор выражает свою признательность. К сожалению, серп очень сильно изношен, из-за чего его типологическое определение невозможно.

БиблиографияДергачев 2010: В.А. Дергачев, Топоры-кельты поздней бронзы Карпато-Подунавья. Вып 1 (Кишинэу 2010). Дергачев, Бочкарев 2002: В.А. Дергачев, В.С. Бочкарев, Металлические серпы поздней бронзы Восточной Европы (Ки-шинев 2002).Иессен 1951: А.А. Иессен, Прикубанский очаг металлургии и металлообработки в конце медно-бронзового века. МИА СССР. Москва-Ленинград. Вып. 23. 1951. 75-124.Черных 1978: Е.Н. Черных, Горное дело и металлургия в древнейшей Болгарии (София 1978).Andrieşescu 1925: I. Andrieşescu, Nouvelles contributions sur l’âge du bronze en Roumanie. Dacia. II (Bucarest 1925), 345-384.Dergačev 2002: V. Dergačev, Die äneolithischen und brozezeitlichen Metallfunde aus Moldavien. PBF XX, 9 (Stuttgart 2002).Dergačev, Bočkarev 2006: V. Dergačev, V. Bočkarev, Secerele de metal din epoca bronzului târziu din Europa de Est (Iaşi 2006).Hansen 1994: S. Hansen, Studien zu den Metalldeponierungen während der älterten Urnenfelderzeit zwischen Rhönetal und Karpatenbecken. Universitätsforschungen zur Prähistorischen Archäologie. B. 21.Teil 1-2, 1994.Mozsolics 1985: A. Mozsolics, Bronzefunde aus Ungarn. Depotfundhorizonte von Aranyos, Kurd und Gyermely (Budapest 1985).Mozsolics 2000: A. Mozsolics Bronzefunde aus Ungarn. Depotfundhorizonte Hajduböszörmeny, Románd und Bükkszentlászló. Prähistorische Archäologie in Südosteuropa. Band 17. Verlag Oetker Voges (Kiel 2000).Petrescu-Dîmboviţa 1977: M. Petrescu-Dîmboviţa, Depozitele de bronzuri din România (Bucureşti 1977).

Валентин Дергачев, доктор исторических наук, Центр археологии, Институт культурного наследия, Академия Наук Молдовы. бул. Штефан чел Маре 1, МД-2001, Кишинэу, Республика Молдова

ПОДБОРКА АНТИЧНОГО КУЛЬТОВОГО ЛИТЬЯ ИЗ ОДЕССКОЙ КОЛЛЕКЦИИ

Анатолий ОСТРОВЕРХОВ, Александр СУББОТИН, Одесса

Piese de cult dintr-o colecţie din Odesa. În lucrarea de faţă se examinează o serie de artefacte turnate în plumb, provenite din oraşele antice greceşti din nordul Pontului. Autorii ajung la concluzia apartenenţei lor diferitor culte practicate de vechii eleni ce au colonizat aceste pământuri. Obiectele erau depuse în calitate de inventar în complexele funerare, la fel se foloseau şi în sanctuarele casnice.

В статье анализируется подборка античного свинцового литья, которая происходит из ряда городов

Северного Причерноморья. Авторы приходят к выводу, что все изделия имеют ярко выраженное культовое предназначение. Они использовались в качестве приношений при исполнении погребальных обрядов, а также в домашних святилищах.

The ancient lead molding from Odessa collection. In article the selection of antique lead molding which occurs

from a number of cities of Northern Black Sea Coast analyzed. Authors come to conclusion, that all products have strong pronounced cult mission. They were used as gifts at execution of funeral ceremonies, and also in house sanctuaries.

Key words: cities of Northern Black Sea Coast, antique lead molding, antique lead molding, sanctuaries.

В одной из одесских частных коллекций нам удалось познакомиться с интересной подборкой ан-тичного культового литья из цветных металлов. По-скольку подборка представляет известный научный интерес, мы решили ввести ее в научный оборот.

№ 1 (рис.1,1). Многофигурная уплощенная односторонняя свинцовая отливка на подставке. На ней в профиле изображены бык головой влево и бородатый человек, опирающийся правой согну-той рукой на круп животного. Размеры: высота 3 см; ширина 3 см; толщина 0,1-0,2 см. Изделие отлито в односторонней форме. Сохранность: заусеницы, выбоины, патина.

№ 2 (рис.1,2). Уплощенная односторонняя свинцовая подставка в виде жертвенника или алта-ря. Низ оформлен в виде перевернутой ионийской колонны, украшенной вертикальными рельефны-ми рубчиками. Размеры: Размеры: высота 1,5 см; ширина 1,5 см; толщина 0,1-0,2 см. Изделие отлито в односторонней форме. Сохранность: заусеницы, выбоины, патина.

№ 3 (рис.1,3). Уплощенная односторонняя свин-цовая имитация подвески с изображением змеено-гой богини в фас. Изображение грубое. Пропорции тела нарушены. Большая овальная голова с длинны-ми волосами, ниспускающими на плечи. Большой прямой нос, глаза и рот едва просматриваются. Шея и руки не выделены. На неестественно коротком

туловище видим изображения голых грудей с выде-ленными сосками и змей; внизу по центру пальмет-ка, имитирующая распущенный птичий хвост; ко-роткие ноги, вырастающие прямо из тулова, в виде стилизованных змей. На голове имитация кольца для подвешивания, без отверстия. Размеры: высота 2,0 см; ширина 2,5 см; толщина 0,1-0,2 см. Изделие отлито в односторонней форме. Сохранность: заусе-ницы, выбоины, патина.

№ 4 (рис.1,4). Односторонняя свинцовая отлив-ка на полуовальной подставке. На ней помешено профильное изображение взнузданной лошади, на фоне которой видим изображение богини в анфас, в полный рост, в длинных одеждах. На голове голов-ной убор типа калафа. В правой согнутой руке она держит какой-то предмет (факел?). Размеры: высота 2, 0 см; ширина 2, 0 см; толщина 0,1-0,2 см. Изделие отлито в односторонней форме. Сохранность: заусе-ницы, выбоины, патина.

№ 5 (рис.1,5). Свинцовая односторонняя серьга в виде профильной, реалистически выполненной, фигурки голубя с распущенным хвостом в фас и загнутым клювом. Оперение трактовано в виде ре-льефных бугорков овальной формы. В верхней ча-сти подвески к голубю прикреплен загнутый в верх-ней части, овальный в сечении стержень. Размеры: высота 4 см; ширина 2,5 см; толщина 0,1-0,2 см. Из-делие отлито в односторонней форме. Сохранность хорошая; покрыто слоем белой патины.


131Подборка античного культового литья из Одесской коллекции

№ 6 (рис.1,6). Многофигурная односторонняя свинцовая отливка на подставке. На ней в профиль изображены спокойно стоящая взнузданная лошадь, влево. На лошади – всадник с опущенными вниз но-гами. Изображение человека в анфас. Изделие вы-полнено в примитивистском стиле. Пропорции жи-вотного и человека не соблюдены. Детали лица не просматриваются. На груди – какое-то снаряжение. За спиной – лук(?). Размеры: высота 3,0 см; ширина 3,5 см; толщина 0,1-0,2 см. Изделие отлито в одно-сторонней форме. Сохранность: заусеницы, выбои-ны, трещины, патина.

№ 7 (рис.1,7). Не очень четкий оттиск на свин-це овального в плане щитка перстня с камнем. На камне изображена профильная мужская бородатая голова с пышными волосами. Слева на свободном поле – древнегреческая надпись ΔΙΟΝ (бог Дионис или имя Дионисий?). Размеры: 1,5 х 1,0; толщина 0,2 см. Изображение сделано путем оттиска перстня по разогретому свинцу. Изделие покрыто слоем па-тины.

№ 8 (рис.1,8) Односторонняя свинцовая бляшка в виде шестилучевой звезды, с отверстием посере-дине. Наружный диаметр 1,5 см; диаметр отверстия 0,3 см. Изделие отлито в односторонней форме; по-крыто слоем белой патины.

№ 9 (рис.1,9). Верхняя часть свинцовой фигур-ки антропоморфной богини в фас. Изображение грубое. Большая овальная, оконтуренная рельефом голова. Большой прямой нос, глаза и рот едва про-сматриваются. Шея отсутствует. Выделены груди с сосками, между которыми стилизованное изображе-ние змеи? Руки едва намечены короткими отрост-ками. Размеры: высота 1, 5 см; ширина 1,5 см; тол-щина 0,1-0,2 см. Изделие отлито в односторонней форме. Сохранность: отсутствует нижняя часть изо-бражения, заусеницы, выбоины, патина.

№ 10 (рис.1,10). Односторонняя свинцовая от-ливка. Коленоприклоненный гоплит. Туловище в профиль, голова на три четверти, влево; На голове шлем коринфского типа с гребнем. Детали лица не проработаны. В левой руке круглый шит. Правая

Рис. 1. Планшет с культовым литьем (общий вид).

132 Анатолий ОСТРОВЕРХОВ, Александр СУББОТИН

рука согнута в локте, ладонью на бедрах. Правая нога согнута в колене; левая – отбита. Размеры: вы-сота 3,5 см; ширина 2,5 см; толщина 0,1-0,2 см. Из-делие отлито в односторонней форме. Сохранность хорошая; покрыто слоем белой патины.

№ 11 (рис. 1,11). Фрагмент односторонней свинцовой, трехгранной в сечении, покрытой ре-льефными рубчиками, серповидной серьги с окон-чанием в виде стержня. Высота 2,5 см; ширина 1,5 см, толщина 0,2 см. Сохранность: отсутствует нижняя часть изображения, заусеницы, выбоины, патина.

№ 12 (рис.1,13). Свинцовое «пряслице» в виде колеса с выделенной ступицей и 8 спицами. На-ружный диаметр 1,5 см. Диаметр ступицы 0,5 см. Сохранность: изделие деформировано при отливке; отсутствуют некоторые части спиц; заусеницы, вы-боины, патина.

№ 13 (рис. 1,15). Свинцовый амулет в виде ла-бриса. По середине небольшой отросток, имитиру-ющий рукоять. Размеры: ширина 2,0 см; высота 1,5 см; толщина 0,1 см. Сохранность: заусеницы, выбо-ины, патина.

№ 14 (рис.1,16). Свинцовый амулет прямоуголь-ной формы с непонятными знаками – «абракадаброй». Размеры: высота 2,0 см; ширина 3,0 см; толщина 0,2 см. Сохранность: заусеницы, выбоины, патина.

№ 15 (рис. 1,17). Свинцовый букраний – стили-зованное изображение головы быка в анфас. Глаза в виде маленьких выпуклых точек, окружены парал-лельными полукругами; на лбу знаки в виде верти-кальных и пересекающихся линий, которые закан-чиваются виноградной гроздью. Рога отсутствуют. Изделие отлито в односторонней форме. Размеры: высота 3,5 см; ширина 2,5 см; толщина 0,1 см. Со-хранность: отсутствуют отдельные детали, заусени-цы, выбоины, патина.

№ 17 (рис.1,18). Подобный букраний, но с более пышным декором и ажурностью. На лбу помещены рельефные изображения лавровых веток и листьев плюща. По центральной вертикальной оси морды – «елочка». Рога короткие. С них свисают «банты». Изделие отлито в односторонней форме. Размеры: высота 4,5 см; ширина 4,0 см; толщина 0,1 см. Со-хранность: отсутствуют отдельные детали, заусени-цы, выбоины, патина.

№ 18 (рис.1,19). Подобный фрагментирован-ный букраний. На лбу непонятный знак. Изделие отлито в односторонней форме. Размеры: высота 4,5 см; ширина 3,5 см; толщина 0,1 см. Сохранность: заусеницы, выбоины, патина.

№ 20 (рис.1,20). Округлая подвеска с ушком для подвешивания. В поле подвески помещено грубое рельефное изображение женской головы в анфас с пышными волосами и большим прямым носом. Изображение окружено несколькими ряда-ми окружностей и точечного орнамента. Размеры: диаметр окружности 2,5 см; высота подвески с уш-ком 3,5 см; толщина пластины 0,1 см. Сохранность: отбита часть диска; выбоины, патина.

Вероятные центры производства, датировки, семантика образовНесмотря на кажущееся разнообразие артефак-

тов, коллекцию объединяет несколько общих мо-ментов: 1) изделия изготовлены из свинца методом литья; 2) все они имеют ярко выраженное культо-вое предназначение. Анализируемые вещи можно разделить на три группы: 1) находящие аналогии в Ольвии; 2) находящие аналогии в Херсонесе Таври-ческом и на Боспоре.

Ольвияа) Букраний («бычий череп») (№ 16-18; рис.1,17-

19) - особый символ, связанный с культом Диониса Загрея и Зевса1 орфическим учением и заупокой-ным культом. Подобные вотивы характерны для по-гребальных памятников Ольвийского государства позднеклассического-эллинистического времени. Кроме города Ольвии, букрании найдены на Бере-зани, а также на некоторых поселениях хоры – в Пе-туховке и Дидовой Хате (Зайцева 1971; Лейпунська 1984, 72, рис. 1,10; 1988, 70, рис. 1-4; Русяева 1979, 87-89, рис. 44; 1992, 176-177, рис. 57,8-13; 2005, 392-393; Wasowicz, Zdrojewska 1998). За пределами полиса, за исключением Аполлонии Иллирийской (Венедиков 1969, 72-73; Панайотова 2001), букра-нии не известны. О производстве букраниев в Оль-вии, свидетельствуют находки литейных форм для их изготовления (Русяева 1978). Букрании служили подношениями в честь хтонического Диониса и бро-сались в насыпи могил, чтобы бог даровал блажен-ство душе умершего и способствовал плодородию

1 Миф и культ букрания и его связь с Зевсом и Загреем прослеживается с крито-микенского времени. Зевс и Дионис часто отождествлялись. Согласно Никандру (Nicandr. Metamorpf., IV, fr. 58), Артемида перенесла Ифигению с жерт-венного костра к царю причерноморских кочевников Тоанту. Последний отождествлялся с обитателями таинствен-ного острова, где владычествует божественный бык, именуемый тавром. Тоант считался сыном Диониса. Дионис же почитался как “достойный бык”, вступивший в среду “верующих своей бычьей стопой” (Толстой 1918, 121.126.140, прим. 4). По мнению П.О. Карышковского (1968, 82), Борисфен – отец Тоанта, как и занявший впоследствии его место Дионис, также мыслился первоначально как «богобык» и царь некого сказочного народа. Вскоре он стал бо-гом известной реки, каким его знает Геродот. Х. Хоммелю (1981, 71-72) удалось убедительно отождествить Тоанта с Ахиллом, показав, что это две стороны одного древнего образа. Проделав цепь логических заключений, мы должны прийти к выводу, что по одной из версий Ахилл также являлся сыном Диониса.


почвы, в которой оказывались эти дары. Об особой роли символа в идеологической жизни Ольвии, сви-детельствует появление изображения букрания на серебряных монетах конца V – начала IV вв. до н.э. (Карышковский 1988, 53; Анохин 1989, 22).

б) Лабрис (гр. πέλεκυς)2 (№ 15; рис.1,15). Од-ним из центров производства подобных вотивов в IV-II вв. до н.э. также была Ольвия, Об этом сви-детельствуют не только многочисленные находки здесь миниатюрных лабрисов (Зайцева 1971, рис. 6,2; Лейпунська 1988, 105, рис. 6,2), но и форм для их отливки, в одном случае совместно с букранием. Прочерченные изображения двулезвийных топоров часто встречаются на ольвийских сосудах. В Оль-вии лабрисы, как букрании, были символом орфи-ческого Диониса-Загрея (Русяева 1992, 97). В го-роде существовала тесная связь между лабрисами и букраниями. К.И. Зайцева: «Вероятно, букрании рассматривались как жертва, секиры – как оружие, которым эта жертва приносилась в честь бога Ди-ониса. Букрании и секиры служили скромными и дешевыми подношениями в честь хтонического Ди-ониса и бросались в насыпи могил, чтобы Дионис даровал блаженство душе умершего человека и спо-собствовал плодородию почвы, в которой оказались эти скромные дары» (Зайцева 1971, 97-98).

Хотя у греков образ лабриса как символ Зевса возник еще в крито-микенское время, в Северном Причерноморье, и особенно в Ольвии, он получил широкое распространение лишь в IV-II вв. до н.э. Это явление требует своего пояснения. Хотя ла-брисы в Ольвии использовались при выполнении сугубо греческих ритуалов, но сама идея, вероятно, имеет восточное происхождение. Инициаторами подобных инноваций в Северном Причерноморье были раннесарматские племена, военное и идеоло-гическое проникновение которых на северные бере-га Черного моря засвидетельствовано уже в конце IV-II вв. до н.э. (Дзиговский 2003, 7-64; Дзиговский, Островерхов 2010)3.

в) С культом Диониса следует связывать и от-тиск перстня на свинце4 с профильным изображе-нием мужской головы и надписью ΔΙΟΝ, читаемой не ретроградно, а слева на право (№ 7; рис. 7). Судя по овальной форме щитка, перстень следует дати-ровать V – первой половиной IV вв. до н.э. Раннеан-тичные геммы и перстни с изображением профиль-ных бородатых голов хорошо известны в античной глиптике, в том числе и в Ольвии (Kibaltchitch 1910, № 207; Максимова 1962, 190-191, рис. 2; Неверов 1983, 70-71, 108; Neverov 1995, 72, pl. XI,4; Остро-верхов 2006, 141-142; 2010, 91-92). Очевидно, ана-лизируемый артефакт использовался в качестве апо-тропея. Этому способствовал и материал из которо-го он сделан – свинец. В античном мире этот металл наделялся особыми сакральными свойствами диа-лектических противоположных свойств (КДР, т. 11, 244; Русяева 1992, 167-168).

г) Свинцовое ажурное пряслице-колесико (№ 13; рис. 1,13). Свинцовые пряслица характерны для античных городов Северо-Западного Понта (Оль-вия и ее округа, Никоний, Тира, Истрия). Здесь они бытовали на протяжении длительного времени. На многих памятниках обнаружены литейные формы для отливки пряслиц (Фурманська 1958, 42, рис. 1; Dimitriu 1966, pl. 50e; Рубан 1979, 249-250; Островер-хов 1981, 35-36; Бруяко 1999, 123, рис. 53,2; Виногра-дов, Фоняков 2000, 99, рис. 7; Смольянинова 2010). Наиболее близкие аналогии нашему изделию пред-ставляют бронзовые ажурные подвески-колесики, бытовавшие в IV-II вв. до н.э. в ареале распростране-ния латенских культур, а также в Восточной Европе. Некоторые исследователи считают их кельтскими по происхождению (Замятин 1946, 24-25, рис. 10,9; Ку-харенко 1959, 36-37, рис. 2,1-3; Смирнов, 1964, 146, рис. 71,3-5; Либеров 1965, табл. 24, 42; Манцевич 1973, 28.30, рис. 7,17; Петренко 1978, 39).

В подобных изделиях утилитарное назначе-ние предмета теснейшим образом увязывается с сакральными представлениями5. В мифологиях

2 Термин «λάβρις» по отношению к двулезвийным топорам впервые был употреблен лишь Плутархом (приблизитель-но 46-125 гг. н.э.).

3 Инициаторами таких инноваций были явно не европейские скифы. Амулеты-лабрисы в скифских могилах Северно-го Причерноморья являются скорее исключением, чем правилом (см.: Ильинская, Мозолевский, Тереножкин 1980, 35.39.63, рис. 4,2; Колтухов, Андрух 1995, 148, рис. 3,2). В то же время, обоюдоострые секиры – саггары – у саков считались священным оружием, данным им богами. Миниатюрные амулеты, имитирующие это оружие, часто встре-чаются в сакских, савроматских и раннесарматских комплексах (Доватур, Каллистов, Шишова 1982, 162; Стрижак 1988, 186).

4 Оттиски гемм и перстней на глине, свинце и бронзе, довольно часто встречаются в античной глиптике Северного Причерноморья, в том числе и в Ольвии. Личной печатью агораном мог подтвердить верность веса свинцовой гири. Владелец бронзолитейной мастерской удостоверял своей печатью качество ее продукции (Неверов 2000, 26).

5 Одну из характерных черт традиционного мировоззрения составляет «всесакральность». «Существенно, реально лишь то, что сакрализовано, а сакрализовано лишь то, что составляет часть космоса, выводимо из него, причастно к нему. Только в сакрализованном мире известны правила его организации, относящиеся к структуре пространства и времени. Вне его – хаос, царство случайностей» (Топоров 1973, 114). Вещи, создававшиеся и функционировавшие в таких культурах, несут в себе признаки мировоззрения создавших их людей, основанного на мифологическом мышлении. Среди важнейших свойств, которые фиксировал человек уже на ранних этапах общественного развития,


были материал и форма вещи. Соотношение в системах «знак-материал» и «знак-вещь» складывалось не случайно, но обуславливалось исторически, социально. Главной идеей современных разработок семантологов является тезис о поли-функциональном предназначении вещей. Кроме утилитарного, при определенных обстоятельствах некоторые артефакты имеют еще и ритуальную функцию, которая не всегда идентична первой (Байбурин 1981; 1989; Топорков 1989).

6 В древности каждый производственный процесс соотносился с космологическим мифом, а мастер приравнивался к богу-демиургу (Елизаренкова, Топоров 1999, 496-497). Ремесла и промыслы входили в систему, связанную с са-кральными представлениями того или иного общества. Мастер был избранником духов. Как и жрец, он был меди-атором между миром живых и миром умерших. Продолжение работы мастера в потустороннем мире – гарантия стабильности космоса. Сакральность прядения и ткачества, а также связанных с этой деятельностью орудий труда, засвидетельствована в индоевропейской традиции, где они имеют магическую связь с ростом растений, увеличением поголовья скота, ассоциируются с актом творения. С помощью пряслица и веретена можно было отогнать злых демо-нов (Толстой, Толстая 1981, 58; Рыбаков 1981, 240; Ардзимба 1982, 212). Веретено и прясло были атрибутами женских божеств, которых условно обозначают как богинь судьбы. В древнегреческой мифологии человеческая жизнь нахо-дилась в распоряжении мойр (Афанасьев 1865, 159-209; Раевский 1985, 184-185; Горан 1990).

античного типа символика пряслица многопланова. В контексте погребального обряда такие изделия считались атрибутом богинь-демиургов типа Афи-ны Эрганы и богинь судьбы6. Семантика пряслиц тесно переплеталась с кругом солярных образов. Вращающиеся веретено и пряслице ассоциировали-ся с солнцем – центром космоса (Plat. R.P., X, 617b-e; Раевский 1985, 77-180; Рабинович 1992). С ней корреллируется солярная орнаментация пряслиц от энеолита до средневековья (Полидович, Полидович 1999, 220). В индоевропейской традиции колесо отражает представления о колеснице солнца, за-пряженной конями (Иванов 1992,664). В античной мифологии колесо являлось символом Аполлона и Гелиоса. В Ольвии подобные символы появились еще в архаическое время. В это время они связыва-ются с культом Аполлона Врача (Русяева 1992, 33, рис. 6,5). Однако, анализируемое «колесо», вероят-но, относится к эллинистическому времени, когда в Ольвии на короткое время культ Гелиоса был при-знан официальным. Развернутым семантическим эквивалентом колесу является свинцовая вотивная пластинка в виде стоящего на колеснице Гелиоса с лучевым нимбом на голове (Русяева 1992, 122-123; 2005, 425-427; ср.: Рубан 1982).

д) Подвеска с изображением головы богини (№ 19; рис. 1,20) является свинцовой репликой широко распространенных в конце V-II вв. до н.э. изобра-жений фасовых женских головок на геммах (Остро-верхов 2006, 140, рис. 5,3), металлических перстнях (Неверов 1983, 37; Vickers 1979, pl. 17d-e; Neverov 1995, 72, tab. XI,6), стеклянных подвесках типа «Doppelköphen», в том числе и ольвийского проис-хождения (Haevernick 1968; Алексеева 1978, 62.74, табл. 34,12-17; Островерхов 1985, 101; 1990; 2006, 148, рис. 7, 3; 2010, 90. рис. 5), и стеклянных «куло-нах» (Кунина 1997, 260, № 66; 2000, 187-188, рис. 2; Островерхов 2009, 75, рис. 5,2.8). В изображениях усматривают Деметру или Афродиту.

е) Серьга в виде голубя (№ 5; рис.1,5). Изобра-жения птицы хорошо известны в греко-скифских памятниках Северного Причерноморья. Особенно

интересны бронзовые навершия, характерные для скифских погребений Нижнего Поднепровья IV в. до н.э. (Іллінська 1963; Мелюкова 1981, 39 и сл., рис. 9,4; Островерхов, Охотников 1989, 62-63, рис. 4,1) и стеклянные полихромные подвески с изо-бражением голубя (Алексеева 1978, 46, табл. 28,57; 1982, 42, табл. 47,35; Островерхов 1991). О произ-водстве украшений с изображением голубя в Оль-вии в позднеклассическое и эллинистическое время свидетельствуют находки там литейных форм (Фур-манська 1958).

В древней семантике голубь ассоциировал-ся с птицами-духами, птицами – предвестниками смерти, праведными душами (Клингер 1911,72). В античном контексте голубь был символом хтониче-ских богинь – Афродиты, Деметры и Коры-Персе-фоны (Кагаров 1913, 284-285; Русяева 1982, 141). Греческой Афродиде в скифском пантеоне соответ-ствовала Аргимпаса (Бессонова 1983, 37-43).

С погребальными приношениями связывается и свинцовая серьга (№ 5; рис. 1,5). О производстве подобных артефактов на территории Ольвийского полиса свидетельствует находка подобной серьги на Ягорлыцком поселении (Островерхов 1981).

ж) Уплощенная свинцовая отливка, имитирую-щая алтарик (№ 2; рис. 1,2) имитирует терракото-вые алтарики эллинистического времени, которые находят в Ольвии. Подобные артефакты исследо-ватели обычно связывают с культом Диониса. Они использовались не только в ритуальных целях, но и служили ритуальными приношениями (Русяева 1979, 86).

з) С магическими верованиями и ритуальными приношениями связывается небольшая свинцовая пластина с непонятными знаками (№ 16; рис. 16). Близкую «абракадабру» видим на литейной фор-ме из Ольвии, предназначенной для производства подвесок в виде храма (Русяева 1992, 162-163, рис. 53,20). Подобные вотивы были широко распростра-нены в античном мире (Шангин 1938). Пластинки клались в погребения и зольники с целью нейтрали-зации негативного действия инфернальных сил, т.е.


духов умерших. Подобные керамические, каменные и свинцовые вотивы хорошо известны в Ольвии и других городах Северного Понта (Белецкий, Русяева 1984; Русяева 1992, 167-168; Назарчук 1996, 74-76).

Крыма) Образ змееногой богини (№ 3; рис. 3) хоро-

шо известен в греко-варварском искусстве Северно-го Причерноморья. Особенно он был популярен у классических скифов, но продолжал пользоваться популярностью у поздних скифов и тавров Крыма, в Херсонесе и на Боспоре. Примитивизм в испол-нении изображения змеедевы, далекий от классиче-ских образцов V-IV вв. до н.э., позволяет относить анализируемый памятник к произведению масте-ра-варвара, работавшего в Крыму, и датировать его эллинистическим времени – первыми веками н.э. (ср.: ОАК 1860: табл. I, XXVI, 8; ОАК 1860: 56, 219; № 35; 100; Пятышева 1971, 97-98, 102, рис. 2,2; Вы-сотская 1979, 161-162, рис. 76; Шульц, Зубарь 1986, 270, рис. 98 (первая фигура справа); АГСП 1984, табл. XCIII,6). По мнению ряда исследователей, сущность скифской змееногой богини архаическо-го и классического времени (Бессонова 1973, 93-98; Раевский 1977, 52-53) значительно отличалась от греко-варварской змееногой богини более позднего времени. Начиная с III в. до н.э., в Крыму происхо-дит процесс слияния варварского культа с гречески-ми культами богинь плодородия (Высотская 1979, 162). В Херсонесе это была Дева (Пятышева 1947; Филиппенко, Туровская 2009), на Боспоре – Афро-дида Апатура (о ней: Раевский 1977, 57).

б) Фрагментированное изображение верхней части антропоморфной богини (№ 9; рис. 1,9) вы-полнено в традициях местного искусства второй половины I – начала I тыс. до н.э. Хотя его истоки следует искать еще в IV-III вв. до н.э., о чем, напри-мер, свидетельствует манера изображения богини на бронзовых навершиях из Александропольского кургана (Бессонова 1983, 88-89, рис. 12; Раевский 1985, 159, рис. 27) и алтаре из Херсонеса (Филип-пенко, Туровский 2009, 201-203, рис. 1), но наибо-лее близкие аналогии ему находим в изображениях богини на сарматских и позднескифских стелах (ср.: Шульц 1967, 198, рис. 2.3-4), а также в памятниках «варварского» прикладного искусства Северо-За-падного Причерноморья и Крыма первых веков н.э. (ср.: Высотская 1979, 162, рис. 77; Вязмитина 1986, 215, рис. 66; Сон 1993, 118, рис. 15; Бруяко и др.

2008, 74.77, рис. 40)7. В подобных изображениях исследователи усматривают синкретический образ женского синкретического хтонического божества, который впитал в себя черты Афродиты, Кибелы, Деметры, Артемиды и других Великих богинь (Вы-сотская 1979, 162-163; Бруяко и др. 2008, 74-75).

в) В изображении женщины с факелом на фоне коня (№ 4; рис.1,4) следует видеть верховную боги-ню древних иранцев. В Авесте ее имя – Ардвисура Анахита. В греческом пантеоне ей соответсвовала Афродита Урания, то есть небесная богиня (Herod. I,131). Это была богиня воды и плодовитости, и в то же время солярная богиня, одним из символов кото-рой был конь (Брагинский 1992). Изделие датирует-ся двумя последними столетиями до н.э. – первыми веками н.э. Скорее всего, оно имеет боспорское про-исхождение. Близкую трактовку богини находим на ряде сарматских памятников Дона и Крыма (Смир-нов 1984, 104, рис. 48,1; Симоненко 1993, 64.85, рис. 20Б; Яценко 1986, 16, рис. 1,5). В изображении на нашей бляхе мы склонны видеть сцену инвести-татуры, где подательницей царской власти была Ве-ликая богиня. Конь – это священное животное, кото-рое гарантирует бессмертие царю (Ростовцев 1913, 140, табл. X,1; 11,1; Ковалева 1977, 109-113; Бессо-нова 1983, 111-115). Факел в руке свидетельствует о том, что богиня имела еще и функцию Селены Фосфоры – светонесущей (Филиппенко, Туровская 2009, 201).

г) Изображение всадника на коне (№ 6; рис. 1,6). Близкие аналогии находим в лепной терракоте (Деревинский, Павловский, Штерн 1898, табл. XI,2; Силантьева 1974, 36-37, № 227, табл. 50,4; Redina 2006, 316-317, № 52-53), нумизматике, торевти-ке и рельефах первых веков н.э. боспорского про-исхождения (АГСП 1984, 272, табл. LXXXIII). От греков этот образ проник к поздним скифам Крыма (Шульц, Зубарь 1986, 272-274, рис. 100). Это по-зволяет отнести отливку к работе боспорских или позднескифских мастеров и датировать последними двумя столетиями до н.э. – первыми столетиями н.э.

Во второй половине I тыс. до н.э. – начале I тыс. н.э. изображения всадников на коне были чрезвы-чайно популярными в искусстве Евразии. По пово-ду семантики таких образов существуют различные мнения. М.И. Ростовцев видел в них «верховного бога скифов, которого Геродот называет Папаем и который другой своей стороной примыкает к мало-азийскому Папосу, позднейшему Аттису, близкому

7 Отличительными чертами малой «варварской» пластики первых столетий н.э. являются заметное доминирование таких художественных приемов, как условность и обобщение. Формы человеческого тела или животного передаются упро-щенно, черты лица едва угадываются. В этой особенности «варварского» искусства мы усматриваем одно из проявлений остатков первобытного мышления, когда воплощается один из основных принципов магии – pars pro toto – «часть заме-няет целое». Чтобы представить образ, не обязательно было изображать всю совокупность частей тела. Наличие одной такой части или нескольких является достаточным, чтобы обозначить целое (Леви-Брюль 1999, 375). Неполнота форм, гиперболизация и гротеск являются характерной чертой народного искусства на всех этапах его развития (Бахтин 1965).


родственнику фракийского Сабазия-Диониса» (Ро-стовцев 1913, 5). Ученый предполагал, что «конный бог в Иране – это Ахурамазда или Митра, в харак-терном для этого бога-победителя зла…» (Ростов-цев 1913, 30-33.55). В то же время, в ряде надписей из Персеполя Митра отождествляется с Аполлоном, Гелиосом и Гермесом, Дионисом (Кузьмина 1977, 107-108). Не исключено, что на анализируемой от-ливке изображен фракийский всадник, культ кото-рого в первые века н.э. из Фракии проник на север-ные берега Черного моря, в том числе, и Крым. Это был синкретический образ, в котором воплощались различные божества – Аполлон, Зевс, Дионис, Рес, Асклепий, Митра и другие (Русяева 1992, 152-153).

Глубинный смысл имеет и отливка человека на фоне быка (№ 1; рис. 1,1). По стилю исполнения она близка к предыдущему изображению. Аналогии ему также находим в боспорской лепной терракоте первых веков н.э. (Силантьева 1974, 36, табл. 50,1; Redina 2006, 316-317, № 54). В данном сюжете види-мо следует видеть Митру Тавроктона, культ которо-го становится особенно популярным во II – первой половине III в. н.э. среди солдат Мезии, Фракии и Дакии. Вместе с римскими солдатами, он проникает на северные берега Черного моря, в том числе, и на Боспор, где проявился уникальный синкретический

характер этого бога (Митра-Аттис). Митра был многофункциональным синкретическим богом-во-ином, который боролся со злом во всех его прояв-лениях, и даровавшим бессмертие души (Blawatsky, Kochelenko 1966; Русяева 1992, 154-155).

Отливка с изображением коленоприклоненного гоплита (№ 10; рис. 1,10) находит прямые паралле-ли в изображениях на реверсах монета Херсонеса Таврического второй половины IV в. до н.э. Инте-ресно, что на аверсах этих монет изображена Дева, в руках у которой факел (Бертье-Делагард 1912, 42; Анохин 1977, № 35-56). Высокое качество изобра-жения свидетельствует, что оно негатив формы и был изготовлен античным мастером в IV-III вв. до н.э. в одном из городов Северного Причерноморья. Не исключено, что в воине следует видеть Ахилла – одного из паредров Ифигении в Северном Причер-номорье (Охотников, Островерхов 1993, 88 и сл.). Близкие изображения Ахилла видим на граффити, находимых на территории Ольвийского полиса (ср.: Лапин 1960, 47; Bujskikh 2006).

Таким образом, проанализированная коллекция античного свинцового культового литья представ-ляет значительный научный интерес как с точки зрения технологии изготовления, так и семантики образов.

БиблиографияАлексеева 1978: Е.М. Алексеева. Античные бусы Северного Причерноморья САИ, Г1-12, т. 2 (Москва 1978). Алексеева 1982: Е.М. Алексеева. Античные бусы Северного Причерноморья. САИ, Г1-12, т. 3 (Москва 1982).Анохин 1989: В.А. Анохин. Монетное дело Херсонеса (IV в. до н.э. – XII в. н.э.) (Киев 1989). Анохин 1989а: В.А. Анохин. Монеты античных городов Северо-Западного Причерноморья (Киев 1989). Ардзимба 1982: В.Г. Ардзимба. Ритуалы и мифы древней Анатолии (Москва 1982).Артамонов 1961: М.И. Артамонов. Антропоморфные божества в религии скифов. АСГЭ, вып. 2, 1961, 57-87. Афанасьев 1865: А.Н. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 3 (Москва 1865) Байбурин 1981: А.К. Байбурин. Семиотический статус вещей и мифология. В сб.: Материальная культура и мифология. Сборник музея антропологии и этнографии, вып. XXXVII (Ленинград 1981), 215-226.Байбурин 1989: А.К. Байбурин. Семиотические аспекты функционирования вещей. В сб.: Этнографическое изучение знаковых средств культуры (Ленинград 1989), 63-88. Бахтин 1965: М.М. Бахтин. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса (Москва 1965). Белецкий, Русяева 1984: А.А. Белецкий, А.С. Русяева. Граффити магического содержания из Ольвии. В сб.: Северное Причерноморье (Киев 1984), 92-117. Бертье-Делагард 1912: А.Л. Бертье-Делагард. Монетные новости древних городов Тавриды. ЗООИД, т. ХХХ (1912), 39-54. Бессонова 1983: С.С. Бессонова. Религиозные представления скифов (Киев 1983). Брагинский 1992: И.С. Брагинский. Ардвисура Анахата. МНМ, т. 1 (1992), 100-101. Бруяко 1999: И.В. Бруяко. Очерки экономической истории населения Северо-Западного Причерноморья в VII-III вв. до Р.Х. (Волжск 1999). Бруяко и др. 2008: И.В. Бруяко, А.Н. Дзиговский, Н.М. Секерская, Никоний римской эпохи (Одесса 2008). Венедиков 1969: И. Венедиков. Фракийцы в греческом искусстве Понтийской Аполлонии. СА 3, 1969, 69-78. Виноградов, Фоняков 2000: Ю.А. Виноградов, Д.И. Фоняков, Коллекция металлических предметов с Ягорлыцкого по-селения. АВ 7 (С. Петербург 2000), 96-104. Вязмитина 1986: М.И. Вязмитина. Сарматское время. Археология Украинской ССР, т. 2, (Киев 1986), 184-222. Горан 1990: В.П. Горан. Древнегреческая мифологема судьбы (Новосибирск 1990). Дервинский и др. 1898 : Деревинский, Павловский, Штерн 1898: А.Н. Деревинский, А.А. Павловский, Э.Р. Штерн. Му-зей ООИД. Терракоты (Одесса 1898), вып. 2. Дзиговский 2003: А.Н. Дзиговский. Очерки истории сарматов Карпато-Днепровских земель (Одесса 2003). Дзиговский, Островерхов 2010: А.Н.Дзиговский, А.С. Островерхов. «Странные комплексы»: о семантике предметов и памятников в целом. Stratum plus 3, 2010, 145-174. Доватур и др.1982: А.И. Доватур, Д.П. Каллистов, А.И. Шишова. Народы нашей страны в «Истории» Геродота. Тексты. Перевод. Комментарий (Москва 1982).


Елизаренкова, Топоров 1999: Т.Я. Елизаренкова, В.Н. Топоров. Мир вещей по данным Ригведы. В сб.: Ригведа. Мандалы V-VIII (Москва 1999), 489-500. Зайцева 1971: К.И. Зайцева, Ольвийские культовые свинцовые изделия. В сб.: Культура и искусство античного мира (Москва 1971), 97-98.Іллінська 1963: В.А. Іллінська. Про скіфські навершники. Археологія XV, 1963, 5-23. Кагаров 1913: Е.Г. Кагаров. Культ фетишей, растений и животных в Древней Греции (С.Петербург 1913). Клингер 1911: В. Клингер. Животные в античном и современном суеверии (Киев 1911). Кузьмина 1977: Е.Е. Кузьмина. Конь в искусстве и религии саков и скифов. В сб.: Скифы и сарматы (Киев 1977), 96-119. Кунина 1997: Н.З. Кунина. Античное стекло в собрании Эрмитажа (С. Петербург 1997). Кунина 2000: Н.З. Кунина. Стеклянные медальоны с рисунками из некрополя Пантикапея в сб. Античное Причерно-морье. В сб.: Сборник статей по классической археологии (С. Петербург 2000), 186-191. Кухаренко 1959: Ю.В. Кухаренко. Распространение латенских вещей на территории Восточной Европы. СА 1, 1959, 31-51. Лапин 1960: В.В. Лапин. Раскопки поселения на острове Березань в 1960 г. КСИА АН УССР, вып. 11, 1960, 43-52. Леви-Брюль 1999: Л. Леви-Брюль. Сверхъестественное в первобытном мышлении (Москва 1999).Лейпунська 1984: Н.О. Лейпунська. Ливарні форми з Ольвії. Археологія 45, 1984, 68-72. Лейпунська 1988: Н.О. Лейпунська. Свинцеві вироби з Ольвії. Археологія 63, 1988, 68-74. Либеров 1965: П.Д. Либеров. Памятники скифского времени на Среднем Дону. САИ, Д1-31, 1965, 42. Максимова 1962: М.И. Максимова. Античные геммы и их оттиски на фрагментах глиняных сосудов. МИА 103, 1962, 187-195. Манцевич 1973: А.П. Манцевич. Мастюгинские курганы по материалам из собрания Государственного Эрмитажа в сб АСГЭ, вып. 15 (Ленинград 1973), 12-151. Мелюкова 1981: А.И. Мелюкова. Краснокутский курган (Москва 1981). Назарчук 1996: В.И. Назарчук. Новая находка надписи на свинцовой пластинке в Ольвии. В сб.: III чтения памяти П.О. Карышковского. ТДК (Одесса 1996), 74-76, Неверов 1983: О.Я. Неверов. Геммы античного мира (Москва 1983).Неверов 2000: О.Я. Неверов. Оттиски печатей на керамических изделиях из Северного Причерноморья. В сб.: Античное Причерноморье. Сборник статей по классической археологии (С.Петербург 2000).Островерхов 1981: А.С. Островерхов. Обробка кольорових металів на античних поселеннях. Археологія 36, 26-37. Островерхов 1985: А.С. Островерхов. Фаянсовые и стеклянные бусы в Скифии и Сарматии. ВДИ 3, 1985, 92-109.Островерхов 1990: А.С. Островерхов. Стеклянные уплощённые подвески из Ольвии. В сб.: Проблемы археологии Се-верного Причерноморья. ТДК, ч. 2 (Херсон 1990), 65-67. Островерхов 1991: А.С. Островерхов. Стеклянные подвески-голуби на Юге Восточной Европы (V-III вв. до н.э.). В сб.: Древние общности земледельцев и скотоводов Северного Причерноморья (Киев 1971), 174-175.Островерхов 2006: А.С. Островерхов. Античная стеклянная глиптика на юге Восточной Европы (VI-II вв. до н.э.). ВДИ 2, 2006, 131-154.Островерхов 2009: А.С. Островерхов. Скляні медальйони і деякі питання ідеологічних уявлень населення Північного Причорномор’я у IV-III ст. до н.е. Археологія 3, 2009, 70-82. Островерхов 2010: А.С. Островерхов. Раннеантичная глиптика Ольвии Понтийской как археологический источник (VI – I вв. до Р.Х.). МАСП, вып. 9 (Одесса 2010), 79-102. Островерхов, Охотников. 1989. А.С. Островерхов, С.Б. Охотников. О некоторых мотивах звериного стиля на памятниках из собрания Одесского археологического музея. ВДИ 2, 2010, 50-67. Охотников, Островерхов 1993: С.Б. Охотников, А.С. Островерхов. Святилище Ахилла на острове Левке (Змеином) (Киев 1993). Панайотова 2001: К. Панайотова. О свинцовых букраниях из Аполлонии Понтийской. В сб.: Международные отноше-ния в бассейне Чёрного моря в древности и средние века. Материалы IX международной научной конференции (Ростов-на-Дону 2001), 63-66.Петренко 1978: В.Г. Петренко. Украшения Скифии VII-III вв. до н.э. САИ, Д 4-5 (Москва 1978).Полидович, Полидович 1999: Ю.Б. Полидович, Е.А. Полидович. Прядение и ткачество в системе культуры народов Юго-Восточной Европы в эпоху поздней бронзы и раннего железа. В сб.: Текстиль эпохи бронзы Евразийских степей. Тр. ГИМ, вып. 109 (Москва 1999), 217-223.Пятышева 1947: Н.В. Пятышева. Культ греко-тавро-скифского божества в Херсонесе. ВДИ 3, 1947, 213-218. Пятышева 1971: Н.В. Пятышева. Материал склепа № 1012 и его значение для истории Херсонеса эллинистического времени. В сб.: История и культура Восточной Европы по археологическим данным (Москва 1971), 95-105. Рабинович 1992: Е.Г. Рабинович. Середина мира. МНМ, т. 2 (Москва 1992), 428-429.Раевский 1977: Раевский Д.С. Очерки идеологии скифо-сакских племен (Москва 1977). Раевский 1985: Раевский Д.С. Модель мира скифской культуры (Москва 1985).Ростовцев 1913: М.И. Ростовцев. Представления о монархической власти в Скифии и на Боспоре. ИАК, вып. 49 (С.Петербург 1913).Рубан 1979: В.В. Рубан. Литейная форма с поселения Козырка XV. СА 3, 1979, 249-258. Рубан 1982: В.В. Рубан. Литое свинцовое изображение группы фигур из поселения Кателино 1. В сб.: НПДСХК (Киев 1982), 54-58. Русяева 1978: А.С. Русяева. Орфизм и культ Диониса в Ольвии. ВДИ 1, 1978, 87-104. Русяева 1979: А.С. Русяева. Земледельческие культы в Ольвии догетского времени (Киев 1979).Русяева 1982: А.С. Русяева. Античные терракоты Северо-Западного Причерноморья (Киев 1982). Русяева 1992: А.С. Русяева. Религия и культы античной Ольвии (Киев 1992).


Русяева 2005: А.С. Русяева. Религия понтийских эллинов в античную эпоху (Киев 2005). Рыбаков 1981: Б.А. Рыбаков. Язычество древних славян (Москва 1981). Силантьева 1974: П.Ф. Силантьева. Терракоты Пантикапея. Терракотовые статуэтки. В сб.: САИ, Г1-11 (Москва 1974), 5-37. Симоненко 1993: А.В. Симоненко. Сарматы Таврии ( Киев 1993).Смирнов 1964: К.Ф. Смирнов. Савроматы. Ранняя история и культура сарматов (Москва 1964). Смирнов 1984: К.Ф. Смирнов. Сарматы и утверждение их политического господства в Скифии (Москва 1984).Смольянинова 2010: С.П. Смольянинова. Свинцовые пряслица из Тиры-Белгорода. МАСП (Одесса 2010), 202-217. Сон 1993: Н.А. Сон. Тира римского времени (Киев 1993). Стрижак 1988: О.С. Стрижак. Етнонімія Геродотової Скіфії (Киев 1988).Толстой 1918: И.И. Толстой. Остров Белый и Таврика (Пг. 1918).Толстой, Толстая 1981: Н.И. Толстой, С.М. Толстая. Заметки по славянскому язычеству. Защита от града в Драгачеве и других сербских зонах. В сб.: Славянский и балканский фольклор (Москва 1981), 50-67.Топорков 1989: А.Л. Топорков. Символика и ритуальные функции предметов материальной культуры в сб. Этнографи-ческое изучение знаковых средств культуры. (Ленинград 1989) 89-101. Топоров 1973: В.Н. Топоров. О космологических источниках раннеисторических описаний. Уч.ЗТГУ. Тр.ЗС, вып. 308 (Тарту 1973), 102-120.Филиппенко, Туровская 2009: А.А.Филиппенко, Е.Я. Туровская. Новые штрихи к портрету Девы – главной богини Хер-сонеса. В сб.: СППК, т. XV (Запорожье 2009), 200-204. Фурманська 1958: А.І. Фурманська. Ливарні форми з розкопок Ольвії. В сб.: АП УРСР, т. VII (Киев 1958), 40-60. Хоммель 1981: Х. Хоммель Ахилл-бог. ВДИ 1, 1981, 53-76. Шангин 1938: М. Шангин. Аттическая свинцовая табличка. ВДИ 1-2, 1938, 101-103. Шульц 1967: П.Н. Шульц. Антропоморфная стела сарматского круга, найденная на Арабатской стрелке в сб. ЗОАО, т. 2 (Одесса 1967), 35. Шульц, Зубарь 1986: П.Н., Шульц, В.М. Зубарь. Памятники позднескифской культуры в Крыму в сб. Археология Укра-инской ССР, т. 2 (Киев 1986), 240-274. Яценко 1986: С.А. Яценко. Диадемы степных кочевников Восточной Европы в сарматскую эпоху в сб. КСИА АН СССР, вып. 186 (Москва 1986), 14-20.Blawatsky, Kochelenko 1966: W. Blawatsky, G. Kochelenko. Le culte de Mithra sur la côte septentrionale de la mer Noire (Leiden 1996). Bujskikh 2006: S. Bujskikh. Kap Bejkuš – Kap des Achilleus: eine Kulturstätte des göttlichen Heros im Mündungsgebiet des Bug // In: J. Hupe. Der Achilleus-Kult im nördlichen Schwarzmeerraum vom Beginn der griechischen Kolonisation bis in die römische Kaiserzeit. – Internationale Archäologie. Rahden/Westf (Westfalia 2006), Bd. 94. Dimitriu 1966: S. Dimitriu. Cartierul de locuinţe din zona de vest a cetăţii, in epoca arhaică. Săpături 1955-1960 // Histria II (Bucureşti 1966), 19-131. Haevernick 1968: Th. E. Haevernick. Doppelköphen // Wissenchaftliche Zeitsshrift der Universität Rostock, H. 7/8, (Rostock 1968), 647-652. Kibaltchitch 1910: T.W. Kibaltchitch. Gemmes de la Russie Meridionale. Marsci. Neverov 1995: O.J. Neverov. Les bagues et les pierres gravées provenant de Nymphaion // Archeologia. XLVI (Warszawa 1995), 71-75.Redina, Sekerskaja 2006: E.F. Redina, E.P. Sekerskaja. Ancient terra-cots in Treasures from the Black Sea Coast. Catalogue of the exhibition at the National Museum in Krakow (Krakow 2006), 284-333. Vickers 1979: M. Vickers. Scythians Treasures in Oxford (Oxford 1979). Wasowicz, Zdrojewska 1998: A. Wasowicz, W. Zdrojewska. Monuments en plomb d’Olbia Pontique au musee national de Varsovie (Toruñ 1998).

Анатолий Островерхов, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Одесского археологического музея НАН Украины [email protected]

Александр Субботин, специалист-археолог, г. Одесса.

НАХОДКИ ЗОЛОТООРДЫНСКИХ МОНЕТ САКЧИ В МОЛДОВЕ И В УКРАИНЕ. НОВЫЙ МОНЕТНЫЙ ДВОР — АКЧА КЕРМАН

Александр КАЗАРОВ, Андрей КРИВЕНКО, Москва/Тирасполь

Descoperiri de monede tătăreşti Sakči în Moldova şi Ucraina. O nouă monetărie – Akča Kerman. Sunt pre-zentate o monedă de argint şi câteva monede de bronz ale monetăriei Hoardei de Aur Sakči de la sfârşitul sec. XIV – începutul sec. XV descoperite pe teritoriul Moldovei şi aд Ucrainei. Printre descoperiri au fost identificate două tipuri monetare, care nu au mai fost descrise în literatura de specialitate. Pentru prima dată se comunică despre o monedă de argint bătută la o monetărie anterior necunoscută de la Akča Kerman.

Представлены находки серебряной и медных монет золотоордынского монетного двора Сакчи (конец XIII — начало XIV вв.) в Молдове и Украине. Среди находок обнаружены два типа, ранее не описанные в литературе. Впервые сообщается о находке серебряной монеты ранее не описанного монетного двора Акча Керман.

Golden Horde coins of Saqchi found in Moldova and Ukraine. The new mint Akcha Kerman. We describe silver

and copper coins of Jujid mint Saqchi (late XIII - early XIV centuries) found in Moldova and Ukraine. Two types of coins yet unpublished are discovered. We also pioneer the report for silver coin of the previously unknown Jujid mint named Akcha Kerman.

Key words: numismatics, silver and copper coins, Golden Horde, Jujid ulus, mint Saqchi, mint Akcha Kerman, medieval site Kosteshty, Nogay.

Монетные находки являются очень важным ис-точником в изучении политической и экономиче-ской истории Золотой Орды, равно как и отдельных регионов, входивших в состав этого средневекового государства. История Северо-Западного Причерно-морья в эпоху усиления влияния на этой территории власти Джучидов содержит немало белых пятен. Известно, что в течение нескольких десятилетий огромной властью в регионе пользовался джучид-ский беклярибек Ногай – потомок одного из млад-ших братьев Бату-хана (Веселовский 1922; Егоров 1985, 33-35; Мыськов 2003, 112-140; Почекаев 2010, 47-71). К 70-м гг. XIII в. под его контроль попали обширные земли в западной части Золотой Орды, а сам Ногай оказывал большое влияние на полити-ку джучидских ханов. Значимым центром в приду-найском регионе в этот период был Сакчи, постро-енный на месте римского поселения Новиодунум (Noviodunum). Город имел важное стратегическое положение на торговом пути через Дунай.

В первой половине 90-х гг. XX века в своих публикациях румынский нумизмат Э. Оберлен-дер-Тырновяну (Oberländer-Târnoveanu 1993, 1996) описал более десятка типов серебряных и медных джучидских монет, выпущенных в Сакчи. Он же аргументировал идею о локализации этого средне-

векового золотоордынского центра в окрестностях современного румынского городка Исакчи на Ниж-нем Дунае.

До выхода работ Э. Оберлендер-Тырновяну мо-неты чекана Сакчи либо вообще не идентифициро-вались, либо определялись неверно. Однако даже теперь общий объем введенных в научный оборот монет этого двора еще очень невелик. Публикация новых находок необходима для уточнения имею-щихся сведений об ареале распространения этих монет, более точной интерпретации монетных ле-генд, изучения метрологических аспектов. Это, в свою очередь, позволит расширить наши представ-ления о политической ситуации в регионе на рубеже XIII-XIV вв.

Авторы в своей недавней работе (Кривенко, Казаров 2010) впервые сообщили о находках монет Сакчи (включая два типа, ранее не описанных в ли-тературе) на территории средневекового городища Костешть в Молдове. После выхода первой публи-кации сбор сведений о находках монет этого двора был продолжен. В настоящей работе авторы вводят в научный оборот 1 серебряную и 18 медных монет, относимых к чекану Сакчи и серебряную монету, относимую к новому монетному двору – Акча Кер-ман. Cведения о находках этих монет были полу-


140 Александр КАЗАРОВ, Андрей КРИВЕНКО

чены осенью 2010 г. у коллекционеров Республики Молдова и Украины.

Достоверно установить место находки серебря-ной монеты С1 авторам не удалось, предположи-тельное место находки – центральная Молдавия.

Монета С2 была обнаружена (как единичная на-ходка) в долине реки Реут, на участке между селами Машкэуць и Жеврень (Криулянский район Респу-блики Молдова). В ходе изучения материала авто-рам стало ясно, что данный тип не относится к вы-пускам Сакчи, а является, по-видимому, продукцией ранее неизвестного монетного двора Акча Керман (см. ниже).

Медные монеты М1-М3 и М7-М18, представ-ленные в настоящей статье, были найдены (как единичные находки) в течение последних лет на территории золотоордынского поселения Костешть (Яловенский район Республики Молдова), так же, как и монеты, представленные в предыдущей рабо-те авторов.

Медные монеты М4-М6 - все одного типа, были найдены в составе комплекса в окрестностях г. Ста-рый Крым, Кировский район АР Крым, Украина (по другим данным - в Красногвардейском районе АР Крым, Украина). Точное число монет комплекса не-известно, сопутствующие монеты не были иденти-фицированы находчиками ввиду плохого состояния монет и, к сожалению, не были доступны авторам для атрибуции. Прежде авторам была известна толь-ко одна публикация, описывающая находку монеты Сакчи на Украине - а именно, на городище Балыклея в Николаевской области (Пиворович 2008, 9).

Характеристика монет, представленных в каталогеСеребряные монеты. Монета С1 не встречена

в научных публикациях, однако этот тип представ-лен в авторском Интернет-проекте К. Хромова «На-следники Чингисхана и их монеты» (Хромов, I,2). Легенда лицевой стороны содержит титул эмитента — «Хан Правосудный», и имя, которое можно ин-терпретировать как «Ногай» или «Токта». В центре оборотной стороны - тамга дома Бату, под которой помещено изображение птицы со сложенными кры-льями, шагающей влево. По обе стороны и сверху от тамги расположена линейная легенда, содержа-щая прославление Аллаха и наименование монет-ного двора Сакчи. Известен ещё один, весьма близ-кий тип, отличающийся только тем, что под тамгой вместо птицы изображен барс или другое похожее животное (Хромов: I, 1).

Монета С2 была описана в предыдущей публи-кации авторов (Кривенко, Казаров 2010, по катало-гу – С4), кроме того этот тип представлен в Интер-нет-проекте «Наследники Чингисхана и их монеты» (Хромов, I, 3). Обе известные ранее монеты имели очень слабую сохранность, но были отнесены к че-

кану Сакчи на основании предполагаемого прочте-ния легенды.

Представленный экземпляр отлично сохранил-ся – прекрасно видна легенда оборотной стороны, и мы возьмем на себя смелость предложить совер-шенно иную интерпретацию прочтения: «Чекан Акча Кермана». Первое слово расположено в верх-ней строке и читается вполне однозначно. Во вто-рой строке расположено слово «Акча», которое ра-нее рассматривалось как «Сакчи», а также большая часть слова «Керман», за исключением последней «нун», которая расположена отдельно, в нижней ча-сти монетного поля. На лицевой стороне изображе-на тамга Ногая, легенда отсутствует.

С большой степенью уверенности можно соот-нести предполагаемый монетный двор Акча Кер-ман с известным поселением - Ак-Керман (совр. г. Белгород-Днестровский Одесской обл. Украины), который являлся одним из важнейших центров за-падной части улуса Джучи (Егоров 1985, 79-80). Этот город упоминается в сочинениях средне-вековых арабских географов Абу-л-Фиды и ал-Калкашанди, причем, его название они приводят именно в той форме, которую мы видим на монете – Акча-Керман (Коновалова 2009: арабский текст – 93, 101, перевод - 110, 120; Григорьев, Фролова 2002, 289). Ранее о чеканке золотоордынских мо-нет в Ак-Кермане никаких сведений не было, хотя известны молдавские монеты, выпущенные в этом городе в середине XV века (Полевой 1990; Беляков 1990), а также надчеканы «в виде равноплечего креста с точками в углах между плечами», которые ставились на золотоордынских монетах того же времени (Коциевский 1990).

Предполагаемое время выпуска монет это-го типа – конец XIII в. Наличие тамги на лицевой стороне означает, что Акча Керман, как и Сакчи,

Рис. 1. Серебряные монеты Сакчи и Акча Керман, найденные в Молдове (С1-С2).

141Находки золотоордынских монет Cакчи в Молдове и в Украине

Рис. 2. Медные монеты Сакчи, найденные в Молдове и в Украине (М1-М6).

Рис. 3. Медные монеты Сакчи, найденные в Молдове (М7-М12).


находился под контролем Ногая. Следует отметить также низкий вес монеты этого типа - 0,77 гр. (по-добная монета - С4 в работе Кривенко, Казаров 2010 имеет вес 0,5 гр.), что отличает их от серебряных монет Сакчи и Крыма конца XIII – начала XIV вв.

Медные монеты. Монеты М1 и М2 несут впи-санное в треугольник изображение тамги Бату, а также наименование монетного двора Сакчи в сво-еобразном начертании: второй слог расположен над первым, заглавная буква «син» редуцирована, вторая буква «алиф» имеет вид «волны», а не вер-тикальной линии (Oberländer-Târnoveanu 1993, 296, тип B2G первой группы; Кривенко, Казаров 2010, по каталогу - М1-М3).

На лицевой стороне монеты М3-М6 нанесе-но стилизованное изображение морды животного (предположительно льва), на обороте — тамга Бату и наименование монетного двора Сакчи. Располо-жение легенды — по обе стороны от фигуры тамги (Oberländer-Târnoveanu 1993, 296, тип С2G первой группы; Кривенко, Казаров 2010, по каталогу – М4).

Монеты М7–М9 (Oberländer-Târnoveanu 1993. 296, тип D2G первой группы; Кривенко, Казаров 2010, по каталогу – М5-М6). На оборотной сторо-не помещены две тамги дома Бату, расположенные «голова к голове», а также легенда - «чекан Сакчи». На лицевой стороне в центре помещена «геральди-ческая лилия», (возможно, это тамга Ногая), а также круговая легенда. Её содержание пока не выяснено – по-видимому, она состоит из двух слов, написан-ных буквами старомонгольского или староуйгур-ского алфавита, который иногда встречается на мо-нетах улуса Джучи.

На монете М10 (Oberländer-Târnoveanu 1993, 298, тип A III N второй группы; Кривенко, Казаров 2010, по каталогу – М7-М9) изображен флористи-ческий орнамент в виде восьмилучевой розетки. На обороте – тамга Ногая и легенда: хорошо видно слово «чекан», но название монетного двора не со-хранилось.

Монеты М11-М12 (Oberländer-Târnoveanu 1993, 298, тип B III N второй группы; Кривенко, Казаров 2010, по каталогу – М10) на лицевой стороне несут изображение четырехлучевой розетки. На оборот-ной стороне также помещена тамга Ногая и легенда с наименованием монетного двора, которое на обе-их монетах не сохранилось полностью и пока не поддается однозначному прочтению - возможно, это также Сакчи.

Лицевая сторона монеты М13 практически идентична предыдущему типу (монетам М11-М12). Оборотная сторона, по-видимому, отличается и со-держит легенду, которая пока не может быть прочи-тана из-за слабой сохранности. Эта разновидность монеты прежде не была описана.

Мы условно относим типы М10-М13 к выпу-скам Сакчи, но эта атрибуция требует уточнения.Рис. 4. Медные монеты Сакчи, найденные в Молдове

(М13-М18).


На лицевой стороне монеты М14 изображена тамга Ногая с полукругом у верхнего основания, вписанная в квадрат, а на обороте – наименование монетного двора Сакчи (Oberländer-Târnoveanu 1993: 298, тип С III N второй группы; Кривенко, Ка-заров 2010, по каталогу – М11-М12).

На лицевой стороне монеты М15 изображено Солнце, стилизованное под человеческое лицо ан-фас (Кривенко, Казаров 2010, по каталогу – М14). На обороте – сложная фигура, представляющая со-бой тамгу Бату и тамгу Ногая, объединенные об-щим «головным» элементом. Легенда оборотной стороны содержит наименование монетного двора, которое Оберландер-Тарновяну интерпретировал как Сакчи (Oberländer-Târnoveanu 1993: 298, тип III N). Однако Лебедев отнес этот тип к выпускам Сол-хата (Лебедев 2000-1: м9).

На лицевой стороне монет М16 и М17 изображе-на тамга дома Бату, а также легенда - «чекан Сакчи». На оборотной стороне стилизованное изображение льва или похожего животного, шагающего влево, повернув голову назад (Oberländer-Târnoveanu 1993, 296, тип А2G первой группы).

Монету М18 относят к «татаро-генуэзским» вы-пускам колонии Вицина (Вициния) (Iliescu 1960; Lunardi 1980; Oberländer-Târnoveanu 1996; Khromov 2001), которая располагалась в одном из городов Северо-Западного Причерноморья – возможно, в самом Сакчи. Несмотря на плохую сохранность, на лицевой стороне различима тамга Бату, по обе-им сторонам от неё - неясная латинская легенда. На оборотной стороне изображен крест, между пере-кладинами которого помещены латинские буквы.

ЗаключениеНастоящая публикация монетных находок под-

тверждает предположения авторов, сделанные в предыдущей публикации, об участии монет Сакчи в денежном обороте Пруто-Днестровского региона в конце XIII-начале XIV вв. и о наличии экономи-ческой активности на территории Костештского по-селения в этот период.

Находки монет Сакчи в Крыму свидетельству-ют о проникновении монетной продукции дунай-ского центра Джучидов далеко на восток, в Крым, где медная монета Сакчи могла обращаться наряду с медной монетой местной чеканки.

В научный оборот также впервые вводится ин-формация о серебряной монете, выпущенной в горо-де Акча Керман, который уверенно отождествляется со средневековым Белгородом на Днестре. Наличие тамги Ногая на лицевой стороне позволяет судить о политическом положении этого города в конце XIII в. Чрезвычайно малое количество известных в дан-ный момент экземпляров монет Акча Кермана пока не дает возможности оценить их роль в денежном обращении и ареал их распространения.

Реконструкция исторической картины западной периферии Золотой Орды нуждается в достоверных источниках информации, которыми могут стать до-полнительные сведения о монетных находках.

Каталог монет Сакчи и Акча Керман, най-денных на территории Молдавии и Украины

I. Серебряные монеты

С1. Вес: 0,00 г. Диаметр: 19,0 мм.Аверс: в двойном линейном и точечном ободке

— линейная легенда из трех строк:

Реверс: в точечном ободке тамга дома Бату; ниже изображение птицы со сложенными крылья-ми, шагающей влево; легенда справа, слева и над тамгой:

Публикации в литературе:не встречены.Публикации в Интернете:Хромов, I,2.ZENO.RU: 90639.

* * *C2. Вес: 0,77 г. Диаметр: 15,0 х 16,0 мм.Аверс: в двойном точечном и линейном ободке

тамга Ногая. Поле монеты несет несколько точек.Реверс: в двойном точечном и линейном ободке

— легенда из двух строк:

Публикации в литературе:Кривенко, Казаров 2010, С4 (как чекан Сакчи).Публикации в Интернете:Хромов, I,3 (как чекан Сакчи).

II. Медные монеты

М1. Вес: 1,49 г. Диаметр: 17,5x19,0 мм.М2. Вес: 1,04 г. Диаметр: 17,0x19,5 мм. Монета

обломана.Аверс: в линейном ободке – фигура треуголь-

ника, окруженная виньетками; внутри треугольника - тамга дома Бату

Реверс: в линейном ободке – фигура треуголь-ника, окруженная виньетками; внутри треугольника – стилизованная легенда:


Публикации в литературе:Oberländer-Târnoveanu 1993, первая группа, тип

B2G (таб. XIX, фото 5, 5a и 5b).Кривенко, Казаров 2010, М1-М3.Публикации в Интернете:Хромов, IV,7.1-7.10.ZENO.RU, 25538.

* * *

М3. Вес: 1,14 г. Диаметр: нет данных.М4. Вес: 0,93 г. Диаметр: 18,0 мм.М5. Вес: 0,97 г. Диаметр: 16,0х17,0 мм.М6. Вес: 0,51 г. Диаметр: 16,5 мм. Монета об-

ломана.Аверс: в линейном ободке — стилизованное

изображение морды животного (предположительно льва), окруженное линейным квадратным картушем и виньетками.

Реверс: в линейном ободке — тамга дома Бату, по обе стороны — линейная легенда из двух строк

Публикации в литературе:Oberländer-Târnoveanu 1993, первая группа, тип

С2G (таб. XIX, фото 6 и 6a).Кривенко, Казаров 2010, М4.Публикации в Интернете:Хромов, IV,5.1-5.6.ZENO.RU, 21692.

* * *

М7. Вес: 1,26 г. Диаметр: 16,5 мм.М8. Вес: 1,42 г. Диаметр: 17,0x18,0 мм.М9. Вес: 0,81 г. Диаметр: 14,0x17,0 мм. Монета

обломана.Аверс: в линейном ободке – неясная круговая

легенда, разделенная двумя звездами (возможно, использован старомонгольский алфавит). В центре, в точечном ободке – символ, напоминающий «ге-ральдическую лилию» (возможно, тамга Ногая).

Реверс: в линейном ободке – фигура из двух тамг дома Бату, расположенных «голова к голове»; по обе стороны - линейная легенда из двух строк - «чекан Сакчи»:

Публикации в литературе:Oberländer-Târnoveanu 1993: первая группа, тип

D2G (таб. XIX, фото 7 и 7a).Кривенко, Казаров 2010, М5-М6.Публикации в Интернете:Хромов, IV,6.1-6.7.ZENO.RU, 8456.

* * *

М10. Вес: 0,88 г. Диаметр: 17,0x19,0 мм.Аверс: в линейном ободке – фигура восьмилу-

чевой цветочной розеткиРеверс: в линейном ободке – тамга Ногая, по

обе стороны – неясная легенда:

Публикации в литературе:Oberländer-Târnoveanu 1993, вторая группа,

класс A, тип A III N (таб. XXI, фото 8 и 8a).Кривенко, Казаров 2010, М7-М9.Публикации в Интернете:Хромов, IV,2.2ZENO.RU, 84100

* * *

М11. Вес: 1,17 г. Диаметр: 17,0x18,0 мм.М12. Вес: 1,13 г. Диаметр: 15,0x16,0 мм.Аверс: в двойном линейном и точечном ободке

– сложный четырехчастный орнаментРеверс: в линейном ободке – тамга Ногая, по

обе стороны – легенда из трех строк (последнее сло-во неясно):


класс A, тип B III N (таб. XXI, фото 9 и 9a).Фомичев 1981, №199 (без атрибуции).Кривенко, Казаров 2010, М10.Публикации в Интернете:Хромов, IV,2.1.ZENO.RU: 8500.

* * *

М13. Вес: 1,18 г. Диаметр: 16,0 мм.Аверс: в двойном линейном и точечном обод-

ке – сложный четырехчастный орнамент (идентичен М11 и М12).

Реверс: в линейном ободке - неясная легенда.Публикации в литературе:не встреченыПубликации в Интернете:не встречены

* * *

М14. Вес: 1,15 г. Диаметр: 17,0 мм.Аверс: в двойном линейном ободке – тамга Но-

гая в линейном квадратном картуше


Реверс: в двойном линейном ободке – линейная легенда из трех строк:


класс A, тип C III N (таб. XXI, фото 10).Кривенко, Казаров 2010, М11-М12.Публикации в Интернете:Хромов, IV.1.1-1.5.ZENO.RU, 40502.

* * *

М15. Вес: 1,26 г. Диаметр: 17,0x18,0 мм.Аверс: в линейном ободке – изображение Солн-

ца, стилизованное под человеческое лицо анфас.Реверс: в линейном ободке – сложная фигура,

представляющая собой тамгу Бату и тамгу Ногая, объединенные общим «головным» элементом; по обе стороны – легенда (не имеет однозначной ин-терпретации):


класс C, тип III N (таб. XXI, фото 11).Лебедев 2000, м9.Кривенко, Казаров 2010, М14.Публикации в Интернете:Хромов, V,1.1-1.11.

* * *

М16. Вес: 1,51 г. Диаметр: 17,0 мм.М17. Вес: 1,18 г. Диаметр: 17,0 мм.Аверс: в линейном ободке – тамга Бату. По обе-

им сторонам и снизу легенда - «чекан Сакчи»:

Реверс: в линейном ободке стилизованное изо-бражение животного, шагающего влево.

Публикации в литературе:Oberländer-Târnoveanu 1993: первая группа,

класс А, тип II G (таб. XVIII, фото 4 и 4a).Публикации в Интернете:Хромов, IV,8.1-8.2

* * *

М18. Вес: 1,10 г. Диаметр: 15,0x15,5 мм.Аверс: в линейном ободке – тамга Бату. По обе-

им сторонам - неясная латинская легенда.Реверс: в линейном ободке крест, между пере-

кладинами которого помещены латинские буквы, которые обычно интерпретируют как SATY.

Публикации в литературе:Iliescu 1960.Lunardi 1980.Oberländer-Târnoveanu 1996, (таб. II, фото 9).Khromov 2001.Публикации в Интернете:Хромов, V,2.1-2.2ZENO.RU, 8414, 16951.

БиблиографияБеляков 1990: А.С. Беляков, Медные монеты белгородской чеканки середины XV в. В сб.: Нумизматические исследова-ния по истории Юго-Восточной Европы (Кишинев 1990), 180-185.Веселовский 1922: Н.И. Веселовский, Хан из темников Золотой Орды Ногай и его время (Петроград 1922). Григорьев, Фролова 2002: А.П. Григорьев, О.Б. Фролова, Географическое описание Золотой Орды в энциклопедии ал-Калкашанди. В сб.: Тюркологический сборник 2001: Золотая Орда и её наследие (Москва 2002), 261-302.Егоров 1985: В.Л. Егоров, Историческая география Золотой Орды в XIII—XIV вв. (Москва 1985).Коновалова 2009: И.Г. Коновалова, Восточная Европа в сочинениях арабских географов XIII-XIV вв. (Москва 2009).Коциевский 1990: А.С. Коциевский, Надчеканка татарских монет в средневековом Белгороде. В сб.: Нумизматические исследования по истории Юго-Восточной Европы (Кишинев 1990), 156-165.Кривенко, Казаров 2010: А. Кривенко, А. Казаров, Джучидские монеты Сакчи из находок на городище Костешты в Молдавии. Stratum plus 6, 2010, 201-210.Лебедев 2000: В.П. Лебедев, Корпус монет Крыма в составе Золотой Орды (середина XIII – конец XV вв.). Нумизматика и фалеристика 1(13), 2000, 19-23.Мыськов 2003: Е.П. Мыськов, Политическая история Золотой Орды (1236-1313) (Волгоград 2003).Пиворович 2008: В.Б. Пиворович, Монеты и клады юга Украины (Херсон 2008).Полевой 1990: Л.Л. Полевой, Редкая серия молдавских городских монет Белгорода на Днестре и некоторые вопросы его истории XV в. В сб.: Нумизматические исследования по истории Юго-Восточной Европы (Кишинев 1990), 165-179.Почекаев 2010: Р. Ю. Почекаев, Ханы Золотой Орды (Санкт Петербург 2010).Хромов: К. Хромов, Наследники Чингисхана и их монеты. Монеты и монетные дворы улуса Джучи. Западное При-черноморье. Исакчи, Чилла, Вициния. Интернет-проект: http://www.hordecoins.folgat.net/S_galGH_isaqchi.htmIliescu 1960: O. Iliescu 1960, Monede tataresti din secolele XIII-XV, gasite pe teritoriul Republicii Populare Române. SCN 3, 1960, 263-277.Khromov 2001: K. Khromov, The rare Tartar-Genoese copper coin. ONS Newsletter #162, 2001, 17. Полный текст статьи до-


ступен по адресу: http://www.onsnumis.org/articles/tatar-genoese.shtmlLunardi 1980: G. Lunardi, Le monete delle colonie genovesi (Genova 1980).Oberländer-Târnoveanu 1993: E. Oberländer-Târnoveanu, Un atelier monétaire inconnu de la Hor de d’Or sur le Danube: Saqčy-lsaccea (XIIIe-XIVe siècles). In: Hackens T., Moucharte G. (dir.). Actes du XIe Congrès International de Numismatique. Bruxelles, 8 - 13 septembre 1991. Vol. III. Louvain-la-Neuve: Séminaire de Numismatique Marcel Hoc, 1993, 291-304.Oberländer-Târnoveanu 1996: E. Oberländer-Târnoveanu, Byzantino-Tartarica - le monnayage dans la zone des Bouches du Danube à la fin du XIIIe siècle et au commencement du XIVe siècle. In.: Il Mar Nero. II-1995/1996 (Paris 1996), 191-214.ZENO.RU: Oriental Coins Database. Islamic coins/Jujid/Black Sea region/Saqche: http://www.zeno.ru/showgallery.php? cat=1740

Александр Казаров (Москва, Россия), ООО «ФАРМАПАРК»; e-mail: [email protected]

Андрей Кривенко (Тирасполь, Молдова), кандидат географических наук, Приднестровский государственный университет им Т. Г. Шевченко; е-mail: [email protected]

CERCETĂRI INTERDISCIPLINARE — МЕЖДИСЦИПЛИНАР-НЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ — INTERDISCIPLINARY SURVEYS

TEHNOLOGIA ARDERII CERAMICII ÎN PREISTORIE. „ENIGME” ARHEOLOGICE, INFORMAŢII ETNOGRAFICE,

INTERPRETĂRI ETNOARHEOLOGICE1

Felix-Adrian TENCARIU, Iaşi

Studiul abordează problema posibilităţii utilizării arderii în aer liber (arderii deschise) a ceramicii în preistorie, tehnologie neatestată încă prin descoperiri arheologice. Autorul consideră utile compararea şi analogia unor probleme arheologice neelucidate sau slab documentate cu situaţii din prezent, provenite din cadrul unor comunităţi etnografice mai puţin (sau deloc) afectate de industrializare şi de specificul vieţii cotidiene contemporane. În acest sens, sunt aduse numeroase exemple de populaţii din diverse zone ale lumii (Africa, America de Nord şi de Sud, Oceania, Asia şi Euro-pa), care ard ceramica în aer liber, o metodă pe cât de simplă, pe atât de eficientă. Pe lângă izvoarele etnografice, autorul aduce şi alte argumente în sprijinul ipotezei existenţei acestei tehnici şi în vechime.

Технология обжига керамики в преисторическое время. Археологические «загадки», этнографические данные, этноархеологические интерпретации. В статье обсуждается возможность обжига керамики в преисторическое время открытым способом, т.е. технология, которая еще не подтверждена археологиче-ски. Автор считает полезным сравнение и анализ некоторых нерешенных или слабо документированных археологических проблем с современными ситуациями из этнографических общностей, мало или совсем не затронутых индустриализацией и спецификой современной повседневной жизни. В этом отношении, при-водятся многочисленные примеры из разных зон мира (Африка, Северная и Южная Америка, Океания, Азия и Европа), где обжигают керамику открытым способом – методом насколько простым, настолько и эф-фективным. Наряду с этнографическими источниками, автор приводит и другие аргументы в поддержку гипотезы существования этой техники в древности.

The technology of pottery firing in prehistory. Archaeological „enigmas”, ethnographical informations, eth-noarchaeological interpretations. The paper broaches the topic of the possible usage of open space pottery firing techno-logy in prehistory, a technology not yet attested by archaeological research. The author believes in the usefulness of com-paring and drawing analogies between unexplained or poorly documented archaeological topics and modern situations, observed within some ethnographical communities less (or not at all) affected by industrialization and by the everyday rhythm of contemporary life. In this respect, numerous examples of communities from diverse areas of the world (Africa, North America, South America, Oceania, Asia and Europe) that use the open firing for pottery, which is a simple, yet very effective method, are presented. In addition to the ethnographical sources, the author also presents other arguments to support the hypothesis that states the existence of such a technology in the prehistory.

Key words: prehistoric pottery, pyrotechnology, open firing, ethnography

În condiţiile în care descoperirile de instalaţii de ardere a ceramicii din culturile pre- şi protoistorice sunt insuficiente pentru a înţelege şi explica aspectele tehnologice ale unui meşteşug şi unei arte înfloritoare în perioadele respective, considerăm necesară o scur-tă abordare a tehnologiei arderii ceramicii din punct de vedere etnografic; cu alte cuvinte, ne propunem să ur-

mărim modul în care se arde ceramica, în primul rând, dar şi alte aspecte legate de lanţul tehnologic al pro-ducerii acesteia în cadrul unor comunităţi umane mai puţin afectate de industrializare şi producţia de serie. Scopul acestei „incursiuni” etnografice este acumularea unor seturi de date, posibil a fi comparate şi asociate situaţiilor arheologice.

1 Articolul a fost realizat în cadrul proiectului „Dezvoltarea capacităţii de inovare şi creşterea impactului cercetării prin pro-grame postdoctorale” POSDRU/89/1.5/S/49944, finanţat de către Programul Operaţional Sectorial Dezvoltarea Resurselor Umane


148 Felix-Adrian TENCARIU

În ultimii ani studiul ceramicii contemporane pre-industriale a devenit o unealtă importantă pentru in-terpretarea ceramicii vechi. Olarii şi olăria tradiţională sunt subiectul unei literaturi imense, reflectând diverse orientări şi preocupări ale diverşilor exploratori, admi-nistratori coloniali, ceramişti, istorici de artă, arheologi, sociologi, antropologi şi mulţi alţii. Există o cantitate impresionantă de informaţii disponibile, dar care, din păcate, nu reuşeşte decât rareori să răspundă întrebări-lor puse de arheologi. O serie de înregistrări etnografice îşi propune să vină în ajutorul arheologilor, insistând pe continuitate şi supravieţuiri în regiunile pe care le de-scriu. Multe dintre aceste studii se concentrează mai ales pe tehnicile de manufacturare, uneori descriind şi func-ţiile olăriei. Unele ating vag şi alte probleme de potenţial interes pentru arheologi: mecanisme de învăţare, aspecte ale diviziunii muncii, aspecte spaţiale şi temporale ale producţiei şi distribuţiei ceramicii (distanţe până la sur-sele de materii prime, timpul necesar manufacturării, uscării, arderii, numărul de vase, amplasarea atelierelor, aria şi căile de distribuţie etc.). Există şi studii etnogra-fice „orientate” arheologic, sau etnoarheologice, care au ca obiectiv central o mai bună înţelegere a relaţiilor din-tre comportamente umane „standardizate” şi elementele culturii materiale descoperite prin metodele arheologiei.

Pentru arheologul care este familiarizat numai cu noţiunile de genul „ardere în cuptor”, „temperatură ma-ximă de 650° sau de 800°”, „ardere oxidantă” şi „ardere reducătoare”, „ardere incompletă” etc., diversitatea de tehnici de ardere a artizanilor actuali i se pare extraor-dinară. Într-adevăr, există un număr mare de variabile care permit distingerea diferitelor comportamente ale olarului: amplasarea şi frecvenţa arderilor, momentul zilei, săptămânii sau al anului în care sunt realizate, ri-

tualurile şi rugăciunile adresate spiritelor sau divinităţi-lor pentru buna desfăşurare a arderilor, tabu-urile care însoţesc activitatea, instalaţia de ardere (tip, specific, dimensiuni), aranjarea vaselor în interiorul instalaţiei, combustibilii (natură, cantitate, dispunere, frecvenţa şi importanţa realimentării), modul de aprindere a focului, durata operaţiunilor şi felul în care se încheie. Desigur, nu toate aceste variabile au efecte asupra evoluţiei ter-mice a arderii: influenţa ofrandelor sau a diferitelor ritu-aluri şi tabu-uri este destul de dificil de evaluat.

În studiul de faţă, vom lua în considerare arderea ceramicii în aer liber (sau arderea deschisă), utilizată încă pe scară largă în diverse zone ale lumii şi presu-pusă a fi fost folosită şi în vechime (dar neatestată ar-heologic). Arderea în aer liber, probabil cea mai veche instalaţie de ardere a ceramicii din lume, constă în am-plasarea şi arderea vaselor împreună cu combustibilul pe o suprafaţă plană (vatră sau pur şi simplu suprafaţa solului) sau într-o uşoară alveolare (naturală sau artifici-ală), menită să delimiteze arderea. Vom prezenta câteva situaţii existente pe continentul african, cele mai nume-roase, urmate de cele din America de Nord şi de Sud, Oceania, Asia şi Europa (fig. 1).

În Africa practicarea arderii deschise este aproape omniprezentă, după cum o demonstrează exemplele ur-mătoare.

În Algeria vasele se aşează unele peste altele şi se acoperă cu un strat de bălegar, bine tasat, care formează un fel de carapace, un „cuptor”, din care se lasă o „gură de foc”, pe unde se introduce lemnul; astfel, bălegarul ajută la creşterea şi menţinerea unei temperaturi des-tul de ridicate (~650ºC), şi, de asemenea, joacă un rol important în realizarea unei arderi reducătoare (Godea 1995, 45).

Fig. 1. harta lumii, cu indicarea zonelor unde se utilizează arderea în aer liber.

149Tehnologia arderii ceramicii în preistorie

Fig. 2. Ardere în aer liber. Satul Manta (Republica Mali) (după TRAORE 1994).


Fig. 3. Arderea ceramicii în aer liber. 1 – Gambia; 2 – Togo (după http://www.traditionsgambia.com/pottery.htm; http://www.dargiles.com/togo/index.htm#)


Fig. 4. Arderea ceramicii în aer liber. 1 – Burkina Faso; 2 – Ghana; 3 – Camerun.(după http://www.uiowa.edu/~intl/rft/pottery.html; SChiMELMAn 1997; Gosselain 1992).


Fig. 5. Ardere în aer liber, new England. Etape şi rezultate (după Prindle 2004).


În vestul Africii, satul Manta (Republica Mali) (Traore 1994, 535-549), comunitatea Bamanan practică olăria tradiţională de sute de ani. Nu vom insista asupra primelor etape ale confecţionării vaselor (extragerea lu-tului, realizarea pastei, amestecarea degresanţilor, mon-tajul, decorarea şi uscarea), oprindu-ne la ultima, şi cea mai importantă operaţiune, arderea vaselor. Arderea se realizează în afara satului, la asfinţit. O şarjă numără în medie 100 de vase de diferite forme şi dimensiuni şi necesită circa 7 m3 de lemn. Mai întâi, se realizează un strat de lemn uscat, nyeri, dispus pe o suprafaţă circula-ră, de 4-5 m2, în funcţie de importanţa producţiei. Peste acesta, începând cu cele mari, vasele se depun pe rând, în general cu faţa în jos (fig. 2). Se înveleşte cu crengi uscate vârful movilei astfel create şi se aprovizionează cu lemne multe. Focul se aprinde dintr-un singur punct, cu ajutorul unei legături de paie aprinse. Arderea efec-tivă se produce în aproximativ 30 de minute, în care vasele ating incandescenţa. Ca o particularitate, aici cu-loarea neagră, metalizată a vaselor nu se obţine numai prin arderea înăbuşită, ci prin scăldarea vaselor încă foarte fierbinţi într-o esenţă vegetală, debasi, extrasă dintr-un copac (Traore 1994, 540-541).

În Gambia (Africa de Vest) meşteşugul olăritului este o ocupaţie specifică femeilor. Aici se realizează atât vase uzuale, de mici dimensiuni, cât şi vase de provizii, de dimensiuni impresionante. După uscare, se îngrămă-desc la un loc, se acoperă cu paie, bălegar, lemn, şi se ard o noapte întreagă (fig. 3,1) (http://www.tradition-sgambia.com/ pottery.htm).

Tot în Africa de Vest olarii din familia Konate, sa-tul Ouri (Burkina Faso) au o modalitate interesantă de ardere a vaselor ceramice. Ei modelează nişte vase de dimensiuni destul de mari, care, din cauza umidităţii climei din Africa de vest, nu se usucă suficient în mod natural. Din acest motiv, olarii folosesc un procedeu numit „pre-ardere”, care constă în aşezarea vaselor cu gura în jos, pe câte trei pietre, şi aprinderea a câte unui mic foc sub fiecare dintre ele (fig. 4,1). După uscare, meşterii aranjează pe pământul gol un strat de com-bustibil (lemn), pe care sunt aranjate vasele uscate sau pre-arse, fie cu gura în jos, fie în rânduri, unele în altele. Deasupra este aranjat un alt strat de combustibil. Uneori se poate adăuga un al doilea sau chiar un al treilea strat de vase, peste şi între care se aranjează straturi de lemn. Focul este aprins de la baza movilei astfel realizată şi durează între o oră şi jumătate şi două ore şi jumătate, atingându-se maximum 600ºC (fig. 7,1,2). Combustibi-lul folosit, în afară de lemn, este iarba uscată, pleava de mei, paie, bălegar (http://www.uiowa.edu/~intl/rft/pottery.html).

În Togo (Africa de Vest) ceramica se arde într-un mod asemănător. Pe câteva pietre sau cărămizi se ame-najează o platformă de lemne, peste care se aranjează vasele (fig. 3,2); totul este acoperit cu alte lemne şi paie, apoi se începe arderea, care durează circa o oră; vasele rezultate sunt de culoare cenuşiu-negricioasă, dovadă

a unei arderi reducătoare, datorită paielor (http://www.dargiles.com/togo/index.htm#).

În satul Mpraeso (Ghana, Africa de Vest), vestit pentru ceramica sa, acest meşteşug este, de asemenea, apanajul femeilor. Meşterul Akua Manu realizează di-ferite forme de vase, pe care le arde în aer liber, aşezate grămadă, acoperindu-le cu bălegar uscat, iarbă, rume-guş, lemn (fig. 4,2). Arderea are loc dimineaţa devreme, pentru a evita căldura din timpul zilei. Ceramica obţinu-tă este de culoare neagră, datorită atmosferei reducătoa-re din timpul arderii (Schimelman 1997).

În Nigeria şi în Coasta de Fildeş, este folosit acelaşi procedeu de ardere (Godea 1995, 44).

În Camerun, la triburile ce folosesc arderea în aer liber, olarii sunt femei. Procedeul de manufacturare a vaselor şi ardere a lor se desfăşoară în sezonul uscat, când acestea se pot usca singure. În cazul în care nu se pot usca singure, vasele se preîncălzesc (Gosselain 1992, 570) lângă instalaţiile domestice de foc, timp de două-trei minute, pentru ca apa din lut să se evapore şi astfel ca vasele să nu crape în timpul arderii din cauza schimbării bruşte de temperatură care survine în cazul unui foc deschis. Arderea are loc de obicei la mai puţin de 100 de metri de casa olarului. Combustibilul (lemn de palmier, iarbă uscată sau crengi) se strânge cu o seară înainte sau în aceeaşi zi. Aria în care vor fi arse vasele este acoperită cu crengi de palmier, peste care sunt aranjate vasele, unul lângă altul, niciodată, unul peste altul sau unul în altul. Vasele sunt acoperite apoi de combustibil, aşezat ca o piramidă de 1,5 – 2 m înălţi-me (fig. 4,3). Temperaturile variază la o astfel de ardere între 200 şi 900ºC. Încălzirea într-o astfel de ardere este rapidă, iar timpul de expunere la temperaturi mari este mic (Gosselain 1992, 570). Cât sunt încă fierbinţi, vase-le sunt unse cu un decoct din plante ce se carbonizează şi le dă o culoare neagră, strălucitoare. Olarii afirmă că acest decoct întăreşte vasele (rolul acestuia este de fapt de a reduce porozitatea pereţilor vaselor) şi, după cum vom vedea, îl vom întâlni şi în alte regiuni ale lumii. Acest tratament aplicat vaselor poate fi privit ca având pe lângă funcţia sa practică şi una simbolică, deoarece se folosesc aceleaşi decocturi care au un rol vindecător în diverse boli (simbolismul asocierii corp-ceramică). Întreg procesul producerii şi arderii ceramicii este în-soţit de tabu-uri: lutul nu trebuie extras cu ajutorul unui cuţit, deoarece vasul se va crăpa la uscare; femeile în-sărcinate sau care au menstruaţie nu pot să extragă lut, deoarece sursa de lut va seca şi vasele vor exploda la ardere; sunt interzise actele sexuale cu o zi înainte de extragerea lutului.

Arderea în aer liber este întâlnită şi în alte regiuni din Africa. Pe insula Kokwa (lacul Baringo, Kenya, Africa de Est), meşterii olari Njemps construiesc vase (pentru gătit şi pentru depozitat) şi le ard în mici focuri, în aer liber (Hodder 1982, 37).

Tot în Africa, în regiunea lacului Tanganika, tri-burile Bena (Swahili) şi Nyamwezi îşi ard recipiente-


le din ceramică în aer liber. După ce se usucă, vasele sunt arse de către femeile-olar în după-amiaza zilei în care procesul de uscare a vaselor este complet. Soţii olarilor evită să participe la aceste arderi, deoarece se crede că dacă ei asistă, vasele vor crăpa în timpul ar-derii (Culwick 1935, 166). Pentru început, vasele sunt aranjate în jurul focului, dar nu prea aproape de acesta, uscându-se gradual, până sunt destul de tari încât să nu se spargă în focul puternic. Vasele şlefuite pe dinăun-tru cu grafit sunt umplute cu cenuşă pentru a proteja luciul. Apoi sunt toate puse în foc direct şi acoperite cu iarbă uscată mzuija (Bridelia micrantha Baill). În timp ce focul arde, este pregătit un lichid cu care sunt stro-pite vasele când sunt scoase din foc pentru a le întări. Lichidul este de obicei făcut din frunze de mpululu (Terminalia sericea Burch), mtarula (Acacia campyla-cantha Hochst) zdrobite cu un mojar şi apoi puse într-un vas cu apă (Culwick 1935, 166). După ce vasele sunt scoase din foc, se acoperă cu lichidul rezultat din frunzele zdrobite, care se usucă pe ele formând pete negre. Când vasele se răcesc, orice crăpătură sau im-perfecţiune este tratată cu bucăţi de lut preparate cu aceste substanţe din frunze zdrobite (Culwick 1935, 166).

La sud de lacul Tanganika triburile Wangoni şi Wandendehule de asemenea îşi ard vasele în aer liber, în afara locuinţei (Dorman 1938, 99). Vasele mici sunt lăsate în foc pentru cca 20 de minute, pe când cele mari câte două-trei ore. De obicei o coajă de copac sau ra-muri sunt întinse pe pământ, peste care se aşează vase-le, şi în jurul lor în formă de piramidă combustibilul, peste care se aşează iarbă. După ardere vasele sunt fie date cu soluţiile de care pomeneam şi la triburile Bena (Swahili) şi Nyamwezi, fie sunt ţinute deasupra fumu-lui pentru a se înnegri. Femeile însărcinate nu au voie să asiste la arderea vaselor, deoarece prezenţa lor duce la spargerea vaselor în timpul arderii. Totodată, femeile însărcinate nu au voie nici să intre în groapa de extra-gere a lutului, nici să asiste la manufacturarea vaselor. De asemenea, tabu-urile cu privire la producerea şi ar-derea vaselor de lut sunt extinse şi asupra femeilor ce întreţin relaţii sexuale cu soţii lor cu o zi înainte, cât şi asupra femeilor aflate în perioada menstruaţiei (Dor-man 1938, 99).

În Basotho (Lesotho, Africa de Sud) se utilizează, la fel, arderea ceramicii în aer liber. Vasele sunt aşezate pe pământ, uneori fiind înconjurate de pietre sau cioburi sparte (pentru a se reţine căldura). Combustibilul este bălegarul de vacă amestecat cu paie, iar temperatura maximă la care se poate ajunge este de 900ºC (Taylor 2004).

În satul Mukondeni (Africa de Sud) activează meşterul olar (femeie) Lillian Munyai, care, în tradiţia transmisă de la mamă la fiică, realizează vase gigantice, de provizii sau ornamentale, pictate cu grafit, pe care la arde în aer liber, într-o manieră asemănătoare cu cele prezentate mai sus (Donau 2004).

În America de Nord există încă destule dovezi ale practicării acestui tip de ardere la supravieţuitorii tribu-rilor amerindiene.

Americanii nativi din New England îşi ard cera-mica în zilele fără vânt, departe de aşezare. Deşi este numită ardere într-o groapă puţin adâncă, totuşi, din imagini (fig. 5,1) se poate observa că este vorba de fapt de o foarte uşoară alveolare, mai degrabă o ame-najare a spaţiului unde va avea loc arderea. Având în vedere că în această alveolare se aşează şi pietre pen-tru a menţine temperatura ridicată, arderea vaselor are loc exact la nivelul solului. Pe aceste pietre se aprinde un foc uşor, pentru a le încălzi. După ce s-a stins acest foc, vasele sunt aşezate cu gura în jos, fără să se atin-gă între ele (fig. 5,2). În jurul lor sunt aranjate lemne subţiri, sub forma teepee-ului tradiţional. După aceas-ta se aprinde focul, care poate dura circa două ore (fig. 5,3-4). Temperatura maximă ce se poate atinge este de 1500ºF (~800ºC). După stingerea focului, se face deasupra o grămadă de iarbă şi frunze umede, care se aprinde cu iarbă uscată, lăsându-se o mică gaură în vârf pentru evacuarea fumului (fig. 5,5-6). Se lasă circa o oră, după care vasele se pot scoate (fig. 5,7) (Prindle 2004).

În sud-vestul Statelor Unite olăria creată de indi-enii Pueblo şi Navajo rămâne una dintre cele mai fru-moase expresii ale artei ceramice din întreaga lume. Şi astăzi ea este lucrată după metode antice. Sunt vase de depozitare sau de gătit, bine lustruite, pictate cu pig-menţi vegetali sau minerali, arse în aer liber, la tem-peraturi ce nu depăşesc 1300ºF (~700ºC). Vasele se aşează cu gura în jos, pe un pat de crengi de ienupăr, iar deasupra se pune bălegar de vacă, principalul com-bustibil (fig. 8,1). Dacă olarul doreşte să obţină vase de culoare neagră, aşează deasupra cenuşă de lemn sau bălegar uscat de cal. Indienii Navajo folosesc aceeaşi metodă de ardere a vaselor, cu precizarea că, înainte de răcirea lor, vasele sunt muiate într-o substanţă fierbin-te, obţinută din arborele piñon. O altă particularitate a indienilor Navajo, nu neapărat legată de tehnologia ceramicii, este că aceştia nu folosesc ca degresant sau în alt scop cioburile rezultate din spargerea vaselor în timpul arderii. Le consideră ca aparţinând strămoşi-lor lor, indienii Anasazi, şi le lasă pe pământ, pe locul unde s-au spart (Peterson 1997).

Tot în sud-vest, ceramica creată de indienii Hopi-Tewa se ridică la un nivel artistic deosebit. De altfel, părerea noastră este că formele şi pictura create de Hopi se aseamănă întrucâtva cu ceramica cucuteniană, în spe-cial Cucuteni B (fig. 6, jos). Ei au propriul lor sistem de ardere, care funcţionează de secole, asemănător în principiu cu celelalte tipuri de ardere în aer liber. Există totuşi diferenţe, în sensul în care ei fac mai întâi un jar, pe care pun bălegar de oaie sau de vacă. După ce acesta devine fierbinte, aşează deasupra un pat de cioburi, care împiedică contactul direct al focului cu vasele. Vasele sunt aranjate pe aceste cioburi, înconjurate cu alte cio-


Fig. 6. Arderea în aer liber, tribul hopi (sus); vase hopi arse în aer liber (jos) (după Colussy 2004; Dittert, Plog 2004).


Fig. 7. Arderea în aer liber, Pueblo (sus). Vase arse în atmosferă reducătoare (jos) (după Roller 1999; Youngblood 2004).


Fig. 8. Arderea ceramicii în aer liber. 1. navajo; 2. Jamaica (după Peterson 1997; http://www.aber.ac.uk/ceramics/history.htm)


Fig. 9. Producerea ceramicii la tribul Asurini do Xingu, Brazilia (după Silva 2008).


buri, după care sunt acoperite cu mult bălegar şi lăsate să se „coacă” circa două-trei ore (fig. 6, sus); sunt lăsate să se răcească timp de mai multe ore. Acest proces a pro-dus şi continuă să producă una dintre cele mai frumoase ceramici din lume (Colussy 2004; Dittert, Plog 2004).

Indienii Santa Clara, care aparţin tot populaţiei Pueblo (Grigorescu 1985, 345), au un sistem diferit, care derivă, credem noi, tot din arderea în aer liber. Ei fac mai întâi un foc mic, cu lemn de cedru sau de ie-nupăr. Deasupra, sprijinită pe patru pietre rectangulare, aşează o cutie făcută din sârmă groasă, în care se aran-jează vasele. După aceasta, pe cutie se punea un capac de piatră subţire şi rectangulară sau, astăzi, din tablă de cositor. Pe acesta se face focul, cu lemn, bălegar uscat etc. (fig. 7, sus). Pentru obţinerea culorii negre (fig. 7, jos), se foloseşte bălegar de cal (Roller 1999; Youngblood 2004).

Avem date despre utilizarea aceluiaşi tip de ardere şi în Jamaica. Ceramica este produsă mai ales în zona oraşelor Kingston şi Spanish Town. Şi aici, odinioară, meşteşugul olăritului era practicat exclusiv de femei. Arderea se face tot în aer liber, folosindu-se lemn drept combustibil (fig. 8,2). După cum se observă şi din ima-gine, într-o şarjă se ard numai două-trei vase (http://www.aber.ac.uk/ceramics/history.htm).

În Insulele Antile, populaţia Antiqua de asemenea foloseşte arderea în aer liber, pe o platformă rotundă, de cinci-şase metri în diametru, lângă casa olarului (Han-dler 1964, 150). Cenuşa de la arderile precedente nu este strânsă, ci acoperită cu lemn. Vasele sunt puse pes-te aceste lemne şi apoi acoperite cu iarbă. De obicei ar-derea începe după-amiaza târziu şi se termină într-o oră.

În Rio Pitocco (Brazilia, America de Sud) se prac-tică arderea în aer liber, după care urmează decorarea la cald cu două răşini topite, având probabil şi un rol prac-tic, de impermeabilizare a vasului (Godea 1995, 44).

Studierea tehnologiei ceramicii la populaţia Asurini do Xingu, un trib amazonian de pe malul râului Xingu (Brazilia), ne oferă informaţii interesante. Ca şi în cazul altor populaţii tradiţionale, olăritul este o ocupaţie ex-clusivă a femeilor, bărbaţii ajutând doar la transportul lutului şi la adunarea combustibilului (Silva 2008, 222). Practicarea olăritului este o activitate cu puternice im-plicaţii mistice şi cosmogonice, fiind însoţită de o serie de precauţii şi tabu-uri. Sursele de lut sunt considerate locuri periculoase, locuite de fiinţe supranaturale; de asemenea, sunt considerate spaţii feminine, bărbaţilor fiindu-le interzis accesul. Extragerea lutului (fig. 9,1) este o operaţiune ce implică multiple precauţii, în pri-mul rând, interdicţia participării femeilor gravide sau aflate la menstruaţie. O sursă de lut astfel „contamina-tă” este definitiv abandonată, deoarece vasele realizate

din acest lut crapă la ardere (Silva 2008, 225). Vasele sunt ridicate prin metoda „colacilor” de lut (fig. 9,2), realizându-se forme diverse, destinate gătirii, servitului, depozitării, dar şi săvârşirii unor ritualuri. Pentru ume-zirea pereţilor şi, mai ales, pentru netezirea pereţilor, olarul se foloseşte mult de propria salivă2; de aseme-nea, evită să bea sau să mănânce pe tot timpul lucru-lui cu lutul. După uscarea primară, vasele sunt expuse focului şi fumului din instalaţiile casnice, până devin negricioase (fig. 9,3). În aceeaşi zi, până să se răceas-că, vasele sunt arse în aer liber, în instalaţii circulare de mici dimensiuni, delimitate de pietre, cioburi, cărămizi. Vasele se aşează astfel, încât o suprafaţă cât mai mică să fie în contact cu solul (pe o parte, de obicei). Sunt acoperite cu scoarţă şi crengi de palmier babassu, care sunt aprinse, focul durând între 30 şi 50 de minute (fig. 9,4). În general, se arde câte un singur vas odată (fig. 9,5), temperatura maximă atingând între 650-750°C. În cazul arderii unui număr mai mare de vase (peste 6), este necesar mai mult combustibil, astfel încât se ating temperaturi de peste 800°C (Silva 2008, 229). Feme-ile-olar Asurini sunt foarte pretenţioase cu vasele lor: dacă, după ardere, au pete negre, datorate contactului cu combustibilul, recipientele sunt arse din nou, până se obţine o culoare uniformă, deschisă. După ce se răcesc, vasele sunt acoperite cu un pigment de culoare galben-deschisă (fig. 9,6), suport pentru pictura propriu-zisă: siluete umane, redate schematic, desenate cu pigmenţi roşii şi negri (fig. 9,7), reprezentând entităţi supranatu-rale - tayngava (Silva 2008, 231). Pentru fixarea pictu-rii, vasele sunt încălzite şi frecate la exterior cu o răşină a arborelui jatobá (Hymenaea courbaril). În interior este aplicată o altă răşină, obţinută din rădăcina arbo-relui tityva, pentru sporirea impermeabilităţii (fig. 9,8) (Silva 2008, 232).

Acelaşi mod de ardere a ceramicii este întâlnit şi într-o regiune intrată foarte puţin în contact cu civiliza-ţia industrială. Este vorba despre Papua-Noua Guinee. Aici, în satul Aibom, ceramica Chambri, însemnând vase întinse de mari dimensiuni (gugumbe – vase în care se face focul), vase pentru depozitare, vase-borcan, figurine etc. este arsă grămadă, în aer liber, cu frunze de palmier sagu. Arderea durează circa 30-60 de minute, atingându-se temperaturi destul de mici (max. 600°C), şi se opreşte când vasele ating culoarea portocalie (Leigh 1996).

În insula Viti Levu (cea mai mare din arhipelagul Fiji, alături de Vanua Levu) olăritul are o îndelungată tradiţie, fiind o îndeletnicire exclusivă a femeilor. Ca şi în alte cazuri, practicarea olăritului este condiţionată de o serie de tabu-uri: femeile care au de a face cu lutul trebuie să fi trecut în prealabil printr-o perioadă de ab-stinenţă sexuală3; de asemenea, femeilor însărcinate în

2 Pentru Asurini, saliva femeilor are proprietăţi speciale, binefăcătoare, de aceea este folosită şi în timpul gătitului (SILVA 2008, 226-227).

3 Obiceiul abstinenţei sexuale este aplicat, în Fiji, şi în cazul obiceiului „mersului prin foc”, preparării pigmentului negru pentru vopsirea stofelor, şi al exploatării sării (ROTH 1935, nota 1).


primele luni le este interzisă participarea la prelucrarea lutului. Dacă regulile sunt încălcate, există credinţa că vasele vor crăpa la uscare sau la ardere. Arderea, în aer liber, are loc în zile fără vânt într-un spaţiu din afara aşe-zării, pregătit anterior, prin aşternerea unui strat de ce-nuşă caldă, în scopul îndepărtării umezelii din sol, care ar putea determina crăparea vaselor. În centrul acestui sector se aşează o piatră mare, iar în jurul ei pietre mai mici, în cerc, delimitând astfel spaţiul arderii. Vasele sunt aranjate orizontal, cu fundul spre piatra centrală, sprijinite pe pietre mai mici, astfel încât aerul cald să poată circula şi pe sub ele. Sub vase, între ele, deasupra lor, dar şi în interior se aranjează combustibilul, frunze uscate de cocotier, alte frunze şi crengi. Acesta se aprin-de şi se aşteaptă până arde în totalitate, constituind un fel de pre-ardere, menită să înlăture umezeala rămasă în vase şi să evite şocul prea puternic al unei creşteri bruş-te de temperatură. După aceea, arderea este continuată cu combustibil cu putere calorică mai mare, lemn de co-cotier sau alţi arbori, şi lăsat să ardă fără a fi re-alimen-tat. Vasele capătă, în urma arderii, o culoare roşie, cu pete negricioase, în locurile de contact între vase sau cu lemnul de foc. Cu ajutorul unor prăjini de bambus, sunt extrase din jar, fierbinţi încă, şi curăţate de cenuşă cu o legătură de frunze. Vasele care nu sunt destinate gătitu-lui sunt tratate post-ardere: sunt aşezate pe un „trepied” improvizat din pietre şi frecate cu o răşină extrasă din arborele Kauri (Agathis Vitiensis), care le dă un aspect negru-lucios, cu rol estetic şi de sporire a impermeabili-tăţii deopotrivă (Roth 1935, 217-218.225-226).

În Central Moluccas, Indonezia, meşteşugul olări-tului este, de asemenea, o ocupaţie rezervată femeilor; dezvăluirea secretelor acestei ocupaţii bărbaţilor este considerată o încălcare a regulilor rituale; mai mult, bărbaţilor le este interzis să vadă sau să cunoască surse-le de extragere a lutului.

Un obicei interesant, legat de tratamentul post-ar-dere al vaselor, este cel practicat de olarii din San Nico-las, Filipine. Olăritul în această zonă este tot o ocupaţie în primul rând a femeilor, dar, spre deosebire de alte regiuni etnografice, bărbaţii participă la unele activităţi adiacente – extragerea şi transportul lutului, procurarea combustibililor, extragerea vaselor din foc etc. Arderea vaselor se face în aer liber; când vasele ating incandes-cenţa, sunt extrase din foc şi aşezate şi învelite în paie uscate, creându-se o atmosferă reducătoare, cu mult fum. În acest fel, pe pereţii vasului şi chiar în interiorul lor se fixează o mare cantitate de carbon, determinând o culoare neagră perfectă (Longacre, Xia, Yang 2000, 277).

Procedeul arderii ceramicii în aer liber este întâl-nit, foarte rar, şi în Europa. Femeile-olar, puţine ca număr, din Dalmaţia (Croaţia), Slovenia, Bosnia, Her-ţegovina şi Serbia îşi lucrează vasele cu mâna şi le ard

în aer liber, în interiorul gospodăriei (fig. 10) (Carlton 2008).

Nu am întâlnit atestat acest procedeu de ardere, cel puţin în sursele consultate de noi, la olarii de pe terito-riul României.

Vedem, aşadar, că arderea ceramicii în aer liber a fost şi este folosită de foarte multe populaţii, în regiuni diferite, aflate la foarte mare distanţă.

Gândirea arheologică tradiţională leagă existenţa unei ceramici abundente, cu categorii fine, arse complet şi uniform, de utilizarea unor instalaţii sofisticate. Ca o regulă în literatura arheologică românească (şi nu nu-mai), ceramica de bună calitate, arsă uniform şi complet (categoria ceramicii fine, în general) este susceptibilă a fi fost arsă în cuptoare, separat de combustibil, presupu-nere devenită aproape o cutumă, în ciuda cvasi-absenţei unor resturi de astfel de cuptoare. În schimb, ceramica mai precară, cu pete, ardere incompletă şi inegală, este atribuită, în condiţiile aceleiaşi absenţe a descoperirilor, arderii în gropi sau arderii deschise (eventual arderii pe vatră). Experienţa etnografică ne demonstrează că as-pectul final al ceramicii nu este întotdeauna un indiciu al instalaţiei de ardere folosite, în primul rând în sensul în care o ceramică de foarte bună calitate poate fi ob-ţinută, în anumite condiţii, într-o ardere deschisă, aşa cum arderea într-un cuptor, chiar cu separarea vaselor de combustibil, nu garantează calitatea şi aspectul de-săvârşit al vaselor.

În încercarea noastră de a demonstra (chiar şi nu-mai teoretic) utilizarea arderii în aer liber în culturile pre- şi protoistorice, plecăm de la premisa că absenţa dovezii nu înseamnă dovada absenţei. Considerentul lo-gic de la care pornim este că, date fiind cantităţile mari şi, uneori, foarte mari de ceramică, au avut loc arderi, şi avem motive să credem că, pentru cea mai mare parte a aşezărilor umane din această perioadă, manufacturarea cel puţin a unor categorii ceramice avea loc în interiorul fiecărei comunităţii (producţie locală). Spunem aceasta deoarece, în primul rând, dovezile arheologice nu sus-ţin existenţa unor centre mari de ceramică, capabile să asigure difuzarea pe o arie mai mult sau mai puţin ex-tinsă a produselor ceramice. În al doilea rând, difuzarea ceramicii, material cu fragilitate semnificativă, implică, după părerea noastră, mijloace adecvate de transport şi o anumită infrastructură (drumuri practicabile, în pri-mul rând). Or, nu credem că se poate afirma existenţa acestor condiţii, cel puţin pentru preistorie. În al treilea rând, materiile prime esenţiale4 pentru producerea cera-micii (lut, apă, combustibili), erau disponibile aproape pretutindeni, iar tehnologia de bază, deşi nu simplă, nu este, totuşi, o ştiinţă ermetică şi greu de stăpânit (spre deosebire, de exemplu, de reducerea minereurilor me-talice). În al patrulea rând, considerăm producerea ceramicii atât o ocupaţie importantă în economia unei

4 Nu luăm în considerare pigmenţii pentru pictură sau anumite tipuri de degresant, ale căror surse nu sunt totdeauna în proxi-mitatea comunităţii unde se produce ceramica.


comunităţi preistorice, cât şi un important mijloc de ex-presie artistică, o „semnătură”, un „act de identitate” al respectivei comunităţi, un aspect al „orgoliului colec-tiv”. Nu nesocotim, desigur, existenţa clară a schimbu-rilor între comunităţi ale unei culturi sau ale unor culturi diferite, care au ca subiect de multe ori obiecte ceramice (vezi nenumăratele „importuri”), însă nu putem crede că necesarul de ceramică al unei comunităţi putea pro-veni în totalitate din producţia unei alte comunităţi.

Aşadar, suntem de părere că urme minime ale unei producţii de ceramică trebuie căutate în interio-rul sau în jurul fiecărei aşezări. Pentru aşezările unde

nu s-au descoperit urme ale unor instalaţii perene de ardere a ceramicii (gropi sau cuptoare), şi nu numai, putem presupune ca tehnologie unică sau alternativă arderea în aer liber. Frecvenţa foarte mare a situaţii-lor etnografice de utilizare a acestei metode poate fi un bun argument, deşi numai deductiv. Aspectul şi caracteristicile fizice ale unei mari părţi a ceramicii din neo-eneolitic, epoca bronzului şi prima epocă a fierului pledează pentru o ardere în contact direct cu focul, la temperatură relativ scăzută, deci o posibilă ardere în aer liber.

Pentru o posibilă practicare a arderilor în aer liber, un argument în plus ar putea fi avantajele, demne de luat în considerare, ale acestui tip de instalaţie, faţă de cuptoare. În primul rând, nu necesită o construcţie propriu-zisă, ca în cazul cuptoarelor sau al gropilor, ci numai, eventual, o delimitare şi/sau preîncălzire/uscare a spaţiului desemnat. Apoi, arderea în aer liber este de scurtă durată, ceea ce însemnă atât economie de timp, cât şi reducerea riscului de expunere la schimbările vre-mii (vânt, ploaie). În continuarea acestei idei, o durată mai scurtă a arderii înseamnă o cantitate considerabil mai mică de combustibili decât în cazul cuptoarelor; dat fiind şi faptul că, în preistorie, lemnul necesar pentru arderea în cuptoare era destul de greu de procurat, nu din cauza disponibilităţii reduse, ci a efortului necesar pentru tăiere, despicare, mărunţire, arderea în aer liber apare ca o soluţie mult mai economică.

În paginile dedicate arderii în aer liber, am subli-niat în câteva rânduri faptul că această operaţiune se realizează în afara aşezării, din cauza pericolului de incendiu. De asemenea, frecvent, arderea vaselor este o acţiune care implică anumite ritualuri, interdicţii şi tabu-uri; unul dintre ele este izolarea olarului atât în timpul manufacturării vaselor, cât şi la ardere, de teama energiilor negative din partea unor membri ai comu-nităţii, care ar putea duce la spargerea vaselor. Dacă astfel de ardere s-a utilizat în preistorie, probabil, din considerente asemănătoare, ar fi avut loc în afara aşe-zărilor. Săpăturile arheologice având, de obicei, şi lo-gic, drept scop cercetarea aşezărilor şi a imediatei lor împrejurimi, sau a necropolelor, devine cu atât mai dificilă descoperirea şi recunoaşterea unor astfel de suprafeţe. Avem însă încrederea că viitoarele cercetări arheologice, coroborate cu aceste date etnografice şi, eventual, cu diferite analize asupra ceramicii, vor lă-muri această problemă.

Nu avem pretenţia ca, prin acest demers, să fi făcut pasul de la simpla etalare a unor situaţii etnografice şi deducţie spre o analiză etnoarheologică în sensul desci-frării mecanismelor de analogie între comportamentele din prezent şi cele din trecut, însă avem credinţa că un astfel de exerciţiu ne poate împiedica să gândim prea simplist; diversitatea etnografică poate fi o sursă de ana-logii, un fond necesar pentru o înţelegere mai nuanţată a proceselor tehnologice, a organizării şi contextului social din trecut.

Fig. 10. Arderea ceramicii în aer liber: 1. Grič (Slovenia); 2-3. Potravlje, Dalmatia (Croaţia) (după CARLTOn 2008).


BibliografieCarlton 2008: R. Carlton, The Role and Status of Women in the Pottery-Making Traditions of the Western Balkans. Interpreting Ceramics, 10, http://www.uwic. ac.uk/icrc/issue010/articles/04.htm (consultat 15.03.2009).Colussy 2004: T. Colussy, The Process of Hopi-Tewa Pottery Making. http://www.u. arizona.edu/ic/mcbride/ws200/colu.htm (consultat 20.08.2004).Culwick 1935: G. M. Culwick, Pottery among the Wabena of Ulanga, Tanganyika Territory. Man 35, 1935, 165-169. Dittert, Plog 2004: A. E. Jr. Dittert, F. Plog, Generations In Clay, Pueblo Pottery of the American Southwest. http://www.noteac-cess.com/Texts/Generations/GIntro.htm (consultat 20.08.2004)Donau 2004: S. Donau, Apprentice to the earth.http://www.mukondeni.com/html/ Lillian%20 Munyai.htm (consultat 19.08.2004)Dorman 1938: M.H. Dorman, Pottery among the Wangoni and Wandendehule, Southern Tanganyika. Man 38, 1938, p. 97-102. Godea 1995: I. Godea, La ceramique (Timişoara 1995).Gosselain 1992: O.P. Gosselain, Technology and Style: Potters and Pottery Among Bafia of Cameroon. Man, NS, 27, 1992, 3, 559-586. Grigorescu 1985: I. Grigorescu, La nord de Rio Grande (Bucureşti 1985).Handler 1964: J. S. Handler, Notes on Pottery-Making in Antigua. Man, 64, 1964, 150-151. Hodder 1982: I. Hodder, Symbols in action. Ethnoarchaeological studies of material culture (Cambridge, 1982).Leigh 1996: C. Leigh, Chambri Pottery - Aibom Village, Chambri Lakes, ESP, Papua New Guinea, http://www.art-pacific.com/artifacts/nuguinea/potschmc.htm (consultat 19.08.2004)Longacre, Xia, Yang 2000: W. A. Longacre, J. Xia, T. Yang, I Want to Buy a Black Pot. JAMT, 7, 4, 2000, 273-293. Peterson 1997: S. Peterson, Pottery by American Indian Women. http://www.sla.purdue. edu/WAAW/Peterson/Petersonessay2.html (consultat 22.08.2004).Prindle 2004: T. Prindle, Firing native american pottery outside in a fire pit. http://www.nativetech .org/pottery/firing.htm (con-sultat 20.08.2004)Roller 1999: C. Roller, Art of the Southwest pottery. http://www.canyonart.com /roller.htm (consultat 21.08.2004).Roth 1935: K. Roth, Pottery Making in Fiji. The Journal of the Royal Anthropological Institute of Great Britain and Ireland 65, 1935, 217-233. Roy 2003: C. D. Roy, African Pottery Techniques, http://www.uiowa.edu/~intl/rft/ pottery.html (consultat 21.08.2004).Schimelman 1997: E. Schimelman, In Ghana, Pottery is Women’s Work.http://www .studiopotter.org/articles/?art=art0011 (consultat 20.08.2004).Silva 2008: F. A. Silva, Ceramic Technology of the Asurini do Xingu, Brazil: An Ethnoarchaeological Study of Artifact Variabi-lity. JAMT, 15, 2008, 217¬-265.Taylor 2004: G. Taylor, Basotho Pottery. http://www.lesoff.co.za/artline/Traditional/ BasothoPottery.htm (consultat 20.08.2004)Traore 1994: F. Traore, Cercetari etnoarheologice asupra ceramicii şi olăritului tradiţional din satul Manta (Republica Mali). AMN, 26-30, 1994, 535-549.Youngblood 2004: N. Youngblood, The Old Ways. http://www.nancyyoungbloodinc. com/pottery.html (consultat 20.08.2004)http://www.traditionsgambia.com/pottery.htm (consultat 20.08.2004).http://www.dargiles.com/togo/index.htm# (consultat 20.08.2004).http://www.aber.ac.uk/ceramics/history.htm (consultat 21.08.2004).

Felix-Adrian Tencariu, doctor în istorie, Departamentul Ştiinţe al Universităţii “Alexandru Ioan Cuza” Iaşi, Str. Lascăr Catargi nr. 54, 700107, România. E-mail: [email protected]

NOTĂ ARHEOZOOLOGICĂ PRIVIND UNELE RESTURI DE PEŞTI ATRIBUITE STRATULUI CUCUTENI B, DIN TELL-UL

DE LA PODURI-DEALUL GHINDARU (JUDEŢUL BACĂU, ROMÂNIA)1

Florentina OLENIUC, Luminiţa BEJENARU, Iaşi

Resturile de peşti identificate într-un context arheologic atribuit culturii Cucuteni, faza B, din tell-ul de la Poduri-Dealul Ghindaru sunt descrise în termenii identificării anatomice şi taxonomice. Speciile de peşti discutate în prezenta lucrare sunt crapul (Cyprinus carpio) şi mreana (Barbus barbus).

Археозоологическая заметка по поводу некоторых остеологических остатков рыб, относящихся к слою Кукутень Б из теля у с. Подурь-Дялул Гиндару (жудец Бакэу, Румыния). Костные остатки рыб, обнаруженные в археологическом контексте, относящегося к культуре Кукутень, фазе Б, из теля у села Подурь-Дялул Гиндару, описаны в терминах анатомической и таксономической идентификации. В статье анализированы два вида рыб – карп (Cyprinus carpio) и обыкновенный усач (Barbus barbus).

Archaeozoological note on fish remains assigned to Cucuteni B level of Poduri-Dealul Ghindaru Tell (Bacau

County, Romania). Fish remains identified in an archaeological context dated as Cucuteni Culture, phase B, from Po-duri-Dealul Ghindaru tell, are described in terms of their anatomical and taxonomical identification. The fish species discussed in the present paper are carp (Cyprinus carpio) and barbel (Barbus barbus).

Key words: Archaeozoology, Cucuteni Culture, fish, carp, barbell.

Tell-ul de la Poduri, din judeţul Bacău, este aşezat pe partea dreaptă a râului Tazlău, pe locul denumit Dea-lul Ghindaru, la o altitudine absolută de 429 m. Săpătu-rile sistematice au pus în evidenţă mai multe depuneri succesive de locuire, însumând o grosime de circa 4,5 m de sedimente atribuite culturilor Precucuteni, Cucu-teni şi epocii bronzului (Monah ş.a. 2003).

Datele arheozoologice indică ca principale îndelet-niciri ale populaţiei cucuteniene creşterea animalelor şi vânătoarea. Poziţia geografică şi relativ bogata reţea hi-drografică a zonei ar fi putut favoriza şi pescuitul, astfel încât să constituie o sursă auxiliară de hrană, bogată în proteine, vitamine, minerale şi grăsimi nesaturate.

Zonarea altitudinală actuală a ihtiofaunei în aria Sub-carpaţilor Răsăriteni din judeţul Bacău (Lupu ş.a. 1972), realizată în acord cu caracteristicile eto-ecologice ale peş-tilor (Ion ş.a. 2003), indică o întrepătrundere a speciilor de pâraie şi râuri mici din zona montană (păstrăvul indigen - Salmo trutta fario, lipanul - Thymallus thymallus, moioaga - Barbus meridionalis), cu speciile de râuri montane mari (afluenţii de ordinul întâi ai Trotuşului), precum zglăvoaca - Cottus gobio, boişteanul - Phoxinus phoxinus, şi cu cele specifice Siretului, între Bacău şi Focşani, precum clea-

nul - Leuciscus cephalus, scobarul - Chondrostoma nasus, mreana - Barbus barbus şi crapul - Cyprinus carpio.

Din punct de vedere arheologic, dovezile privind pescuitul în aria culturii Cucuteni sunt destul de rare, doar plase şi greutăţi de lut ars descoperite la Truşeşti (Petrescu-Dâmboviţa ş.a. 1955), ultimele putând fi utili-zate de comunităţile eneolitice şi în alte scopuri (Cucoş 1999). În eşantioanele arheozoologice din aria culturii Cucuteni faza B, de la Cucuteni-Băiceni (Haimovici 1969), Valea Lupului (Haimovici 1962), Mihoveni (Hai-movici 2001), Livezi (Haimovici, Ungurianu 2002), Mi-toc-Valea lui Stan (Haimovici 1980), Ghelăieşti-Nedeia (Haimovici 1999) şi Feteşti (Cavaleriu, Bejenaru 2007), cât şi în cele de faza A (Cavaleriu, Bejenaru 2009), nu au identificate până în prezent resturi de peşte.

Deşi până în prezent nu au fost indentificate în tell-ul de la Poduri-Dealul Ghindaru nici oase de peşte şi nici unelte specifice, precum cârlige de undiţă sau har-poane, pescuitul ar fi fost totuşi posibil de realizat de către locuitori eneolitici şi cu ajutorul coşurilor din nu-iele sau/şi plaselor. Trebuie remarcate însă descoperirile de greutăţi, care ar fi putut fi folosite şi pentru plasa de pescuit (Monah ş.a. 2007).

1 Dorim să mulţumim şi pe această cale echipei de arheologi de la Complexul Muzeal Judeţean Neamţ, coordonată în campania arheologică 2006 de la Poduri-Dealul Ghindaru de către domnii dr. Dan Monah (Institutul de Arheologie Iaşi) şi dr. Gheorghe Dumitroaia (Complexul Muzeal Judeţean Neamţ), pentru încredinţarea spre studiu a resturilor arheozoologice, cât şi pentru precizările de ordin stratigrafic.

Mulţumim domnului Dick C. Brinkhuizen, de la Rijksuniversiteit Groningen (Olanda), pentru sprijinul acordat în vederea identificării resturilor de peşti.

Prezentul studiu a fost realizat în cadrul proiectelor de cercetare PN II CNCSIS Idei_2116/2008 şi CNCSIS-BD 304/2008-2010.


164 Florentina OLENIUC, Luminiţa BEJENARU

Cele trei resturi de peşti, care fac obiectul de stu-diu al prezentei note, au fost identificate într-un context atribuit, de către echipa de arheologi, culturii Cucuteni, faza B, fiind recoltate în campania desfăşurată în anul 2006, sub coordonarea arheologilor Dan Monah şi Ghe-orghe Dumitroaia (Monah ş.a. 2007).

Identificarea anatomică şi taxonomică a fost de-finitivată cu ajutorul colecţiei ihtiologice de referinţă din cadrul Institutului de Arheologie din Groningen (Olanda), unde s-a apreciat, de asemenea, mărimea şi greutatea unui exemplar de peşte. Pentru identificarea anatomică s-au folosit şi atlase osteologice pentru peşti (Brinkhuizen 1989; Radu 2006).

Cele 3 vestigii ihtiofaunistice sunt reprezentate de două resturi de crap (Cyprinus carpio) şi unul de mreană (Barbus barbus). Cele două resturi de crap fac parte din centura scapulară (un supracleitrum, drept, întreg – Fig. 1,a) şi din zona operculară (un fragment de subopercu-lar, drept). S-a estimat mărimea unui exemplar, de circa 50 cm lungime şi aproximativ 2 kilograme în greutate. Prezenţa crapului este considerată comună pentru apele dulci, liniştite, cu un bogat suport nutritiv, fiind apreci-at îndeosebi pentru carnea sa. Mreana este reprezentată printr-un fragment de subopercular, drept (Fig. 1,b).

Prezenţa resturilor ihtiologice în arealul cucutenian din faza B, din zona subcarpatică a Moldovei, poate fi acceptată cel puţin teoretic, fiind susţinută mai cu sea-

mă de argumentele ce privesc potenţialul de valorifica-re prin pescuit a unei resurse de proteină cu o valoarea superioară. Sperăm ca studiile ulterioare să contribuie cu noi date, inclusiv de datare absolută, care să ateste în mod clar practicarea pescuitului.

Fig. 1. Resturi de peşti: a, supracleitrum de crap (Cyprinus carpio); b, subopercular de mreana (Barbus barbus).

BibliografieBrinkhuizen 1989: D.C. Brinkhuizen, Ichthyo-Archeologisch Onderzoek: Methoden en Toepassing aan de Hand van Romeins Vismateriaal uit Velsen (Nederland). Teză de doctorat, Rijksuniversiteit Groningen (Olanda 1989).Cavaleriu, Bejenaru 2007: R.S. Cavaleriu, L. Bejenaru, Archaeozoological Note Concerning the Archaeological Complex from Feteşti, Suceava County. Analele Ştiinţifice ale Universităţii “Alexandru Ioan Cuza” Iaşi, Secţiunea Biologie Animală, tom. LIII, 2007, 303-306.Cavaleriu, Bejenaru 2009: R.S. Cavaleriu, L. Bejenaru, Cercetări arheozoologice privind Cultura Cucuteni, faza A (Iaşi 2008).Cucoş 1999: Şt. Cucoş, Faza Cucuteni B în zona Subcarpatică a Moldovei (Piatra Neamţ 1999).Haimovici 1969: S. Haimovici, Studiul preliminar al resturilor de faună descoperite în săpăturile din 1961, în staţiunea neolitică de la Cucuteni-Băiceni. AM 6, 1969, 290-293.Haimovici 1980: S. Haimovici, Studiu preliminar al materialului faunistic din aşezarea cucuteniană de la Mitoc-Valea lui Stan (judetul Botoşani). Carpica XXXIII, 1980, 41-52.Haimovici 1999: S. Haimovici, Determinarea resturilor de faună descoperite în staţiunea neolitică Ghelăieşti-Nedaia. In: Şt. Cucoş, Faza Cucuteni B în zona subcarpatică a Moldovei (Piatra Neamţ 1999). Haimovici 2001: S. Haimovici, Studiul arheozoologic al resturilor găsite în situl cucutenian de la Mihoveni, corelat cu figurinele zoomorfe descoperite în aceeaşi staţiune. Anuarul Muzeului Bucovinei, Suceava 26-28, 2001, 145-157.Haimovici, Ungurianu 2002: S. Haimovici, A. Ungurianu, Studiul materialului arheozoologic din situl de la Livezi (sfârşitul cucutenianului B). AM 25, 2002, 279-291.Ion ş.a. 2003: I. Ion, C. Ion, N. Valenciuc, C. Gache, Zoologia vertebratelor. Editura Universităţii “Alexandru Ioan Cuza” (Iaşi 2003).Lupu ş.a. 1972: N.N. Lupu, I. Văcăraşu, C. Brânduş, Judeţul Bacău (Bucureşti 1972).Monah ş.a. 2003: D. Monah, Gh. Dumitroaia, F. Monah, C. Preoteasa, R. Munteanu, D. Nicola, Poduri-Dealul Ghidaru. O Troie în Subcarpaţii Moldovei (Piatra Neamţ 2003).Monah ş.a. 2007: D. Monah, Gh. Dumitroaia, R. Munteanu, C. Preoteasa, D. Garvăn, L. Uţă, D. Nicola, Poduri, com. Poduri, jud. Bacău. Punct: Dealul Ghindaru. Cronica cercetărilor arheologice din România – campania 2006, Institutul de Memorie Culturală, 2007, 274-275.Petrescu-Dâmboviţa ş.a. 1955: M. Petrescu-Dâmboviţa, A. Niţu, N. Zaharia, M. Dinu, Şantierul arheologic de la Truşeşti. SCIV 6, 1-2, 1955, 165-194.Radu 2006: V. Radu, Atlas for the Identification of Bony Fish Bones from Archaeological Sites. Editura Contrast (Bucureşti 2005).Хаймович 1962: С. Хаймович, Сравнительное изучение фаунистических остатков эпох неолита и бронзы, найденных в поселе-нии у Валя Лупулуй. Analele Ştiinţifice ale Universităţii “Alexandru Ioan Cuza” Iaşi, s. II, Ştiinţele Naturii, tom. 8, fasc. 2, 1962, 291-326.

Florentina Oleniuc, doctorand în biologie, Facultatea de Biologie, Universitatea “Alexandru Ioan Cuza” Iaşi, Bd. Carol I, 20A, 700505, Iaşi, România, [email protected]ţa Bejenaru, conferenţiar, doctor în biologie, Facultatea de Biologie, Universitatea “Alexandru Ioan Cuza” Iaşi, Bd. Carol I, 20A, 700505, Iaşi, România, [email protected]

SHEEP AND GOAT VALUATION IN THE COMMUNITIES OF THE SANTANA OF MURES–ČERNJACHOV CULTURE (4TH-5TH CENTURIES)

IDENTIFIED ON THE TERRITORY OF ROMANIA

Simina STANC, Luminita BEJENARU, Iaşi

Valorificarea ovicaprinelor în comunităţile culturii Sântana de Mureş-Černjachov (sec. IV-V) identificate pe teritoriul României. În prezenta lucrare sunt analizate resturile de oaie (Ovis aries) şi capră (Capra hircus), specii care din punct de vedere zootehnic sunt cunoscute sub numele de ovicaprine, descoperite în cursul săpăturilor arheologice derulate în aşezări şi necropole datând din sec. IV–V d.Hr. (cultura Sântana de Mureş-Černjachov), de pe teritoriul României. În cadrul grupului ovicaprine, ovinele sunt dominante atât ca număr de resturi – NISP, cât şi ca număr de indivizi estimaţi – NMI. Ambele specii (oaia şi capra) erau utilizate pentru produsele secundare, cât şi cele primare: lapte, blană, carne, capacitate de reproducere; pe de altă parte, mai aveau valoare de ofrandă, fiind depuse în morminte în cursul ritualului funerar, fie animalul în întregime, fie numai părţi ale corpului. În cadrul şeptelului din diverse aşe-zări, ovicaprinele se situează pe locul al doilea, după vita domestică. Pe baza estimării vârstei de sacrificare (realizată cu ajutorul dentiţiei) au fost observate unele modalităţi de selecţie a ovicaprinelor. Pentru comunităţile Sântana de Mureş-Černjachov animalul preferat pentru a fi depus ca ofrandă era oaia/capra, mai ales exemplare tinere, cu vârsta mai mică de un an. Datele metrice pentru ovicaprinele de pe teritoriul României, de-a lungul secolelor IV-V sunt ase-mănătoare cu ale ovicaprinelor descoperite în alte zone din Europa; ovicaprinele identificate sunt de talie mică şi medie.

Разведение овец и коз в общностях культуры Сынтана де Муреш-Черняхов (IV-V вв. н.э.) на терри-тории Румынии. В статье анализируются кости овец (Ovis aries) и коз (Capra hircus), которые с зоотехни-ческой точки зрения известны под названием мелкий рогатый скот, обнаруженные в ходе археологических раскопок на поселениях и в могильниках IV–V вв. н.э. (культура Сынтана де Муреш-Черняхов) на терри-тории Румынии. В составе группы мелкого рогатого скота овцы доминируют как численностью остеоло-гических остатков, так и по оценке минимального количества особей. Оба вида животных (овца и коза) выращивались ради вторичных, но и первичных продуктов: молоко, шкуры, шерсть, мясо, репродуктивной способности; с другой стороны, они использовались и в качестве жертвоприношений в ходе погребального обряда, когда в могилу помещали целую тушку или только части животного. В составе домашнего стада разных поселений, овцы и козы занимают второе место, после коровы. При определении убойного возраста (на основании находок зубов) были замечены некоторые приемы селекции овец и коз. Для сообществ куль-туры Сынтана де Муреш-Черняхов характерно использование в качестве жертвоприношения овцы/козы, больше молодых особей, в возрасте менее года. Метрические данные для овец/коз с территории Румынии, на протяжении IV-V вв. н.э., аналогичны с данными овец/коз из раскопок других европейских зон; особи от-носятся к малым и средним размерам.

This paper presents the skeletal assemblages of sheep (Ovis aries) and goat (Capra hircus), zootechnically named ovicaprines, recovered during the archaeological excavations in settlements and tombs of the necropolises of the 4th-5th centuries (Santana of Mures-Černjachov Culture) on the territory of Romania. Within the ovicaprines group, sheep is dominating as number of remains and minimum number of individuals. Both species, sheep and goat, were used for their secondary and primary products: milk, wool, meat, skins, reproductive capacity; on the other hand, parts of the body or the entire body of the animals had their value as offerings and they were deposited in the tombs during the funeral ritual. Within the livestock of various settlements, ovicaprines are situated on the second place, after the cattle (depending on number of identified remains – NISP, and minimum number of individuals - MNI). Based on their age of sacrifice, estimated on dentition, some patterns were observed for the ovicaprine selection. The preferred animals for offerings within the Santana of Mures-Černjachov culture were sheep/goat, especially the young ones, under one year old. The osteometrical parameters of the ovicaprines on the Romanian territory during the 4th-5th centuries are similar with those discovered on other areas of Europe and the shoulder height estimated was relatively low and medium.

Key words: sheep/goat, Santana of Mures-Černjachov Culture, Romania.


166 Simina STANC, Luminiţa BEJENARU

The area of the Santana of Mures-Černjachov Cul-ture is very wide (more than one million square kilo-metres) over wide territories of Romania and Ukraine. The Santana of Mures-Černjachov settlements, spread along valleys and close to important springs, are very large and unfortified. The main activity of the popula-tion in most of the settlements was agriculture. The ne-cropolises belonging to these settlements were often of great dimensions, for instance, those at Valea Seaca and Mihalaseni (Fig. 1) contained more than 500 tombs, or those at Danceni and Targsor with more than 300 tom-bs. In all necropolis incineration and inhumation were practised in different proportions. Inside this culture the population was certain to have contained Dacians, Gots

and Sarmatians. The tombs, especially of women and children contain a rich inventory represented by ador-ning accessories, useful things for toilet (bone combs, beads, pendants), objects for domestic use (awls, kni-ves, bone tubs, needles, spindle whorls) and food offe-rings (Ionita 2001)

The zootechnical group named ovicaprines, in-cluding the species Ovis aries (sheep) and Capra hir-cus (goat), was used for their secondary and primary products: milk, wool, meat, skins, reproductive capa-city; the bones for household items – awls, needles; on the other hand, parts of the body or the entire body of the animals had their value as offerings and they were deposited in the tombs during the funeral ritual.

Fig. 1. Map of Romania showing the Santana of Mures-Černjachov necropolis and settlements.

Use of ovicaprines as nourishmentIn all the settlements under archaeozoological

study (Fig. 1) the livestock was predominantly cattle (Bos taurus), with ovicaprines on the second place in four of the five cases. At Podeni, a settlement in the pre-Carpathian area, pig (Sus domesticus) was dominating over ovicaprines. In the plain settlements (Nicolina, Gara Banca, Valea Seaca), on the contrary, ovicaprines were more frequent than pig. Among the sample at Gara

Banca, ovicaprines exceed even the number of cattle, as the minimum number of estimated individuals (Fig. 2). Within the ovicaprines group the sheep (Ovis aries) is dominating (as number of remains and minimum num-ber of individuals). Beside these species which are pre-dominant (cattle, sheep/goat and pig), remains of other domestic mammals have been identified: horse (Equus caballus) and dog (Canis familiaris), the last species being absent only at Valea Seaca.

167Sheep and goat valuation in the communities of the Santana of Mures–Černjachov Culture

In general, ovicaprines were sacrificed at mature age (Fig. 3). A selection has been observed in the use of the animals according to dental age, in all the settle-ments under study. For meat, ovicaprines were sacri-ficed at one or two years of age, while for secondary products (milk, wool, reproductive capacity) they were sacrificed at the age of 3-5 years (Table 1).

Table 1. Age at death for sheep/goat identified in settle-ments, based on dentition.

AGE Gara BancaMNI %

NicolinaMNI %

Podeni MNI %

0-1 year 5 18.52 2 14.297 36.84

1-2 years 3 11.11 4 28.572-3 years 6 22.22 -

8 42.113-4 years 1 3.7 2 14.294-5 years 9 33.33 3 21.43over 5 years 3 11.11 3 21.43over 7-8 years - - 4 21.05Total MNI 27 100 14 100 19 100

Use of ovicaprines in burial ritualsFor all necropolises from which faunal remains

has been analysed (Fig. 1), from inhumation tombs and which represent meat offerings, the predominant speci-es was Ovis aries/Capra hircus (considering the NISP and MNI). In most cases, parts of animals were depo-sited, especially the head and the end parts of limbs; cases of whole animals are very rare. In some tombs, ovicaprines were the only offering, while in other tom-bs remains of two or even three species were present (Ovis/Capra, Gallus domesticus, Sus domesticus, Bos taurus). Young ovicaprines, under or about one years of age were preferred (Table 2).Table 2. Age at death for sheep/goat identified in necropolis, based on dentition.

Necro-polis References

0-1 year MNI

1-2 years MNI

2-3 years MNI

3-4 years MNI

4-5 years MNI

8-10 years MNI

Targsor Diaconu, 1965 7 - - - - -

Spantov Mitrea, Pre-da, 1966 5 - - - - -

Bogdan-esti

Haimovici, 1994 5 2 - - - -

Letcani Haimovici, 1975 5 1 - - - -

Barcea Haimovici, 1988 4 1 - - 2 -

Valea Seaca

Haimovici, 1994 14 5 - - 1 -

Mihala-seni

Haimovici, 1988; 1989 38 3 1 2 - 1

Morphometric descriptionFor sheep/goat a smaller minimal limit, for the

metrical parameters (Fig. 4-5), has been observed in the samples from the necropolis as compared to those from the settlements. This has been explained by the fact that the measurements were made on bones with the distal epiphyses not soldered to the diaphyses (the bones belonged, in most cases, to sheep sacrificed at 9-14 months).

Fig. 2. Sheep/goat frequencies in archaeozoological samples (niSP - number of identified specimens; Mni - minimum number of individuals).

Fig. 3. Frequencies of immature/mature for sheep/goat (dental age).

Fig. 4. Metrical variation of the sheep/goat tibia (distal breadth: minimum, mean, maximum).

The estimation of the withers heights was made using Schramm coefficients for Capra hircus and Te-ichert coefficients for Ovis aries (Fig. 6). Only two va-

168 Simina STANC, Luminiţa BEJENARU

lues have been estimated for goat, 55.97 cm at Nicolina and 64.08 cm at Gara Banca. More values have been estimated for sheep (Fig. 6), and they are similar to tho-

se estimated for the same period (4th-5th centuries), in European settlements outside the limits of this culture (Fig. 7).

Fig. 5. Metrical variation of the sheep/goat humerus (distal breadth: minimum, mean, maximum).

Fig. 9. Ovis aries and Capra hircus mandibles identified at Gara Banca settlement.

Fig. 6. Metrical variation of the sheep withers heights (mini-mum, mean, maximum), in sites of Santana of Mures-Čern-jachov Culture.

Fig. 7. Metrical variation of the sheep withers heights (mini-mum, mean, maximum), in sites of Europe (4th-5th centu-ries) (after Audoin Rouzeau, 1991).

Fig. 8. Ovis aries bones identified at Gara Banca settlement.Fig. 10. Restes of Ovis aries/Capra hircus found in tombs at Miorcani necropolis.

169Sheep and goat valuation in the communities of the Santana of Mures–Černjachov Culture

BibliographyAudoin Rouzeau 1991: F. Audoin Rouzeau, La taille du mouton en Europe de làntiquite aux tepms modernes. Fiches dòsteologie pour làrcheologie, serie B: Mammiferes, no.3, APDCA, Juan-les-Pines, Paris, 1991, 3-36.Diaconu 1965: Gh. Diaconu, Târgşor, necropola din secolele III-IV e.n. (Bucureşti 1965).Haimovici 1966: S. Haimovici, Studiul preliminar al resturilor de faună de la Smârdanu. SCIV 17, 2, 1966, 401-404.Haimovici 1975: S. Haimovici, Studiul resturilor faunistice ca ofrandă în cimitirul de la Leţcani (jud. Iaşi). AM VIII, 1975, 287–291.Haimovici 1988: S. Haimovici, Ľ étude des restes animaliers déposés comme offrade dans les tombes de la necropole de la Barcea (IV-V siecle n.e) appartenant a la culture Sîntana de Mureş-Černjachov. An. Şt. ale Univ. “Al. I. Cuza” Iaşi, T. XXXIV, s. II, Biologie, 1988, 59-60.Haimovici 1988: S. Haimovici, Studiul materialului paleofaunistic depus ca ofrande in mormintele din necropola birituală de la Mihălăşeni (jud. Botoşani) aparţinând culturii Sîntana de Mureş (sec. IV e.n.). Hierasus VII-VIII, 1988, 235–258.Haimovici 1989: S. Haimovici, Studiul materialului paleofaunistic depus ca ofrande in mormintele din necropola birituală de la Mihălăşeni (jud. Botoşani) aparţinând culturii Sîntana de Mureş (sec. IV e.n.). Hierasus IX, 1989, 195-228.Haimovici 1994: S. Haimovici Studiul resturilor faunistice depuse ca ofrande în mormintele din două necropole – Valea Seacă şi Bogdăneşti (jud. Vaslui) – aparţinând culturii Sântana de Mureş. Carpica XXV, 1994, 141-158.Haimovici, Comănescu, Scutelnicu 1992: S. Haimovici, G. Comănescu, L. Scutelnicu, Studiul arheozoologic al materialului aparţinând culturii Sântana de Mureş din aşezarea de al Podeni (jud. Suceava). AMB XVII-XVIII-XIX, 1992, 25-35.Ioniţă 2001: I. Ioniţă, Populaţia locală în secolul al IV-lea în regiunile extracarpatice. In: Istoria Românilor, vol. II (coord. D. Protase, A. Suceveanu) (Bucureşti 2001), 617-637. Mitrea, Preda 1966: B. Mitrea, C. Preda, Necropole din secolul al IV-lea e.n. în Muntenia (Bucureşti 1966).Stanc 2006: S. Stanc, Relaţiile omului cu lumea animală. Arheozoologia secolelor IV-X d.Hr. pentru zonele extracarpatice de est şi de sud ale României (Iaşi 2006).Stanc, Bejenaru 2004: S. Stanc, L. Bejenaru, Animal offerings found in Necropoleis belonging to Santana of Mures-Cerniahov culture from the east and the south extra-Carpathian Zones of Romania. Behaviour Behind Bones: The zooarchaeology of ritual, religion, status and identity, edited by Sharyn Jones O’Day, Wim Van Neer, Anton Ervynck, Oxbow Books, UK, 2004, 14-19.

Simina STANC, Doctor of Biology, “Alexandru Ioan Cuza” University, Faculty of Biology, Carol I Bd., 20A, 700505, Iasi, Romania, [email protected]

Luminita BEJENARU, Doctor of Biology, “Alexandru Ioan Cuza” University, Faculty of Biology, Carol I Bd., 20A, 700505, Iasi, Romania, [email protected].

Lucrarea doamnei Luminiţa Bejenaru se înscrie ca tematică în cadrul cercetărilor interdisciplinare privind trecutul istoric, valorificând resturile faunistice rămase din contextul diverselor activităţi umane şi descoperite prin săpături arheologice.

Această lucrare reprezintă o sinteză arheozoologică referitoare la Moldova medievală, realizată pe baza cer-cetărilor echipei coordonate de doamna conf. Luminiţa Bejenaru şi a datelor selectate din literatura de speciali-tate, prin care aduce o contribuţie însemnată la cunoaş-terea interrelaţiilor dintre om şi animale în această peri-oadă istorică. În total, au fost luate în studiu eşantioane provenite din 21 de aşezări, amplasate pe ambele maluri ale Prutului şi care însumează 46.000 resturi faunisti-ce. Interpretarea rezultatelor cercetării s-a făcut, pe de o parte, din perspectivă zoologică, urmărindu-se carac-terizarea morfologică şi răspândirea diferitelor specii animale, iar pe de altă parte, din perspectivă istorică, deoarece conturează rolul pe care îl aveau animalele în viaţa oamenilor, cât şi modalităţile de exploatare a unor specii animale.

Prima parte a lucrării prezintă cadrul general de studiu, punctând rolul arheozoologiei în cercetarea in-terdisciplinară a vechilor comunităţi umane, cadrul ge-ografic şi istoric al zonei luate în studiu, metodologia de studiu şi caracterizarea generală a eşantioanelor faunis-tice; în vederea caracterizării eşantioanelor s-a urmărit o grupare a siturilor pe zone, individualizate prin relief, climă şi vegetaţie, după cum urmează: Podişul Sucevei, Câmpia Moldovei, Podişul Bârladului, zona pericarpa-tică a Moldovei şi Podişul Moldovenesc la est de Prut.

În capitolul al doilea sunt prezentate eşantioanele din punct de vedere arheozoologic, cu ajutorul unor ta-bele de cuantificare a resturilor faunistice. Aceste tabele cuprind proporţiile speciilor identificate, atât sub rapor-tul numărului de resturi, cât şi al numărului minim de indivizi estimaţi.

În Capitolul 3 au fost surprinse unele caracteris-tici socio-economice ale comunităţilor umane care au locuit în aşezările arealului geografic studiat. În aceste pagini, au fost evidenţiate particularităţi ale economiei animaliere ale populaţiilor studiate, sub aspectul pon-derii unor activităţi cum sunt pescuitul, vânătoarea şi creşterea animalelor. În cazul resturilor de peşti, încă de la început, este precizat faptul că acestea au fost sub-evaluate în cadrul cercetării siturilor, din cauza fragi-

lităţii şi dimensiunilor lor, cât şi nepracticării cernerii sedimentului în timpul săpăturii arheologice. Datele de ordin arheozoologic sunt corelate cu cele de ordin isto-riografic, făcându-se trimitere la diverse documente şi surse medievale scrise. Urmărindu-se tabelele de cuan-tificare a resturilor faunistice s-a observat că resturile de mamifere sălbatice au o pondere redusă în eşantioanele studiate, concluzionându-se că vânătoarea avea o im-portanţă relativ scăzută pentru respectivele comunităţi.

În ceea ce priveşte a treia activitate, s-a constatat că în cadrul economiei aşezărilor medievale din Moldova creşterea animalelor a avut o pondere majoră în raport cu celelalte activităţi; pentru cele mai multe aşezări şeptelul era dominat de bovine, porcine şi ovicaprine, raportul acestora variind în funcţie de factori geografici, etnici sau religioşi. În aşezările medievale studiate, gos-podărirea şeptelului se realiza după reguli care variau de la o specie la alta, de la o regiune la alta, în funcţie de interesul pentru produsele primare sau pentru cele secundare.

Spectrul faunistic evidenţiat prin analizele arheo-zoologice a permis sublinierea faptului că presiunea an-tropică mai crescută în cea de-a doua parte a mileniului II d.Hr. a avut drept consecinţă micşorarea arealelor de răspândire a unor specii precum Cervus elaphus şi Ur-

Luminiţa Bejenaru, Arheozoologia Moldovei medievale, Editura Universităţii „Alexandru Ioan Cuza” Iaşi,

Iaşi, 2006, 282 p., ISBN 978-973-703-161-7

171RECENZII ŞI PREZENTĂRI DE CĂRŢI

sus arctos, mai ales din cauza reducerii şi fragmentării suprafeţelor împădurite. În cazul altor specii identificate în eşantioane, precum Bison bonasus şi Bos primige-nius, s-a ajuns chiar la dispariţia lor.

Descrierea morfometrică a unor specii animale, care face obiectul celui de-al patrulea capitol al volumului, se bazează pe studiul anatomo-comparat al resturilor osoa-se şi dentare recoltate din siturile arheozoologice medi-evale luate în studiu. Datele metrice pentru oase lungi şi scurte, oase late, dentiţie pentru speciile Bos taurus, Sus domesticus, Ovis aries, Capra hircus, Equus caballus, Canis familiaris şi cervide sunt cuprinse în anexele din ultima parte a volumului şi constituie o baza de date foarte utilă pentru ulterioare comparaţii, fie pentru alte zone, fie pentru alte perioade istorice. Importante sunt concluziile desprinse din analizele osteometrice com-parative, şi anume că tipurile de animale identificate „corespund în mare parte raselor primitive autohtone, păstrate în zilele noastre. Ele au o productivitate redusă, dar o mare rezistenţă, fiind bine adaptate condiţiilor de mediu din ţara noastră”. Un aport important al studiului îl reprezintă compararea valorilor estimate pentru talia la greabăn în cazul mamiferelor domestice, cu cele înregis-trate în eşantioane medievale din restul Europei. Astfel,

porcul domestic exploatat în Moldova nu se deosebea de cel din restul Europei; în schimb, pentru ovicaprine şi bovine valorile medii ale taliei la greabăn le plasează printre cele mai mari din Europa. Pentru cal s-au stabi-lit mai multe categorii de talie, iar comparativ cu taliile pentru cai din restul ţărilor europene, cei exploataţi în Moldova aveau o statură medie.

Pe parcursul lucrării sunt numeroase fotografii pen-tru piese osoase sau procese cornuale, numeroase dia-grame de dispersie, histograme de frecvenţă şi tabele sintetice care ilustrează şi facilitează înţelegerea infor-maţiei. În partea finală a lucrării sunt concluziile, ur-mate de un rezumat şi o listă de figuri şi tabele în limba engleză.

Bibliografia folosită este bogată, iar valoarea şti-inţifică pe care o are şi profesionalismul realizării, fac ca această lucrare să fie una de referinţă în domeniul arheozoologiei şi anatomiei comparate, lucrare care poate fi consultată de toţi cei interesaţi de relaţiile din-tre comunităţle umane medievale şi lumea animală, descrierea morfoscopică şi osteometrică a mamiferelor domestice exploatate în perioada medievală şi modifi-cările în timp ale arealului de distribuţie pentru unele specii sălbatice.

Simina STANC (Iaşi)

Lucrarea de faţă reprezintă primul volum al unei ample monografii arheologice, care îşi propune prezen-tarea rezultatelor investigaţiilor sistematice întreprinse timp de peste patru decenii de cunoscutul arheolog şi muzeograf român Vasile Ursachi în mai multe staţiuni arheologice, datând din diferite epoci istorice, semnala-te pe teritoriul comunei Săbăoani, jud. Neamţ, Româ-nia. Aşa cum precizează şi autorul în Cuvânt înainte, monografia proiectată asupra cercetărilor de la Săbăoani cuprinde trei volume distincte, primul tratând toate des-coperirile de aşezări, al doilea prezentând complexele funerare şi inventarul a patru necropole din epoca bron-zului şi din sec. II-IV p.Chr., iar al treilea – o biserică de piatră şi un imens cimitir cu peste 1500 de morminte din sec. XIV-XVII. Evident, cantitatea şi diversitatea mare de date şi materiale arheologice obţinute prin să-pături a creat dificultăţi la gruparea lor în volume, Vasi-le Ursachi optând pentru prezentarea descoperirilor pe categorii de situri (aşezări şi necropole), deşi, în opinia noastră, mai judicioasă ar fi fost publicarea materialelor pe orizonturi cultural-cronologice sau pe obiective ar-heologice luate în parte.

Cuprinsul lucrării conţine o Prefaţă (p. 9-15) sem-nată de reputatul istoric şi arheolog ieşean Ion Ioniţă, un scurt Cuvânt înainte (p. 17) al autorului şi cinci ca-pitole, intitulate Situaţia geografică (p. 19-21), Istoricul cercetărilor (p. 23-26), Descrierea săpăturilor (p. 27-85), Materialele descoperite în aşezări (p. 87-176) şi Concluzii (p. 177-200), la care se adaugă o variantă în limba franceză a capitolului concluziv tradus de dr. Do-rin Nicola (p. 201-227), un indice geografic şi de per-soane întocmit de dr. Alexandrina Ioniţă (p. 229-234), precum şi un impunător număr de anexe, incluzând 33 de figuri cu schiţe de plan şi profile ale secţiunilor săpa-te sau ale complexelor de locuire dezvelite şi 316 planşe cu desene (materiale arheologice) şi fotografii (aspecte de pe şantier şi artefacte).

În Prefaţă prof. Ion Ioniţă trece sumar în revistă principalele descoperiri arheologice făcute de Vasile Ursachi în cele câteva aşezări străvechi şi vechi din raza localităţii Săbăoani, care aparţin diferitor etape istorice, şi anume eneoliticului, bronzului târziu, primei şi celei de a doua epoci a fierului, perioadei romane (sec. II-IV p.Chr.), precum şi evului mediu timpuriu şi târziu, relevând totodată însemnătatea ştiinţifică a numeroase-lor vestigii arheologice scoase la lumină, cu deosebire a

celor atribuite dacilor liberi din secolele II-III p.Chr., a căror valoare istorică interregională este de necontestat.

În Cuvânt înainte autorul face câteva consideraţii privitoare la scopul şi conţinutul lucrării, consemnează rolul avut de Muzeul de Istorie din Roman la prospec-ţiunile arheologice efectuate între anii 1963-2007 în perimetrul comunei Săbăoani şi încheie cu mulţumiri adresate tuturor celor care l-au sprijinit în dificilul său demers.

Primul capitol cuprinde o prezentare succintă a particularităţilor reliefului, reţelei hidrografice, climei, solurilor, vegetaţiei şi faunei regiunii de la confluenţa râurilor Siret şi Moldova, unde se află comuna Săbă-oani. Vasile Ursachi evidenţiază foarte bine importanţa poziţiei geografice şi a condiţiilor favorabile de mediu înconjurător, care au favorizat locuirea zonei. În acelaşi timp, se relevă că rolul însemnat al condiţiilor de mediu existente în acest perimetru geografic este clar dovedit de frecvenţa mare a aşezărilor omeneşti din diferite pe-rioade în microzona cercetată.

Al doilea capitol este rezervat istoricului cercetă-rilor. Este de remarcat că primele prospecţiuni arheo-logice întreprinse la Săbăoani au fost provocate de o excepţională descoperire a unei garnituri de piese de

Vasile Ursachi, Săbăoani. Monografie arheologică, vol. I, Iaşi, 2007, 234 pag.+33 fig.+316 pl.,

ISBN 978-973-152-011-7


harnaşament de factură romană, făcută întâmplător în anul 1963. Cercetările sistematice în această zonă au demarat însă doi ani mai târziu şi s-au desfăşurat cu intermitenţe de-a lungul a numeroase campanii de să-pături timp de circa patru decenii. Cu toate că în volum se examinează doar descoperirile din aşezări, autorul prezintă pe scurt un istoric al tuturor săpăturilor de la Săbăoani, executate în mai multe puncte arheologice din raza acestei localităţi, dintre care unele cuprind şi diferite necropole.

Capitolele III şi IV, intitulate Descrierea săpă-turilor, respectiv Materialele descoperite în aşezări, ambele de mare întindere, au fost împărţite în câte trei subcapitole, după punctele arheologice (denumite La Islaz, La Izvoare Nord şi La Bisericuţă II) unde au fost semnalate resturi de locuire din mai multe epoci istorice şi pe care Vasile Ursachi le consideră aşezări distincte. Analizând însă poziţia acestor puncte în teren (fig. 1; 2), constatăm că două dintre ele (La Islaz şi La Izvoare Nord) sunt foarte apropiate şi ar fi trebuit mai curând incluse într-o singură aşezare sau staţiune arheologică, situată în jurul grupei de izvoare din zonă. De altfel, şi autorul admite posibilitatea existenţei în punctele re-spective a unei singure aşezări (p. 63), deşi a optat în cele din urmă la prezentarea descoperirilor ca prove-nind din obiective arheologice deosebite, bazându-se în special pe faptul că stratigrafia lor nu este identică.

Referitor la conţinutul cap. III, menţionăm că, în afară de descrierea propriu-zisă a săpăturilor, autorul mai prezintă aici stratigrafia şi catalogul detaliat al tu-turor complexelor din fiecare punct cercetat. Este de remarcat însă că obiectivele arheologice de la Săbăoani nu au fost cercetate egal, din care cauză numărul com-plexelor şi cantitatea materialelor dobândite în fiecare dintre aceste aşezări diferă mult. Cel mai intens a fost explorat perimetrul zonei La Islaz, unde au fost exe-cutate 34 de secţiuni, descoperindu-se şapte locuinţe de suprafaţă, 24 de bordeie, 60 de gropi cu destinaţie diferită, precum şi câteva instalaţii de foc în aer liber şi alte amenajări, care se datează în eneolitic (cultura Cucuteni, faza AB), Hallstattul timpuriu (cultura Corlă-teni-Chişinău), perioada provinciei romane Dacia (sec. II-III) sau evul mediu timpuriu (sec. VI-VII) şi dezvol-tat (sec. XV-XVII). De asemenea, în punctul La Islaz s-au mai semnalat resturi de locuire din epoca târzie a bronzului, perioada clasică a culturii dacice şi din seco-lele VIII-X, care sunt prezente doar prin materiale re-cuperate din straturile de cultură arheologică. Aşezarea de La Bisericuţă II a fost cercetată prin intermediul a şase secţiuni de diferite dimensiuni, în cuprinsul cărora s-au identificat o locuinţă de suprafaţă, cinci locuinţe adâncite, 19 gropi cu resturi menajere, două cuptoare şi două vetre de foc în aer liber, datând din epoca târzie a bronzului (cultura Noua), perioada romană (sec. II-III) şi evul mediu timpuriu (sec. VI-VII). În plus, în aceas-tă staţiune au fost documentate prin diferite materiale mai mult sau mai puţin semnificative şi alte orizonturi

culturale, care se atribuie epocii eneolitice, primei epo-ci a fierului şi evului mediu dezvoltat. Săpăturile din punctul La Izvoare Nord au fost cele mai restrânse, con-stând din patru secţiuni şi o casetă separată, în care s-au descoperit trei locuinţe de suprafaţă, cinci bordeie, 13 gropi menajere şi alte amenajări, atribuite în marea lor majoritate aşezărilor din epoca romană (sec. II-III şi IV) şi din evul mediu târziu (sec. XV-XVII). O locuinţă de suprafaţă dezvelită parţial aparţine epocii eneoliticului (cultura Cucuteni, faza AB), iar un bordei - evului me-diu timpuriu (sec. VI-VII). Alte două orizonturi cultu-rale documentate în zona La Izvoare Nord, care datează din perioada de sfârşit a epocii bronzului şi din prima epocă a fierului, nu sunt reprezentate prin complexe arheologice, ci doar prin câteva fragmente ceramice şi obiecte de os. Toate aceste locuinţe, anexe gospodăreşti şi diverse amenajări descoperite în cadrul săpăturilor sunt descrise amănuţit în paragrafe aparte, dar fără a se face şi o analiză corespunzătoare a diferitelor categorii de complexe.

În capitolul IV este prezentat şi examinat bogatul material arheologic recoltat din aşezările de la Islaz, Iz-voare Nord şi Bisericuţă II. La fel ca şi în cazul comple-xelor, Vasile Ursachi a procedat la gruparea inventaru-lui pe subcapitole după punctele arheologice cercetate. În cadrul fiecărui subcapitol însă materialul arheologic a fost descris şi analizat pornindu-se de la criteriul func-ţional şi cel cronologic de clasificare. În consecinţă, tus-trele subcapitolele acestui cuprinzător compartiment au fost împărţite în mai multe secţiuni şi paragrafe, care conţin descrierea şi interpretarea diverselor tipuri de unelte şi arme de piatră, metal, os şi lut ars, a obiec-telor de podoabă şi de cult lucrate din metal, lut, sticlă sau piatră, a pieselor de harnaşament de metal şi a unei impresionante cantităţi de ceramică lucrate cu mâna sau la roată, atribuite diferitor etape istorice sau orizonturi cultural-cronologice, precum eneoliticul (cultura Cucu-teni, faza AB), bronzul târziu (cultura Noua), Hallstat-tul (cultura Chişinău-Corlăteni şi cultura Cozia-Brad), Latenul (civilizaţia geto-dacică), epoca romană (cultura dacilor liberi şi cultura Sântana de Mureş-Černjachov) şi evul mediu (secolele VI-VII, VIII-X şi XIV-XVII). Pentru variatele categorii şi tipuri de obiecte şi vase ceramice de la Săbăoani Vasile Ursachi a încercat să găsească şi a consemnat analogiile cele mai adecvate din cadrul diferitor complexe sau grupe culturale, fapt care permite cunoaşterea mai exactă şi mai nuanţată a semnificaţiei descoperirilor din aceste importante situri arheologice.

Destul de utilă este şi ultima secţiune a capitolului IV, prezentată în Cuprins incorect ca subcapitol, care include o serie de tabele sinoptice cu statistica ceramicii găsită în stratul de cultură şi în complexele închise din cele trei zone arheologice cercetate la Săbăoani. După părerea noastră, mai potrivită ar fi fost plasarea acestor tabele la anexe, cu atât mai mult că secţiunea avută în vedere nu conţine şi un alt text.

174 RECENZII ŞI PREZENTĂRI DE CĂRŢI

În capitolul final al lucrării autorul trece în revistă principalele descoperiri realizate în aşezările de la Să-băoani şi, pe baza acestora, formulează un şir de con-cluzii privitoare la caracteristicile epocilor şi culturlor arheologice documentate în staţiunile respective. De observat că o parte considerabilă din economia aces-tui ultim compartiment este rezervată discutării dife-ritor probleme vizând perioada dacilor liberi din sec. II-III p.Chr., care se dovedeşte a fi reprezentată foarte bine în microregiunea de la confluenţa râurilor Siret şi Moldova. O atenţie deosebită acordă Vasile Ursachi legăturilor dacilor liberi cu Imperiul roman şi influen-ţelor venite din lumea greco-romană în spaţiul est-car-patic extraprovincial. În context, se scoate în evidenţă garnitura romană de piese de harnaşament de paradă lucrate din bronz şi argint, care este o descoperire ar-heologică excepţională, reprezentând, aşa cum relevă şi profesorul Ioniţă în Prefaţă, un unicat atât printre antichităţile din teritoriile dacilor liberi, cât şi printre cele din provincia romană Dacia. De asemenea, auto-rul ia în dezbatere complicata şi mult disputata proble-mă a creştinării populaţiei dacice şi daco-romane de la est de Carpaţi, încercând să argumenteze opinia că acest foarte complex proces de ordin spiritual, ce pre-zintă o însemnătate aparte pentru istoria românilor, a început în ţinuturile carpato-nistrene din sec. I p.Chr. şi s-a desfăşurat etapizat din perioada romană până în evul mediu timpuriu. După părerea noastră însă, unele descoperiri arheologice din mediul dacilor liberi din spaţiul est-carpatic, cum sunt mormintele de înhumaţie sau vasele ceramice cu semne „cruciforme” incizate, invocate de Vasile Ursachi în sprijinul răspândirii creş-tinismului, au o altă semnificaţie şi nu pot fi puse în legătură cu creştinarea dacilor liberi în perioada stă-pânirii romane în Dacia. Pe de altă parte, considerăm că este întemeiată atribuirea unor prozeliţi creştini a mormintelor orientate V–E din cimitirul Sântana de Mureş–Černjachov de la Săbăoani, ca şi din celelalte

necropole din vremea migraţiei goţilor, cu toate că une-le aspecte privind aceste complexe funerare rămân încă neclarificate.

O perioadă cu o mare densitate demografică în mi-croregiunea de la confluenţa Siretului cu Moldova este şi cea medievală timpurie, corespunzătoare secolelor VI-VII. Referindu-se la descoperirile arheologice de la Săbăoani atribuite evului mediu timpuriu, autorul subliniază că „aproape că nu a existat secţiune din cele trei zone şi chiar din intervalul dintre ele în care să nu fi dat de o locuinţă din secolele VI-VII” (p. 197). Şi profesorul Ion Ioniţă face remarca că nu numai numă-rul de locuinţe este destul de insemnat pentru o aşezare din această perioadă, dar şi inventarul de ceramică şi de obiecte pare a fi mai bogat în comparaţie cu acela din alte situri contemporane, ceea ce arată locul deloc neglijabil al descoperirilor de la Săbăoani între celelalte vestigii din secolele VI-VII din Moldova (p. 14). Cu toate acestea, constatăm că Vasile Ursachi a rezervat un spaţiu mai restrâns din economia lucrării analizei anti-chităţilor medievale timpurii de la Săbăoani, decât cel acordat descoperirilor din perioada romană şi chiar din alte epoci. Dintre puţinele consideraţii privitoare la evul mediu timpuriu făcute de autor în capitolul concluziv, demnă de reţinut este teza că inventarul aşezărilor din sec. VI-VII „atestă existenţa unei populaţii romanice cu strânse legături cu Imperiul romano-bizantin, care con-stituia elementul de continuitate pe aceste meleaguri” (p. 197).

Încheiem prezentarea volumului prin a sublinia de-osebita grijă pe care autorul a acordat-o ilustraţiei, în general bine selectată şi structurată, ceea ce a permis o reproducere tipografică de calitate superioară. De altfel, merită să adăugăm că este bine alcătuită şi explicaţia planşelor şi figurilor, consemnându-se datele tehnice şi locul de descoperire a materialelor. Consultarea lucrării este înlesnită de un indice geografic şi de persoane des-tul de amănunţit.

Vlad VORNIC (Chişinău)

Сборник имеет большой формат и объем, кра-сивую цветную обложку. Впечатляет хронологиче-ский, от каменного века до позднего средневековья, и территориальный, от Поднестровья до Прикуба-нья, Северной Осетии и Нижнего Поволжья, охват представленных статей. Но, увы, тех, кого интере-суют именно проблемы охраны и изучения памят-ников археологии, в основном ждут разочарования, которые не компенсируются трогательной заботой ответственного за выпуск, А.И. Василенко, о судь-бах украинской науки, общества и государства. Но обо всем по порядку.

Сборник состоит из трех блоков, выделенных почему-то лишь в оглавлении. В первый входят вос-поминания о недавно ушедших из жизни луганских археологах и краеведах, Р.А. Орле, С.И. Мирошни-ченко, А.П. Филатове, но большей частью – В.Г. Самойленко, незаурядном, талантливом человеке, не реализовавшим по ряду объективных и, если уж говорить откровенно, субъективных причин всех своих возможностей. Авторы воспоминаний в раз-ное время работали с ним. Я тоже хорошо знал В.Г. Самойленко, долгое время работал на Луганщине, поэтому могу оценивать объективность информа-ции и о нем, и о „новостроечной” ситуации в Лу-ганской области в последней четверти прошлого века.

Утверждаю, что в первой своей статье в сбор-нике (всего здесь их у него целых три) И. Пыслару умалчивает о параллельной работе в Луганской области вместе с Северско-Донецкой экспедицией еще Второй Северско-Донецкой. Начальником по-следней был С.Н. Братченко, у которого все мы, О.Р. Дубовская, А.М. Смирнов, М.Л. Швецов, В.Г. Самойленко, И. Пыслару (тогда - И.А. Писларий), Т.Ю. Гошко и многие другие, учились современ-ной методике раскопок. А еще С.Н. Братченко личным примером показывал, какими должны быть взаимоотношения начальника с подчинен-ными. Далеко не все ученики его уроки усвоили, и в этом, а вовсе не в происках неких злопыха-телей, – главная причина ликвидации обеих экс-педиций. Это отразилось на дальнейших судьбах всех сотрудников, в том числе Р.А. Орла и В.Г. Самойленко. Уж они-то знали особенности „де-мократического и хозрасчетного существования”

в Северско-Донецкой экспедиции, о которых так восторженно пишет молодой луганский археолог В.С. Ветров (с. 21). Он и А.И. Василенко (с. 4) почему-то умолчали о том, что на должность на-чальника Северско-Донецкой экспедиции коллек-тивом вместо И.А. Пислария был выдвинут … В.Г. Самойленко.

Большую часть занимают блоки „Полевые ис-следования” и „Статьи”. В них В.Р. Эрлих, В.Е. Маслов, С.Б. Вальчак и В.Г. Самойленко, А.А. Тов, Н.Г. Ловпаче, А.А. Калмыков, М.Л. Швецов и Р.А. Литвиненко, С.И. Мирошниченко представляют разновременные материалы из Ставрополья, Ады-геи и Северского Подонцовья. С.М. Агульников, А.Е. Малюкевич, С.С. Попович публикуют новые находки каменных стел из Нижнего Поднестро-вья (относительно интерпретации ими некоторых плит как изваяний можно поспорить - рис. 2; 3). Т.А. Габуев рассматривает меч из тайника воз-ле аланского погребения середины V в. до н.э., особенности его отделки и реконструирует вер-тикальную подвеску с помощью дополнительно-го портупейного ремня. К.А. Днепровский и Н.В. Лопатин представляют курган №1 Чернышевского курганного могильника. Грамотные качественные иллюстрации дают исчерпывающее представле-

Проблемы охраны и изучения памятников археологии степной зоны Восточной Европы (Сост., отв. за выпуск: А.И. Василенко),

Луганск: „Глобус”, 2010, 487 с., ISBN 978-966-95528-34-6.


ние о памятнике, но только удивляют странные пояснительные тексты под фотографиями: „84 – черн 1-1” и т.п. В статье Г.Л. Евдокимова, Н.А. (в действительности – Н.М., Натальи Михайловны) Данилко и С.Ж. Пустовалова публикуются ямные, катакомбные и срубные погребения из курганов в Херсонской области. Уже сам факт этой публика-ции расходится с информацией А.И. Василенко о якобы недоступности материалов Краснознамен-ской экспедиции (с. 4-5)1. В большинстве из пере-численных работ - теплые дружеские слова о В.Г. Самойленко. Жаль, но таких слов не нашел М.Л. Швецов, друг В.Г. Самойленко и „автор идеи” сборника.

В статье И. Пыслару и В.Г. Самойленко обра-щает на себя внимание серия ямных и катакомб-ных погребений с уникальными находками дере-вянных изделий (ложка, ручка тесла и чашечка), а также погребения КМК-Бабино. Эти материалы являются, пожалуй, первыми из огромного насле-дия Северско-Донецкой экспедиции, опубликован-ные наконец, по комплексам. Вот только в раскоп-ках принимали участие еще А.М. Смирнов и О.Р. Дубовская (с. 57). Я глубоко убежден, что В.Г. Са-мойленко никогда бы не позволил И. Пыслару изъ-ять их имена из числа соавторов (специально для В.С. Ветрова - яркий пример действий начальника-”демократа”).

По материалам бережновского типа Нижнего Поволжья А.И. Юдин приводит дополнительные аргументы многокомпонентности сложения сруб-ной культуры. Им выделяются ранние бережнов-ские памятники без покровских признаков/компо-нентов, и отсюда - вывод о наличии двух самосто-ятельных линий формирования срубной культуры: покровской, на доно-волжской абашевской, и бе-режновской, на местной, катакомбной, основах. Конечно, проблема срубного культурогенеза не нова, а по своему терминологическому разнобою просто уникальна. По моему мнению (Гершкович 2005), ее решение связано с четким определением границ тех древностей, для которых обозначение „покровские” еще не может быть использовано (пласт, восходящий к доно-волжской абашевской культуре), и тех, более поздних, для которых обо-значение „покровские” уже не может быть исполь-зован (пласт „развитого” срубного облика). Общая для лесостепного Поволжья, Подонья, Северского

Подонцовья линия развития формирования сруб-ной культуры в этом случае выглядит следующим образом: доно-волжская абашевская культура (позднего этапа)2 – покровские памятники (ран-несрубные) - срубная культура развитого этапа. Хронологически это был длительный процесс с постепенным пространственным расширени-ем. Он приводил к включению в орбиту срубного культурогенеза ряда местных культур или культур-ных образований – КМК-Бабино, полтавкинской, позднекатакомбной и ряд других. Присутствие в покровских памятниках керамики с абашевскими чертами является не проблемой, как считает В.В. Цимиданов (Цимиданов 2005, 77), а ключом к ре-шению проблемы.

С предложением А.И. Юдина считать отдель-ный курган и курганный могильник единым ком-плексом не можем согласиться, так как вряд ли есть реальная возможность выяснить, формиро-вался ли он 25-50 или даже 100 лет, а это имеет принципиальное значение. Не могу согласиться и с атрибутацией как сосудов с катакомбными чер-тами горшков из могильника Мокрое 2 и Мокрой Песчанки (рис. 2,2; 3,16 и др.). По наличию ши-роких расчесов по тулову и шейке они, как и не-которые другие категории находок (рис. 2,18.21), все же ближе позднеабашевским или покровским. Поиски путей решения проблемы срубного культу-рогенеза продолжаются.

В статье А.Г. Акулова и В.Г. Самойленко (в примечании на с. 340 узнаем, что она печатает-ся по решению некой засекреченной редколлегии сборника), предпринята попытка выявить системы в распространении древних курганов. Эта пробле-ма крайне интересна и в такой же степени сложна. Как известно, на военных картах, которыми поль-зовались авторы, нанесены далеко не все курганы, и даже картографирование сохранившихся ситуа-цию не изменяет, так как сотни, если не тысячи из них, давно разрушены. Иными словами, система, если таковая и была, сейчас лишена своих состав-ляющих, а ведь некоторые из них в той или иной структуре могли играть главную роль. Без опреде-ления возраста курганов, а это можно сделать лишь с помощью раскопок, любая реконструкция теряет свою временную характеристику и, по сути, стано-вится фантомом. Трудно согласиться, что сдвиги в научных парадигмах, когда на смену „археологии

1 Ответственный за выпуск приписывает мне “навязчивую идею” никого не допускать к материалам из старых раско-пок (с. 471) и в качестве примера ссылается на мои комментарии к статье С.Д. Лысенко (Гершкович 2005). Давая такие оценки, ему следовало более внимательно познакомиться с этими комментариями – ведь в них речь шла о досадных фактических ошибках, о которых я счел необходимым предупредить других коллег. Да, восторга от этой поспешной статьи у меня не было, но даже будучи постоянным членом редколлегии серии “Материалы и исследования по архе-ологии Восточной Украины”, я согласился с публикацией статьи С.Д. Лысенко на ее страницах.

2 В среднем течении Северского Донца носители этих традиций оказались вне основной зоны доно-волжской абашев-ской культуры, фиксируя не ее южную границу, а пределы влияния на население смежной зоны.


культур” приходит „археология цивилизаций”” (с. 310) могут хоть чем-то помочь. Для некоторых ре-гионов положительные результаты по выявлению курганных систем получены без глубокомысленных рассуждений об „универсумах” и не на „цивили-зационном” уровне обобщения (с. 310), а с учетом вполне конкретных и осязаемых археологических фактов (Отрощенко, Болтрик 1982, 42–43; Болтрик 1990, 35, рис. 3; 4)

В сборнике выделяется отдельная группа ста-тей, в которых преобладает стремление к сенсаци-онным заявлениям, имеются проявления плагиата, звучат необоснованные обвинения и изобличение всех, кто, по мнению А.И. Василенко, стоит на пути научного прогресса и, в частности, его научной ка-рьеры.

Вот уже несколько лет в средствах массовой ин-формации Украины ширится слух об удивительных новых археологических открытиях на Луганщине – древнего святилища на „Мергелевой гряде” под г. Алчевском и так называемой „Краснодонской сте-не” у г. Краснодон. Не только журналисты и мест-ные чиновники (с. 241), но и некоторые достаточ-но известные археологи начали представлять эти объекты как рукотворные памятники мирового и/или европейского значения. Другие мнения, и ар-хеологов, и геологов (Гершкович, Санжаров 2007; Удовіченко, Бритюк 2008), об естественном проис-хождении, например, Мергелевой гряды, где есть лишь несколько вполне обычных для региона курга-нов, пока в расчет не принимаются, а предложение о проведении независимой геологической экспер-тизы игнорируется, видимо, из боязни получить не желаемый для любителей сенсаций результат. Вот почему выезд в г. Краснодон геолога В.И. Маничева оказался весьма своевременным.

В статье В.И. Маничева и сопровождавших его А.И. Василенко и В.С. Ветрова приводимые факты в пользу рукотворности Краснодонской стены вы-зывают противоречивые чувства. Не берусь судить об объективности анализа вещественного состава пород (с. 245, ил. 14)3, но абсолютно неправомерно сравнение разных по размерам и массе „кладок” из объекта №1 с кладками Левенцовской крепости (ил. 16, 17); невооруженным глазом видна компьютер-ная дорисовка нерезкого изображения „кладки” из этого же объекта (ил. 12); непонятно, как без прове-дения шурфовки хотя бы до уровня основания кам-ней (с. 243), авторы смогли выяснить угол наклона пласта известняка (ил. 9) и то, что он не уходит под дневную поверхность (с. 247). Еще одним призна-ком рукотворности „кладки” они считают „контакт” известняковых блоков с более молодыми суглинка-

ми четвертичного возраста (с. 246), но это явление вполне обычное, связано с процессами смыва и вы-ветривания (Удовиченко, Бритюк 2008, 66).

Краснодонская стена, как и Мергелевая гряда, является складками отложений каменноугольного периода, которые разрушены последующей геоло-гической историей. Конечно, что-либо рукотворное на таких огромных по площадям участках найти можно, например, те же курганы. Но насколько со-измерим поднятый вокруг них шум как о сногсшиба-тельных сенсациях с затратами на предлагаемые (с. 242) „кропотливые комплексные работы с использо-ванием различных методов и привлечением исследо-вателей различных наук” (курсив мой – Я.Г.)?

Природа часто преподносит удивительные сюрпризы. Общеизвестна и поучительна недавняя история открытия „пирамид” в Боснии, некоторые детали которых намного более эффектны и больше напоминают (увы, тоже только напоминают) искус-ственные структуры, чем те, которые представле-ны на Мергелевой гряде и Краснодонской стене. В Боснии уже выяснена подоснова ложной сенсации – стремление под благовидным предлогом получить немалое государственное финансирование4. Ра-зумеется, наши специалисты бескорыстны в своем творчестве.

Вообще-то стремление к сенсациям всегда было присуще амбициозным, но, как правило, не-достаточно квалифицированным ученым. Вот и В.С. Ветров с В.А. Скориковым знакомят с мате-риалами, как они считают, ашельского возраста, поднятыми возле с. Вишневый Дол на Луганщине. Авторы не учитывают, что на коре выветривания можно найти все что угодно с внешним признака-ми артефактов. Представленные же ими находки типологически неопределимы, рисунки всех, кроме одной, не снабжены профилями, не видно ударных бугорков, а манера изображения ретуши не позво-ляет понять характер ее нанесения. Убедительных доказательств искусственного происхождения всех этих находок нет.

Еще две статьи И. Пыслару посвящены военно-му делу древних ариев. Сразу поражает его утверж-дение (с. 369), будто до него никто не занимался вопросами материальной культуры древних ариев (куда уж там Г. Чайлду, М. Гимбутас, Е.Е. Кузьми-ной и многим другим!). Неожиданно автор пози-ционирует себя как сторонник старой, интересной лишь с историографической точки зрения (Залізняк 2002, 90), гипотезы Г. Тилака об арктической роди-не ариев (с. 382). В обеих статьях просто плачевна ситуация с подачей и интерпретацией археологиче-ских данных: находки литейных форм для изготов-

3 Конечно, их нужно было отбирать из близлежащих блоков известняка.4 Информацию по этому поводу можно без труда найти в Интернете по поиску «piramids in Bosnia» (см., например,

http://www.gazeta.ru/science/mrakobesie/1826389.shtml


5 Такие же выводы – в книге И. Пыслару, которая должна была познакомить румынских коллег с до сих пор малоиз-вестной им культурой КМК-Бабино как отдельным культурно-историческим явлением (Pâslaru 2006). Этого не полу-чилось, так как в одной куче снова оказались разновременные и разнокультурные памятники.

ления псалиев в сабатиновской культуре почему-то служат основанием для вывода о появлении метал-лической узды еще во время КМК-Бабино (Дела-кэу-Бабино по И. Пыслару)5. И. Пыслару считает себя первооткрывателем сабатиновских металличе-ских псалиев и ссылается на свою давнюю статью (Писларий, Будылкина 1982, 61–67), но негатив ли-тейной формы для изготовления псалия из Андрово распознан вовсе не им, а И.Т. Черняковым (Черня-ков 1983, 39-41, рис. 2,5). Сам И. Пыслару изделие на негативе сравнивал со скипетрами, опубликовал в качестве оригинальных современные бронзовые отливки кинжала и копья, объединил в один ком-плекс литейные формы из разных мест (Писларий, Будылкина 1982, 65, рис. 1,1.2). Прискорбно, но в текстах румынского (бывшего украинского) архе-олога находим прямые заимствованиями из работ известных ученых, например, на стр. 358–359 по-следние и первые абзацы – текст Т.Я. Елизаренко-вой (Елизаренкова 1995, 3), у нее же (1995, 52-53) взяты ссылки на иностранную литературу середины – конца 19 в. (с. 359). Очевидно, любителям поиска плагиата, внимательное изучение статей И. Пысла-ру принесло бы немало удовольствия - у меня же-лания, времени и терпения для выявления всех за-имствований не хватило.

Значительную часть всего сборника занимают работы А.И. Василенко. Статья о В.Г. Самойленко как начальнике Луганской археологической инспек-ции не лишена интересных фактов, местами поучи-тельна, но перемежается злобными обличениями местных археологов, чиновников, академика П.П. Толочко, президента Л.И. Кучмы, виновных, по ло-гике А.И. Василенко, в ликвидации Луганской архе-ологической инспекции.

Раскрытие происков различных темных сил - любимое занятие для ответственного редактора. В его „впечатлениях” о защите докторской диссерта-ции Р.А. Литвиненко заклеймены сам соискатель, заведующий Отдела энеолита-бронзового века ИА НАНУ профессор В.В. Отрощенко, большая часть сотрудников этого отдела, официальные оппонен-ты - А.Д. Пряхин, В.А. Дергачев, С.С. Березанская – все те, выражения лиц которых, реплики, высту-пления пришлись не по вкусу неутомимому борцу с коррупцией и тиранией. Досталось и членам спе-циализированного совета по защите кандидатских и докторских диссертаций, Восточноукраинскому на-циональному университету им. В. Даля, ВАК Укра-ины. После защиты обличительные письма были посланы А.И. Василенко Президенту Украины, Премьер-министру, Генеральному прокурору, Пре-зиденту НАН Украины, председателям СБУ и КРУ,

которые, как, видимо, он считает, хорошо знакомы с проблематикой культуры КМК-Бабино.

Диссертация Р.А. Литвиненко не лишена недо-статков. Например, меня не устраивает освещение последовательности интерпретации позднеабашев-ских комплексов Северского Подонцовья, которые он долгое время называл по-разному, но, в конце концов, вернувшись к моим определениям (Гершко-вич 1982), сгоряча (?) не заметил этого (Литвинен-ко 2000, 90). Но не оценить ту колоссальную рабо-ту, которую провел Р.А. Литвиненко по изучению КМК-Бабино, может лишь тот, кто сам пока ничего подобного сделать не смог, видит вокруг себя лишь одних врагов и злодеев, просто завидует чужим успехам.

Уделил много внимания А.И. Василенко также критике „Кодекса этики профессионального архео-лога”, принятого несколько лет назад в Институте археологии НАН Украины. С присущим ему задо-ром он обвинил авторов „Кодекса” в приверженно-сти идеям… Коммунистического Интернационала (с. 472).

Наверняка, подобные Кодексы уже в скором времени будут разработаны и приняты в других го-сударствах, бывших республиках СССР, во всяком случае призывы к этому уже прозвучали в Респу-блике Молдова (Musteaţă 2009, 360) и Российской Федерации (Шер 1999, 19–20; Кореняко 2004, 38), а Л.С. Клейн вообще призывает решать вопросы профессиональной этики на межгосударственном уровне (Клейн 2009, 109). По своей сути „Кодекс” - моральный пакт, добровольное, но твердое со-глашение профессионалов (Від редакції…, 101). Ни в Уголовном кодексе, ни в законах любого го-сударства все варианты потенциальных или реаль-ных конфликтных ситуаций в той или иной про-фессиональной среде не могут быть учтены. Лишь „Кодекс этики” (археолога, журналиста, геолога, антрополога и др.) предоставляет такую возмож-ность. Например, можно определять первоочеред-ность публикации археологического материала разными лицами, которые претендуют на это, или заранее оговаривать права и обязанности членов экспедиции. Никакой закон не запрещает археологу коллекционировать археологические находки, но „Кодекс” указывает (так договорились между со-бою профессионалы), что этого делать нельзя. В за-конах не прописано, может ли археолог консульти-ровать частных коллекционеров археологических предметов, но „Кодекс” (так договорились профес-сионалы, исходя из нынешней ситуации в Украине) пока разрешение на это не дает. А.И. Василенко всего этого не увидел или не понял.


БиблиографияВід редакції…: Від редакції журналу „Археологія”. Археологія 4, 2006, 95–107.Болтрик 1990: Ю.В. Болтрик, Сухопутные коммуникации Скифии (по материалам новостроечных исследований от При-азовья до Днепра). СА 3, 1990, 30–44.Гершкович 1982: Я.П. Гершкович, Культурно-хронологические группы погребений длинного кургана у с. Пришиб. В сб.: Материалы по хронологии археологичских памятников Украины (Киев 1982), 46–61.Гершкович 2005а: Я.П. Гершкович, Комментарий к статье С.Д.Лысенко. В сб.: Матеріали та дослідження з археології Східної України, вип. 3 (Луганськ 2005), 268-270.Гершкович 2005б: Я.П. Гершкович, Я.П. Позднеабашевское и покровское звенья в периодизации культур бронзового века Восточной Европы”. В сб.: На пошану С.С. Березанської (Киев 2005), 177-180. Гершкович, Санжаров 2007: Я.П. Гершкович, С.М. Санжаров, Мергелева гряда - нова археологічна сенсація? Археологія 4, 2007, 84–86.Елизаренкова 1995: Т.Я Елизаренкова, Об Атхарваведе. В сб.: Атхарваведа. Избранное (Москва 1995), 3–56. Залізняк 2002: Л.Л. Залізняк, Новітні міфи в індоєвропеїстиці Східної Європи. Археологія 4, 2002, 88–97.Клейн 2009: Л.С. Клейн, Кодекс етики археолога як справа честі країни. Археологія 1, 2009, 100–102. Кореняко 2004: В.А. Кореняко, Этические проблемы и кризисные явления в археологии. В сб.: Проблемы первобытной археологии Евразии (к 75-летию А. А. Формозова) (Ред. и сост. В. И. Гуляев и С. В. Кузьминых) (Москва 2004), 36-47.Литвиненко 2000: Р.А. Литвиненко, Периодизация срубных древностей Доно-Донецкого региона (по погребальным па-мятникам Северского Донца). В сб.: Срубная культурно-историческая общность в системе древностей эпохи бронзы евразийской степи и лесостепи. Тез. конф. (Воронеж 2000), 90.Отрощенко, Болтрик 1982: В.В. Отрощенко, Ю.В. Болтрик, Культурно-хронологическое и территориальное распределе-ние могильников Днепро-Молочанской степной области. В сб.: Материалы по хронологии археологических памятников Украины (Киев 1982), 38–46. Писларий, Будылкина 1982: И.А. Писларий, Г.Н. Будылкина, Клад литейщика эпохи бронзы у с. Андроново. В сб.: Ма-териалы по хронологии археологических памятников Украины (Киев1982), 61-67.Удовіченко, Бритюк 2008: М.І. Удовіченко, О.О. Бритюк, Геолого-археологічні особливості Мергелевої гряди. Археологія 2, 2008, 65–68. Цимиданов 2005: В.В. Цимиданов, Доно-волжская абашевская культура и памятники поровского типа: к проблеме со-отношения. В сб.: Древности Евразии: от ранней бронзы до раннего средневековья (памяти В.С. Ольховского) (Москва 2005), 66– 81. Черняков 1983: И.Т. Черняков, Древнейшие металлические псалии позднебронзового века в Северном Причерноморье. Материалы по археологии Северного Причерноморья (Киев 1983), 32-47.Шер 1999: Я.А. Шер, Некоторые вопросы археологического образования. В сб.: Археология, этнография и музейное дело (Кемерово 1999), 18–20. Musteaţă 2009: S. Musteaţă, Etica şi deontologia profesională în Archeologie. Tyragetia III (XVIII), 1, 2009, 353–360.Pâslaru 2006: I. Pâslaru, Cultura Delacău-Babino (Mangalia 2006).

Яков ГЕРШКОВИЧ (Киев)

Под предлогом почтения памяти умерших, к участию в сборнике привлечено много авторов. Не думаю, что последние знали о том, что на страницах издания вместе с их научными разработками будет столько „разоблачительных”, заполненных вздором

текстов А.И. Василенко, ответственного за выпуск. В повседневной жизни это принято называть обма-ном или, поскольку использованы имен умерших – кощунством.

IN MEMORIAM

ПАМЯТИ ВАДИМА МИХАЙЛОВИЧА МАССОНА — ИСТОРИКА И АРХЕОЛОГА

19 февраля 2010 г. скончался крупнейший иссле-дователь древних культур и цивилизаций Централь-ной Азии, выдающийся советский и российский археолог, востоковед и культуролог, д.и.н., проф., академик РАЕН Вадим Михайлович Массон. Его научная и научно-организационная деятельность составляет целую эпоху в истории науки XX – нача-ла XXI века. В.М. Массон прожил большую, насы-щенную событиями жизнь. В ней было все: радость побед и горечь неудач, долгожданные приобретения и безвременные потери, признательность посторон-них людей и предательство, казалось бы, близких учеников… И была работа, неустанный труд.

Несомненно, что призвание Массона — это история и археология. Ими он занимался много и с подлинным энтузиазмом. На протяжении полу-века В.М. Массон проводил интенсивные полевые работы во многих уголках Средней Азии. Особенно крупные исследования им были развернуты на тер-ритории Туркмении. Здесь целенаправленно изу- чались древности различных эпох — от неолита до античности. Было открыто множество новых памят-ников и сделан ряд крупных открытий. В этой связи достаточно назвать Алтын-депе, Джейтун, Кара-депе или Яз-депе. Материалы, полученные в ходе раскопок этих памятников, позволили совершенно по-новому взглянуть на древнейшее прошлое Турк-мении и всей Средней Азии. В своей знамени-той книге «Средняя Азия и Древний Восток» (Л., 1964 г.) В.М. Массон воссоздал целостную картину ста-новления и развития древнеземледельческих куль-тур юга Средней Азии, формирующихся на основе производящей экономики переднеазиатского типа, их взаимодействия с раннеземледельческими па-мятниками месопотамского и иранского круга. Ученый убедительно показал значительную роль среднеазиатских культур в становлении и развитии древнейших цивилизаций Старого Света, их тес-ную связь с миром Древнего Востока. Образно го-воря, он открыл миру одну из забытых страниц его истории, выделение основных этапов развития па-мятников и культур Средней Азии VI — середины I тыс. до н.э. является основой периодизации эпохи древности региона и по сей день.

Эта книга принесла В.М. Массону широкую из-вестность и сыграла очень важную роль в его на-учной биографии. В ходе работы над ней круг его интересов значительно расширился. Кроме тради-ционной историко-археологической проблематики, его чрезвычайно заинтересовали социологические вопросы археологии. Во второй половине 1960-х гг. он занялся изучением процесса возникновения и становления производящего хозяйства. Развивая идеи Г. Чайлда и опираясь на новые материалы и методики, В.М. Массон достаточно далеко продви-нулся в решении указанной проблемы. Особенно ценные результаты им были получены для террито-рии Туркмении. Свою концепцию так называемой неолитической революции В.М. Массон изложил в монографии «Поселение Джейтун», изданной в 1971 г. в Ленинграде.

181IN MEMORIAM

Новый этап в научной биографии В.М. Массо-на связан с исследованиями проблемы урбаниза-ции и исторического развития экономики древних обществ. С 1965 г. разворачиваются многолетние раскопки одного из крупнейших памятников эпохи энеолита — бронзы Средней Азии — протогород-ского центра Алтын-депе. Второй экспедиционный проект (1972–1986 гг.) — изучение Зар-тепе и дру-гих памятников в Южном Узбекистане — был свя-зан с проблемой кушанской цивилизации.

В 1970-е годы В.М. Массон продолжал разви-вать социологическое направление в археологии, одним из лидеров которого он вскоре стал. В центре его интересов теперь оказались древние ремесла и обмен, торговля и палеодемография, погребальный обряд и религия и т. д. Итог своим исследованиям в этой области он подвел в книге «Экономика и соци-альный строй древних обществ» (Л., 1976). Работа носит методический характер. В ней дан система-тический обзор всех основных приемов и методов изучения древних хозяйственных и социальных систем, известных по данным археологии. В тема-тическом отношении, по ширине и глубине охвата материалов она до сих пор не имеет аналогов как в нашей, так и в зарубежной литературе. Неудиви-тельно, что спустя 30 лет после своего издания, эта книга остается востребованной.

Начиная со второй половины 1980-х годов в работах В.М. Массона постепенно стала преобла-дать культурологическая тематика. Конечно, это не значит, что он прервал свои конкретные археологи-ческие исследования. По-прежнему выходили его работы, посвященные отдельным археологическим памятникам. В этой связи нужно назвать его книгу «Алтын-депе» (Л., 1981 г.). Он также продолжал за-ниматься нумизматикой и древней историей Сред-ней Азии. Но основная сфера его интересов все же переместилась в культурологию. В 1989 г. вышла его книга «Первые цивилизации», которая вызвала большой интерес не только у историков и археоло-гов, но и культурологов и философов культуры. Она стала основным учебным пособием для студентов вузов, изучающих древнейшую культуру челове-чества. Особо следует отметить, что В.М. Массон одним из первых в нашей науке обратился к иссле-дованию культурологических аспектов археологии. Феномен культуры он отнес к числу важнейших, фундаментальных понятий археологии. По мнению В.М. Массона, археологический материал является неиссякаемым источником культурологической ин-формации. Он позволяет изучать культуру от самых ее истоков, что является огромным преимуществом археологии. Поэтому исследование культурогенеза является естественной прерогативой археологии и одной из ее основных задач. Культурогенетически-ми исследованиями В.М. Массон начал усиленно заниматься в 1980-х годах. Выходят его работы,

посвященные анализу механизмов культурогенеза (традиции и инновации), его стадиям, импульсам и ритмам. Для нашей археологии это была совершен-но новая тематика. Позднее, в связи с обретением независимости республиками Средней Азии, В.М. Массон актуализировал культурогенетическую про-блематику. Он поднимал вопрос о важности культур-ного наследия для становления и развития молодых государств. В.М. Массон написал несколько книг по этой теме: «Вопросы культурного наследия» (Ашга-бад, 2002), «Древний Кыргызстан: процессы куль-турогенеза и культурное наследие» (Бишкек, 2003), «Культурогенез древней Центральной Азии» (СПб., 2006). Особо следует выделить последнюю из на-званных работ. Она носит итоговый характер. На конкретном археологическом материале автор про-следил процесс культурогенеза в среднеазиатском регионе на протяжении очень длительного времени — от палеолита до позднего средневековья. Он вы-делил основные этапы этого процесса и характер-ные культурологические особенности той или иной эпохи. По мнению В.М. Массона, существовало не-сколько типов культурного развития (эпохальный, региональный и локальный). Есть также несколько разновидностей культурных трансформаций и раз-ные ритмы культурогенеза. В книге в очередной раз подчеркивается важное значение культурного на-следия в изучении истории любого народа.

С научными исследованиями В.М. Массона теснейшим образом были связаны его научно-ор-ганизационная и педагогическая деятельность. В сущности, это были части одного и того же процес-са. С юных лет В.М. Массон участвовал в работах археологических экспедиций. Впоследствии он сам организовал и возглавил не одну такую экспеди-цию. В.М. Массон всегда придавал большое значе-ние полевым исследованиям. Для него было ясно, что успехи молодой среднеазиатской археологии в значительной мере зависят от поступления новых материалов и их своевременного ввода в научный оборот. В молодые и зрелые годы он не только мно-го копал, но и много писал. Регулярно появлялись его статьи, заметки и книги, в которых публикова-лись вновь открытые материалы. Для оперативного освещения полевых и кабинетных исследований в Средней Азии В.М. Массон начал издавать такие периодические сборники как «Каракумские древ-ности» и «Успехи среднеазиатской археологии». По его инициативе и под его руководством прово-дились многочисленные конференции, семинары и «круглые столы». На их основе издавались тезисы и сборники трудов, а итоги целой серии между-народных обменов и симпозиумов по проблемам археологии Центральной Азии и Древнего Восто-ка были подведены в «Истории цивилизаций Цен-тральной Азии», изданной под эгидой ЮНЕСКО (Paris, 1992).

182 IN MEMORIAM

В 1968 г. В.М. Массон был избран зав. отделом археологии Средней Азии и Кавказа ЛОИА АН СССР и возглавлял это подразделение института в течение 35 лет. При нем отдел превратился в круп-нейший центр по изучению археологии древней истории Средней Азии. Его сотрудники проводили полевые исследования во всех основных средне-азиатских регионах и разрабатывали ряд ключевых проблем региональной археологии. Отдел также стал школой, в которой готовились высококвали-фицированные кадры для среднеазиатской археоло-гии. Со всех республик Средней Азии и Казахстана к В.М. Массону, М.П. Грязнову, А.М. Беленицкому, А.М. Мандельштаму ехали аспиранты и стажеры. Через несколько лет они, как правило, защищали кандидатские диссертации и возвращались на роди-ну. Со временем эти люди составили ядро средне-азиатских археологов.

В 1982 г. В.М. Массон возглавил ЛОИА АН СССР. Он взял курс на расширение исследований института и укрепление его внешних связей. Было заключено множество соглашений о сотрудничестве института с другими археологическими учреждени-ями Союза и ряда зарубежных стран. Благодаря им значительно улучшились контакты ЛОИА-ИИМК. Примером может служить сотрудничество с Молда-вией. В пору директорства В.М. Массона около 30 молдавских археологов смогли пройти стажировку или аспирантуру в институте. Многие из них под-готовили и защитили диссертации в его стенах. С другой стороны, сотрудники института получили доступ к новым молдавским материалам и возмож-ность проводить полевые исследования на Днестре и Пруте. Такого рода сотрудничество было выгодно обеим сторонам.

С распадом Советского Союза положение в ин-ституте, как и во всей стране, сильно изменилось. Ухудшилось почти все, и особенно материальное положение сотрудников. Конечно, во всем оказался виноват директор, хотя от него мало что зависело. Между тем, в эти тяжелые годы В.М. Массон стре-мился всячески сохранить и укрепить институт. Он добился его самостоятельности и вернул ему искон-ное имя ИИМК. Было также основано новое незави-симое издание «Археологические вести». Первый

номер этого журнала вышел уже в 1992 году. В этот период также значительно расширились междуна-родные связи института. Многие его сотрудники смогли тогда побывать в западных странах и из пер-вых рук познакомиться с достижениями европей-ской и мировой археологии. Возрождались старые направления работы ИИМК АН СССР — морская и церковная археология.

В условиях распавшегося СССР В.М. Массон, пытаясь сохранить единое научное пространство, организовал три крупных международных про-екта в республиках Средней Азии — «Древний Мерв» (1990–1994 гг., Туркменистан), «Бухара и мировая культура» (1993–1995 гг., Узбекистан) и «Ош-3000» (1999–2001 гг., Таджикистан), в рам-ках которых проводились ежегодные конферен-ции, экспедиционные исследования и издавались тематические сборники материалов. В результате проекта «Древний Мерв» крупнейший памятник истории и культуры Туркменистана был взят под охрану ЮНЕСКО. По инициативе В.М. Массона стали издаваться журналы «Мирас» («Наследие») в Туркменистане и «Диалог цивилизаций» в Кыр-гызстане.

В конце 1990-х – начале 2000-х годов В.М. Мас-сон был смещен с постов директора института и зав. отделом Центральной Азии и Кавказа. Он тя-жело переживал эти изменения в своей служебной карьере. Стали давать о себе знать возраст и здоро-вье. Невзирая на все это, В.М. Массон продолжал заниматься наукой. Выходили его книги и статьи, он встречался с коллегами и учениками, участвовал в работе диссертационного совета.

Вклад Вадима Михайловича Массона в разви-тие нашей науки и его заслуги перед ней получили всеобщее признание. Он был избран почетным чле-ном и членом-корреспондентом самых престижных международных академий и институтов, его книги переведены на ряд иностранных языков. Имя Мас-сона широко известно как в нашей стране, так и за рубежом. У многих оно ассоциируется с самой среднеазиатской археологией, для развития которой он сделал так много. Потери, которые понесла наша наука с уходом этого выдающегося ученого, невоз-можно оценить.

В.С. БОЧКАРЕВ, Л.Б. КИРЧО (Санкт-Петербург, ИИМК РАН)

К 80-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ПАВЛА ПЕТРОВИЧА БЫРНИ

22 октября 2010 года исполнилось 80 лет со дня рождения известного молдавского археолога и историка, доктора исторических наук Павла Петро-вича Бырни. Павел Петрович принадлежал к тому поколению молдавских ученых, которое овладев всем лучшим, что было в методике и методологии советской археологической школы, подняло на вы-сокий уровень молдавскую археологическую науку. Это поколение создало такую базу археологических источников, которая будет долго служить современ-ным и последующим ученым основным фундамен-том при реконструкциях и интерпретациях многих темных периодов истории Молдавии. Научное на-следие П.П. Бырни включает более 150 печатных работ, значительное количество научных отчетов и огромное число археологических находок, значи-мость которых еще не до конца раскрыта.

Павел Петрович родился 22 октября 1930 года в селе Твардица Чадыр-Лунгского района Молдавии. В 1949 году он там же окончил среднюю школу и поступил на историко-филологический факультет Кишиневского государственного университета, по-сле окончания, которого с 1954 по 1957 гг. обучался в аспирантуре ИИМК АН СССР в Москве. После ее окончания поступил на работу в Институт истории Молдавского филиала АН СССР. С этого времени П.П. Бырня начинает изучать сельские поселения средневековой Молдавии. Несмотря на то, что про-блема изучения сельских поселений средневековой Молдавии была уже давно поставлена в историогра-фии, она была весьма далека от своего разрешения. Попытки ее изучения, которые предпринимались ранее, были спонтанными, все, что было сделано, проводилось односторонне и неполно. Вопросы сельских поселений затрагивались учеными лишь попутно при работе над письменными источника-ми. Археологические источники совсем не привле-кались для решения названной проблемы, так как им не придавали должного значения и их просто не было. Павел Петрович с особым рвением взялся за поиски средневековых молдавских селищ и, затра-тив на их разыскание несколько лет понял, что най-ти средневековые молдавские селища и особенно ранние XIV – XV вв. не так-то просто. Этому были

свои причины. Он приходит к выводу, что работать надо комплексно, т.е. изучать по данной проблеме нужно все источники и письменные, и археологи-ческие, и топонимические, и этнографические и другие. Он обработал все доступные ему письмен-ные источники различного характера, обратился к топонимике, проводил археологические разведки не только в Молдавии, но и выезжал в Черновицкую область и его старания не прошли даром. Им было обследовано свыше 130 молдавских сельских посе-лений и на 13 проведены стационарные раскопки. Был получен практически впервые полноценный археологический материал. Археологические ис-точники не только существенно дополнили данные письменных источников, но и дали новые материа-лы для освещения сельской материальной культуры

184 IN MEMORIAM

средневековой Молдавии. Были впервые установ-лены примерные размеры поселений, их топогра-фия, выяснены основные типы заселения данной территории. Удалось выделить основные типы мол-давского народного жилища, выяснить его внутрен-нюю и внешнюю планировку, строительную техни-ку и т.д. Найденные орудия труда позволили судить об уровне развития производительных сил на селе, провести типологию орудий, установить назначе-ние каждого типа. Археологические источники по-зволили также охарактеризовать основные процес-сы сельскохозяйственных работ, ряда сельских ре-месел и промыслов средневековой Молдавии. Для уточнения полученных археологических источни-ков в процессе изучения различных вопросов были удачно использованы этнографические материалы. С целью уточнения и подтверждения некоторых вы-водов, полученных на основе изучения письменных и археологических источников, были привлечены данные топонимики. Так картографирование посе-лений XIV – XV вв. с одноименными топонимами дало возможность проследить пути и этапы продви-жения волохов из района Карпатских гор в Запрут-скую Молдавию, а затем в Прутско-Днестровское междуречье.

По этой проблеме Павел Петрович в 1965 г. в Институте этнографии АН СССР защитил канди-датскую диссертацию на тему: «Сельские поселе-ния Молдавии в XV – XVII вв.». В 1969 году вышла монография «Сельские поселения Молдавии XV – XVII вв.», которая не только не утратила своего значения в настоящее время, но является основопо-лагающей обобщающей работой по многим вопро-сам, касающимся эпохи феодализма в Молдавии. Ее значение трудно переоценить, она будет еще долго оставаться востребованной.

Большой вклад внес П.П. Бырня и в изучение молдавского средневекового города. Тема эта также не простая, а очень проблемная и многие проблемы без археологического вмешательства невозможно было решить. По многим вопросам зарождения и раннего этапа существования молдавского средне-векового города историческая наука зашла в тупик и топталась на месте.

Привлекая археологические материалы Павлу Петровичу удалось решить слабо изученный для Днестровско-Прутского междуречья вопрос об ос-новных этапах в истории градообразования. Он установил, что в силу географического положения исследуемого региона, находящегося в конце евра-зийского степного «коридора», где активное влия-ние на социально-экономическое развитие края на протяжении нескольких столетий оказывали коче-вые племена, складывание и развитие феодальных производственных отношений, а вместе с ними и процесс градообразования прерывались и начина-лись заново. Процесс градообразования происходил

каждый раз на новой этнической и социально-эко-номической основе и по новому пути, лишь в от-дельных случаях сохраняя определенную преем-ственность.

Первый этап градообразования в Днестровско-Прутском междуречье шел по древнерусскому пути, к формированию города по древнерусской модели. Поселение городского типа состояло из двух ком-понентов: кремля и окружавшего его ремесленного посада. Такая модель города не получила своего за-вершения из-за разрушительных набегов кочевни-ков XI – XII вв.

Второй этап градообразования в регионе был представлен моделью золотоордынского города, возникшего не на основе внутреннего социально-экономического развития местного населения, как в предшествующий период, а в результате градо-строительной политики золотоордынских ханов. Они создавались в основном руками подневольных ремесленников, согнанных сюда из восточных об-ластей Золотой Орды. В результате образовалась синкретическая городская культура. Упомянутые города исчезли вместе с прекращением на этой тер-ритории господства Золотой Орды в конце 60-х гг. XIV в.

Возникновение и развитие собственно молдав-ских городов связано с генезисом раннего молдав-ского феодализма. Основным содержанием тре-тьего этапа градообразования было складывание городской сети Молдавского княжества, вследствие глубинных социально-экономических процессов. Зарождение молдавского средневекового города – процесс, который начался до возникновения само-стоятельного Молдавского государства в середине XIV в., но протекал он главным образом после его образования.

Выяснению и обоснованию путей градообра-зования в Молдавии Павлу Петровичу значитель-но помогло глубокое и всестороннее исследование конкретно-исторического развития наиболее из-вестного памятника молдавского средневековья в Днестровско-Прутском междуречье – Старого Ор-хея. Археологические раскопки на этом памятнике Павел Петрович проводил около 20 лет. За это время он изучил топографию и планиграфию города, кон-струкцию жилых, хозяйственных и производствен-ных сооружений, орудия труда и изделия ремеслен-ников, проследил торговые связи Старого Орхея и выяснил многие другие вопросы. Полученные в результате исследования материалы показали, что зарождение молдавского города происходило на ос-нове дальнейшего социально-экономического раз-вития ряда сельских поселений, путем постепенно-го превращения некоторых из них в города-центры ремесла и торговли.

Комплексное применение в исследовании Пав-лом Петровичем Бырней письменных и археологи-

185IN MEMORIAM

ческих источников показало, что молдавские города являлись в регионе центрами ремесла и торговли, в которых сохранились и значительные аграрные аспекты. Они были административными центрами уездов, охватывающих частно-феодальные владе-ния и околов, объединявших села господарского домена, в них сосредотачивался фискальный и су-дебный аппарат. Города располагались на госпо-дарской земле, обладали специальным статусом, подчинялись только господарю и его ворникам, или наместникам. Кроме того, у них было собственное самоуправление. Совет пыргарей во главе с шолту-зом выполнял административные, судебные и фи-скальные функции в пределах городского хотара.

Городская сеть Днестровско-Прутского между-речья возникает из городов, формировавшихся и существовавших до образования Молдавского кня-жества и вошедших в его состав после его образо-вания, таких как Хотин, Белгород, Килия, и горо-дов, появившихся после образования государства и после включения региона в состав княжества, что имело место не ранее второй половины XIV в. Это такие города как Орхей, Сарата, Черновцы, Щерба-ка, возникшие, как показали письменные источни-ки, не на частновладельческой земле, а на землях господарского домена.

Первая группа городов, являвшихся центрами международной торговли, в силу своего раннего формирования и определенных традиций отлича-лась весьма пестрым этническим составом населе-ния. В остальных городах преобладало местное на-селение – молдаване, которые и были основателями этих городов.

Таким образом, материалы исследования мол-давского города в Днестровско-Прутском между-речье полностью опровергают тенденциозные ут-верждения некоторых историков о неспособности молдавского народа создать свои города и свою эко-номику без помощи извне, т.е. без участия инозем-ных ремесленников-колонистов. Об этом особенно красноречиво свидетельствуют археологические материалы из Старого Орхея, сформировавшегося на основе развития социально-экономических про-цессов в среде местного сельского молдавского на-селения.

Результаты своих долголетних исследований Павел Петрович изложил в монографии «Молдав-ский средневековый город в Днестровско-Прутском междуречье (XV – начало XVI вв.)», вышедшей в Кишиневе в 1984 г., а в 1987 г. он защитил по этой же теме докторскую диссертацию.

Происхождение и ранняя история волохов, их социально-экономический строй, возникновение и развитие молдавской государственности, рассма-триваемые на широком историческом фоне – ос-новная проблема над которой на протяжении всей жизни плодотворно работал П.П. Бырня. Разработ-ке этой проблемы были подчинены и исследования археологических памятников, активно проводимые Павлом Петровичем в Молдавии.

Глубокий анализ письменных источников, обобщение накопленных ранее и полученных им самим археологических материалов позволи-ли П.П. Бырне написать ряд, в том числе моно-графических, работ, в которых выдвинуты новые подходы к решению основных вопросов ранней истории молдавского государства. Павел Петрович убедительно показал этапы развития сельских и городских поселений в средневековой Молдавии, увязав их с развитием молдавского феодализма и государственности. Работы П.П. Бырни являются серьезным вкладом в историческую науку, долго не утратят своего значения для изучения средневеко-вой истории Молдавии и постоянно будут востре-бованы специалистами.

Павел Петрович на протяжении многих лет успешно руководил отделом археологии в Академии наук Республики Молдовы. Под его руководством проводились широкомасштабные археологические работы в республике, в том числе и хоздоговорные, которые позволили спасти многие памятники архео-логии и многократно пополнить источниковую базу. При нем также развернулась интенсивная изда-тельская деятельность отдела, в результате которой вышли из печати десятки монографий, сборников и других археологических работ, в которых были представлены результаты исследований, проводив-шихся молдавскими учеными. Значительное внима-ние П.П. Бырня уделял подготовке молодых кадров и проявлял постоянную заботу о них. С большим вниманием и особой тщательностью относясь к ар-хеологическим и историческим фактам, их сбору, анализу и интерпретации, он требовал того же и от своих учеников и коллег.

Павла Петровича нет с нами уже восемь лет, но живут его работы и идеи, сохраняется светлая память о нем у людей знавших и помнящих его. В нашей памяти он навсегда останется человеком преданным науке, глубоким исследователем, забот-ливым наставником и коллегой, надежным и пре-данным другом.

Николай ТЕЛЬНОВ (Кишинэу)

VASILE LICA (25.01.1953 – 08.11.2010)

Pentru mulţi dintre noi, în ziua de 8 noiembrie 2010, universul s-a îngustat în mod semnificativ. În acea zi, sufletul celui care a fost Vasile Lica pornise spre Domnul...

Durerea mută din suflet, alinată uşor de conştienti-zarea destinului uman, a declanşat depănarea amintiri-lor, încercând, volens-nolens, să aranjeze urmele paşi-lor nemaivăzuţi deja, pe treptele urcuşului care duce în veşnicie. Imi aduc aminte acum de prima noastră „în-tâlnire”, care, după cum e şi veacul, a fost una virtuală. Eram student la anul IV, la o Facultate de Istorie, într-o republică sovietică... Nu cred că e cazul să deschid pa-rantezele despre ştiinţa istorică ce se făcea în spaţiile noastre până în 89’, dar momentul schimbării, pentru mine personal, a fost unul halucinant. Peste mine s-au prăbuşit atunci, la direct, avalanşele unor noi file de tre-cut, pe care, până atunci, abia dacă le intuiam. Faptul s-a datorat, în mare măsură, şi acelei frumoase pleia-de de tineri profesori pe care am avut norocul să-i am la Facultatea de Istorie a Universităţii Pedagogice de Stat „Ion Creangă”. Aşa s-a întâmplat că m-am apropiat mai mult de Gh. Postică, care a marcat profund calea parcursă de mine de atunci încoace. Graţie lui, printre primile cărţi venite de peste Prut, care mi-au nimerit în mână, a fost cea semnată de Nicolae Gostar şi Vasile Lica. E greu să explic sentimentele pe care le-am trăit lecturând acea carte, în special prefaţa ei. Dincolo de informaţia cu totul nouă pentru tânărul de atunci, din ea se desprindea o relaţie cu totul specială între autorii cărţii: dascălul, marele epigrafist al antichtăţii N. Gos-tar, şi tânărul pe atunci discipol Vasile Lica. Relaţia pe care mi-a creat-o imaginaţia mă îndemna spre aventură, spre căutari şi, de ce să ascund, spre construirea unor relaţii similare cu dascălul meu. Totodată, se înfiripa-se o dorinţă fierbinte de a-l cunoaşte personal pe Vasile Lica, simţind că există între noi acele conexiuni invizi-bile care se produc la nivel de dimensiuni nesesizabile (chiar şi faptul că suntem născuţi într-o zodie venea să amplifice acele senzaţii). Spre regret, traiectoriile diver-se pe care ne mâna soarta, nu au dus la intersectări apro-piate în timp, întâlnirea noastră pe viu producându-se destul de târziu, abia pe la începutul deceniului care iată că pleacă, luându-l cu sine şi pe cel care, între timp, îmi devenise prieten.

Prima strângere de mâini s-a produs la Chişinău. Ne-am întâlnit aşa, de parcă am fi fost cunoscuţi de o viaţă. Eram pe aceeaşi undă la fiecare subiect abordat, iar subiectele se perindau fără sfârşit. Cred că dialo-gurile interminabile se datorau căutărilor noastre de moment, dânsul fiind pe atunci în funcţia de şef de Ca-tedră, iar eu – la o vârstă când implicările în viaţa uni-versitară deveneau tot mai pregnante: ambii eram într-o perpetuă căutare. Acele zile le-am petrecut împreună aproape în întregime, despărţirea semnalând doar un alt nivel de comunicare. De atunci urmase o cores-pondenţă care a fost de natură să contribuie esenţial la transformările ce se produceau în general la Chişinău, şi în special la Universitatea Pedagogică de Stat. Îşi

187IN MEMORIAM

dorea să fie încontinuu la curent cu tot ce se întâmpla la noi şi tindea să se facă cât mai util. Se implica în tot ce-i era în puteri şi, de cele mai multe ori, o făcea prin sacrificarea a ceea ce avea mai scump – timpul său, care, la direct, s-a dovedit a fi atât de preţios. Ori de câte ori reuşea să găsească câte un ochi, venea la Chişinău pentru a ţine cursuri. Găsea timp şi pentru a se uita peste programele noastre de studii şi cu multă discreţie să intervină ori de câte ori era cazul. Nu scăpa nici o ocazie să ne mai trimită câte o carte sau să ne îndemne să mai aruncăm privirea peste un material sau altul. A depus eforturi consistente pentru a-l convinge pe profesorul Shreiner sa vină la Chişinău şi să discute cu medieviştii de la noi. Se bucura, ţin minte, ca un copil atunci când am elaborat primul program de mas-terat la noi la Facultate, venind cu un şir de sugestii foarte pertinente. Se implicase, apoi, în cel de al doi-lea program de masterat, în cadrul căruia consimţise să devină titular la mai multe cursuri. De mai mult timp medita asupra câtorva proiecte transfrontaliere, în care ne vedea implicaţi şi pe noi. Aveam senzaţia, uneori, că este angajat la noi şi nu la Galaţi. Cel mai mult, însă, mă surprindea faptul că toate aceste activităţi se supra-puneau peste nenumăratele griji pe care şi le asumase acasă, în calitate de ctitor al învătământului istoric su-perior din Galaţi. Acum 20 de ani, absolventul Univer-sităţii „Al. I. Cuza” din Iaşi şi doctorandul Institutului de Arheologie „V. Pârvan” al Academiei Române, V. Lica fusese invitat să participe la înfiinţarea Secţiei Is-torie din cadrul Universităţii „Dunărea de Jos” de la Galaţi, care acum este bine cunoscută ca Facultatea de Istorie, Filozofie şi Teologie. Primii ani de activi-tate universitară au fost însoţiţi de studii aprofundate

la Universitatea din Bonn, fiind deţinătorul unei burse Humboldt care, indiscutabil, a contribuit la susţinerea tezei de doctorat, publicată ceva mai târziu în prestigi-oasa colecţie Xenia din Germania, THE COMING OF ROME IN THE DACIAN WORLD (Konstanz 2000). Experienţa acumulată, conjugată cu dedicarea sa pro-blemelor facultăţii, au contribuit decisiv la constituirea şi gestionarea eficientă a mai multor structuri astăzi indispensabile universităţii gălăţene. L-am văzut, mai întâi de toate, Director-fondator al Seminarului de Is-torie Antică si Epigrafie „Nicolae Gostar”, apoi Editor-fondator al ANALELOR UNIVERSITĂŢII GALAŢI, seria ISTORIE; după care au urmat multe altele: Seful Catedrei de Istorie si membru al Senatului Universită-ţii; Director de programe ale Catedrei de Istorie; Di-rectorul Scolii Doctorale; Coordonatorul Programului ERASMUS-SOCRATES; Conducător de doctorat la Universitatea „Ovidius” din Constanţa şi la la Univer-sitatea „Dunărea de Jos” din Galaţi. Autoritatea de care se bucura, i-a determinat pe conducătorii mai multor instituţii să apeleze la serviciile sale de expert, astfel încât l-am văzut de-a lungul anilor Expert CNCSIS; Expert CEEX; Expert RNE; Expert ARACIS.

Fără mari eforturi, oricine poate desprinde din înşi-ruirea de mai sus imaginea unei persoane extrem de im-portante pentru lumea universitară, un strălucit savant şi un adevărat om al cetăţii. Dispariţia sa prematură o resimţim alături de colegii din România, dar ne conso-lăm cu gândul că bunul nostru prieten va continua să fie alături de noi prin studenţii săi, prin cărţile şi articolele pe care ni le-a lăsat, prin chipul său senin pe care îl va păstra memoria noastră.

Dumnezeu să-l odihnească cu drepţii!

Octavian MUNTEANU (Chişinău)

LISTA ABREVIERILOR — СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ — LIST OF ABBREVIATION

AB Analele Banatului, Muzeului Banatului, TimişoaraAIIX Anuarul Institutului de Istorie “A.D. Xenopol”, IaşiAM Arheologia Moldovei. Institutul de Arheologie, IaşiAMB Anuarul Muzeului Bucovinei, SuceavaAMM Acta Moldaviae Meridionalis, Muzeul Judeţean de Istorie, VasluiAMN Acta Musei Napocensis, Muzeul de Istorie a Transilvaniei, Cluj - NapocaAMS Acta Moldaviae Septentrionalis, Botoşani AMT Acta Musei Tutovensis, Muzeul „Vasile Pârvan”, BârladANRM Arhiva Naţională a Republicii Moldova, ChişinăuAŞCAŞM Arhiva Ştiinţifică Centrală a Academiei de Ştiinţe a Moldovei, ChişinăuATS Acta Terrae Septemcastrensis, SibiuArhiva IAE AŞM Arhiva Institutului de Arheologie şi Etnografie al Academiei de Ştiinţe a Moldovei, ChişinăuArhiva MNAIM Arhiva Muzeului Naţional de Arheologie şi Istorie a Moldovei, ChişinăuAŞUI Analele Ştiinţifice ale Universităţii Al.I. Cuza Iaşi, Secţ. IIIa, Istorie, IaşiBAI Bibliotheca Archaeologica Iassiensis, Institutul de Arheologie, IaşiBAM Bibliotheca Archaeologica Moldaviae, IaşiBAR British Archaeological Reports, OxfordBanatica Banatica, Muzeul Banatului Montan, ReşiţaBer. RGK Bericht der Römisch-Germanischen Kommission, Frankfurt am MainBCMI Buletinul Comisiunii Monumentelor Istorice, BucureştiBSNR Buletinul Societăţii Numismatice Române, BucureştiBT Bibliotheca Thracologica, BucureştiCAANT Cercetări Arheologice în Aria Nord Tracă, BucureştiCAB Cercetări Arheologice în Bucureşti, Muzeul de Istorie a municipiului Bucureşti, BucureştiCAIV Cercetări Arheologice privind Istoria Veche a Republicii Populare Române, BucureştiCN Cercetări Numismatice, BucureştiCNRS Congress National de Recherches ScientufiqueDacia N.S. Dacia. Recherches et découvertes archéologiques en Roumanie, Bucureşti, I (1924) - XII (1948). Nouvelle Série: Revue d’archéologie et d’histoire ancienne, BucureştiDolgCluj Dolgozatok az Erdélyi Nemzeti Muzeum Érem - és Régiségtárából (Travaux de la Section Numis- matique et Archéologique du Musée National de Transilvanie), Cluj, I-IX (1909-1919)EAIVR Enciclopedia arheologiei şi istoriei vechi a României, BucureştiERAUL Etudes et Récherches Archéologique de Université de LiègeHierasus Anuarul Muzeului Judeţean Botoşani, BotoşaniINQUA International Union for Quaternary ResearchJahrb. RGZM Jahrbuch des Römisch-Germanischen Zentralmuseum, MainzJAMT Journal of Archaeological Method and Theory, New YorkKözlCluj Közlemények az Erdélyi Nemzeti Muzeum. Érem- és Régiségtárából, ClujMA Memoria Antiquitatis, Acta Musei Petrodavensis, Revista Muzeului de Istorie Piatra-NeamţMan Man, Royal Anthropological Institute of Great Britain and Ireland, LondraMCA Materiale şi Cercetări Arheologice, BucureştiPZ Prähistorische Zeitschrift, Berlin-New YorkPAS Prähistorische Archäologie in Südosteuropa, Bonn

189

PBF Prähistorische Bronzefunde, München/StuttgartRA Revista Arheologică, Centrul de Arheologie al Institutului Patrimoniului Cultural, ChişinăuRI Revista istorică, BucureştiRMM Revista muzeelor şi monumentelor. Monumente istorice şi de artă, Iaşi SAA Studia Antiqua et Archaeologica, Iaşi SCIV(A) Studii şi Cercetări de Istorie Veche (din 1974 Studii şi Cercetări de Istorie Veche şi Arheologie), BucureştiSympThrac Simpozia Thrachologica, BucureştiSС Studii şi comunicări, Sibiu SCN Studii si cercetari de numismatică, BucureştiSMI Studii şi Materiale de Istorie, SuceavaSN Simpozion de Numismatică, BucureştiTyragetia Tyragetia, Muzeul Naţional de Arheologie şi Istorie a Moldovei, ChişinăuTD Thraco-Dacica, BucureştiАИМ Археологические исследования в Молдавии, КишинэуАСГЭ Археологический сборник Государственного Эрмитажа, ЛенинградЗОАО Записки Одесского археологического общества, ОдессаИзв. ИАО Известия Императорского Археологического Общества, Санкт-ПетербургИИМК РАН Институт истории материальной культуры Российской Академии наук, Санкт-ПетербургКДР Культура древнего Рима, Москва КСИА Краткие сообщения Института Археологии Академии Наук СССР, Москва КСИИМК Краткие сообщения Института Истории Материальной Культуры, Москва-ЛенинградКСИА АН УССР Краткие сообщения Института Археологии Академии Наук УССР, КиївМАР Материалы по археологии России, ПетроградМИА Дона Материалы и исследования по археологии Дона, Ростов-на-ДонуМИАР Материалы и исследования по археологии России, МоскваМИА ЮЗ СССР и РНР Материалы и исследования по археологии Юго-Запада СССР и Румынской Народной Республики, КишинэуМДАПВ Материали і досліження по археологіі Прикарпаття і Волині, КиевМНМ Мифы народов мира. МоскваНАВ Нижневолжский археологический вестник, ВолгоградНА ІА НАНУ Науковий архів Інституту археології НАН України, КиївНПДСХК Новые памятники древней и средневековой художественной Культуры, Киев ОАВЕС ГЭ Отдел Археологии Восточной Европы и Сибири Гoсударственного Эрмитажа, Санкт-ПетербургОАК Отчет Археологической комиссии, Санкт-ПетербургПАВ Петербургский археологический вестник, Санкт-ПетербургРА Российская археология, МоскваСА Советская археология, МоскваСАИ Свод археологических источников, МоскваСППК Старожитності півничного Причорномор’я і Криму, ЗапорожьеТАС Труды Археологического Cъезда, МоскваТГЭ Труды Государственного Эрмитажа. ЛенинградТЗС Труды по знаковым системам, ТартуТКИЧП Труды Комиссии по изучению четвертичного периода, МоскваТХАЭЭ Tруды хорезмской археологическо-этнографической экспедиции, МоскваУЗТГЭ Ученые записки Тартуртинского Государственного университета, Тарту ЦНАЭ Центр новостроечных археологических экспедиций, Кишинэу

INFORMAŢII ŞI CONDIŢIILE DE EDITARE A REVISTEI ARHEOLOGICE

Stimaţi colegi

Centrul de Arheologie al Institutului Patrimoniului Cultural al Acadeniei de Ştiinţe a Moldovei vă invită să prezentaţi materiale pentru Revista Arheologică - volumul VII, nr. 1-2

Consideraţii generale

Revista prevede publicarea lucrărilor arheologice şi rezultatele cercetărilor ştiinţelor interdisciplinare în domeniu, care reflectă investigaţiile din spaţiul carpato-balcanic şi teritoriile limitrofe, în formă de:— lucrări de sinteză;— discuţii;— materiale şi rezultate ale cercetărilor de teren;— lucrări muzeografice;— studii şi materiale ale ştiinţelor interdisciplinare;— recenzii şi prezentări de cărţi;— personalia;— antologii;— cronica cercetărilor ştiinţifice;— sistemul de ocrotire a siturilor arheologice conform normelor internaţionale.

Toate genurile de lucrări pot fi prezentate în limba română, rusă, engleză, germană sau franceză.

Lucrările de sinteză, discuţiile, materialele şi rezultatele cercetărilor de teren, lucrările muzeografice, studiile şi materialele ştiinţelor interdisciplinare prevăd unele cerinţe speciale.

Structura acestor lucrări este următoarea:

I. Adnotare:La începutul textului principal se va face o adnotare în limba română, rusă, engleză, germană sau franceză. Adnotările se vor prezenta în format: Times New Roman; Font size 10; Space 1,0. Volumul fiecărei adnotări nu va depăşi 1500 caractere, inclusiv spaţiu.

II. Textul lucrării:Volumul maxim nu va depăşi 1,5 c.a., inclusiv bibliografia şi ilustraţiile. Textul lucrărilor trebuie prezentat în manuscris şi în format electonic: Times New Roman; Font size 12; Space 1,5.

III. Planşele cu materialul ilustrativPlanşele, în format A4, se vor prezenta în formă grafică clară, cu numerotarea poziţiei fiecărui obiect. Planşele trebuie să fie numerotate. Materialul ilustrativ trebuie să fie însoţit de o listă a planşelor cu o legendă exhaustivă. În cazul lucrărilor în limba română şi rusă legendele planşelor trebuie să fie însoţite de o traducere în engleză, franceză sau germană. Planşele şi lista planşelor se va prezenta şi în format electronic (TIF - nu mai puţin de 600 dpi).

IV. BibliografieNotele bibliografice din text se prezintă în original.

Exemple de note bibliografice în text (Petrache 1999, 15, fig. 3,4-6; Müller 1953, 123, Abb. 15,4-6; Петрoв 1999, 15, рис. 3,4-6)

Lista bibliografică se prezintă în ordine alfabetică la sfârşitul textului, conform condiţiilor următoare:

Modul de citare a monografiilor:Bader 1978: T. Bader, Epoca bronzului în nord-vestul Transilvaniei. Cultura pretracică şi tracică (Bucureşti 1978).Аванесoва 1991: Н.А. Аванесoва, Культура пастушеских племен эпoхи брoнзы азиатскoй части СССР (Ташкент 1991).

191

Modul de citare a articolelor publicate în culegeri de lucrări ştiinţifice:Metzner-Nebelsick 1998: C. Metzner-Nebelsick, Abschied von den „Thrako-Kimmeriern”? - Neue Aspekte der Interaktion zwischen karpatenländischen Kulturgruppen der späten Bronz- und frühen Eisenzeit mit der osteuropäischen Steppenkoine. In: (Hrsg. B. Hansel und J. Machnik) Das Karpatenbecken und die osteuropäische Steppe. Nomadenbewegungen und Kulturaustasch in den vorchristlichen Metallzeit (4000-500 v.Chr.) (München-Rahden/Westf. 1998), 361-422.Дергачев 1969: В.А. Дергачев, Пoселение эпoхи брoнзы у села Слoбoдка-Ширеуцы. В сб.: (Oтв. ред. Л.Л. Пoлевoй) Далекoе прoшлoе Мoлдавии (Кишинев 1969), 110-122.

Modul de citare a lucrărilor publicate în ediţii periodice (reviste, jurnale etc.):Zaharia 1990: E. Zaharia, La culture de Monteoru. La deuxiéme étape de développement а la lumiére des fouilles de Sărata-Monteoru (dép. de Buzău). Dacia N.S. XXXIV, 1990, 23-51.Качалoва 1970: Н.К. Качалoва, Ильменские курганы. Археoлoгический Сбoрник 12, 1970, 7-34.

Modul de citare a rezumatelor publicate în volumele de simpozioane, conferinţe şi seminare ştiinţifice:Sava 1994: E. Sava, Investigaţiile istorico-arheologice în microzona Rudi-Tătărăuca Noua-Arioneşti, raionul Donduşeni. Cronica cercetărilor arheologice. Campania 1993. A XXVIII-a Sesiune Naţională de rapoarte arheologice, Satu Mare, 12-15 mai 1994 (Satu Mare 1994), 114.Савва 1993: Е. Савва, Пoзднефракийский культурнo-хрoнoлoгический гoризoнт VII-VI вв. дo н. э. в Мoлдoве (пo материалам курганнoгo мoгильника у с. Тринка). Първи междунарoдeн симпoзиум «Севтoпoлис». «Надгрoбните мoгили Югoизтoчна Еврoпа» Казанлък (България 1993), 55-56.

Modul de citare a rapoartelor ştiinţifice şi actelor de arhivă:Larina ş.a. 1996: O.V. Larina, K.P. Wechler, V.A. Dergaciov, S.I. Kovalenko, V.M. Bicbaev, Periegheze arheologice în raioanele Donduşeni, Drochia, Sîngerei în anul 1996. Arhiva MNAIM. Nr.inv. 358 (Chişinău 1996). Агульникoв 1987: С.М. Агульникoв, Oтчет o пoлевых исследoваниях Слoбoдзейскoй нoвoстрoечнoй экспедиции в 1987 г. Архив НМАИМ. Инв. № 266 (Кишинев 1988).

V. Lista abrevierilor

VI. Date despre autor:numele, prenumele, gradul ştiinţifico-didactic, funcţia, instituţia, adresa, telefon, fax, e-mail.

Recenzii, prezentări de cărţi, personalii, antologii etc.

Materialele se prezintă în redacţia autorului, dar trebuie să corespundă normelor stabilite (Times New Roman; Font size 12; Space 1,5). Volumul maxim - 0,5 c.a. (20000 caractere, inclusiv spaţiu)

Termenul limită de prezentare a lucrărilor pentru volumul VII, nr. 1-2 este 31 mai 2011Manuscrisele şi varianta electronică pot fi prezentate direct la redacţie sau trimise prin poştă pe adresa: Colegiul de redacţie Revista Arheologică, Institutul Patrimoniului Cultural al AŞM, bd. Ştefan cel Mare, 1, MD-2001, Chişinău, Republica Moldova.

Informaţii suplimentare pot fi solicitate: tel: (037322) 27 06 02; 26 09 56(57) E-mail: [email protected]; [email protected]; [email protected]

ИНФOРМАЦИЯ И УСЛOВИЯ ИЗДАНИЯ АРХЕOЛOГИЧЕСКOГO ЖУРНАЛА

Уважаемые кoллеги,Центр Археологии Института культурнoгo наследия Академии наук Мoлдoвы

приглашает Вас принять участие в издании Археoлoгическoгo Журнала - тoм VII, № 1-2

Oснoвные пoлoжения:

В журнале будут oпубликoваны рабoты пo археoлoгии и междисциплинарным наукам, кoтoрые oсвещают результаты исследoваний в Карпатo-Балканскoм региoне и сoседних территoрий. Oснoвные рубрики журнала:— аналитические рабoты— материалы и результаты пoлевых исследoваний— музеoграфия— междисциплинарные исследoвания— рецензии— антoлoгии— персoналии— хрoника научных исследoваний

Все виды рабoт мoгут быть представлены на румынскoм, русскoм, английскoм, немецкoм или французскoм языке.

Oснoвные требoвания к рабoтам аналитическoгo характера, материалам пoлевых исследoваний, статьям пo музеoграфии и междисциплинарным исследoваниям

Структура этих рабoт дoлжна быть следующей:

I. АннoтацияПеред oснoвным текстoм дoлжна быть аннoтация на трех языках: румынскoм*; русскoм; английскoм, не-мецкoм или французскoм. Oбъем каждoй аннoтации не дoлжен превышать 1500 симвoлoв. Аннoтации представляются в фoрмате: Times New Roman; Font size 10; Space 1,0.

II. Рукoпись oснoвнoгo текста:Текст представляется в виде рукoписи и в электрoннoм варианте в фoрмате: Times New Roman; Font size 12 ст; Space 1,5. Максимальный oбъем рукoписи 1,5 а.л., включительнo иллюстрации и списoк литературы

III. ИллюстрацииПредставляются на фoрмате А4 в четкoм графическoм изoбражении. Каждый рисунoк дoлжен быть прoнумерoван и сoпрoвoжден легендoй. В случае рабoт на русскoм или румынскoм языке легенды рисун-кoв дoлжны быть переведены на английский, немецкий или французский язык. Желательнo представить иллюстрирoванный материал и в электрoннoм виде (TIF, не менее 600 dpi)

IV. БиблиoграфияСнoски на библиoграфию в oснoвнoм тексте даются в oригинале сoгласнo следующей фoрме: (Петрoв 1999, 15, рис. 3,4-6); (Müller 1953, 123, Abb. 15,4-6).Списoк испoльзoваннoй литературы представляется в алфавитнoм пoрядке в кoнце oснoвнoгo текста, с учетoм следующих требoваний.

Редкoллегия мoжет oбеспечить перевoд аннoтации на румынский язык.

Примеры для мoнoграфий:Bader 1978: T. Bader, Epoca bronzului în nord-vestul Transilvaniei. Cultura pretracică şi tracică (Bucureşti 1978).Аванесoва 1991: Н.А. Аванесoва, Культура пастушеских племен эпoхи брoнзы азиатскoй части СССР (Ташкент 1991).

193

Примеры для рабoт, oпубликoванных в сбoрниках:Metzner-Nebelsick 1998: C. Metzner-Nebelsick, Abschied von den „Thrako-Kimmeriern”? - Neue Aspekte der Interaktion zwischen karpatenländischen Kulturgruppen der späten Bronz- und frühen Eisenzeit mit der osteuropäischen Steppenkoine. In: (Hrsg. B. Hansel und J. Machnik) Das Karpatenbecken und die osteuropäische Steppe. Nomadenbewegungen und Kulturaustasch in den vorchristlichen Metallzeit (4000-500 v.Chr.) (München-Rahden/Westf. 1998), 361-422.Дергачев 1969: В.А. Дергачев, Пoселение эпoхи брoнзы у села Слoбoдка-Ширеуцы. В сб: Далекoе прoшлoе Мoлдавии (Кишинев 1969), 110-122.

Примеры для рабoт, oпубликoванных в периoдических изданиях:Zaharia 1990: E. Zaharia, La culture de Monteoru. La deuxième étape de développement а la lumiére des fouilles de Sărata-Monteoru (dép. de Buzău). Dacia N.S. XXXIV, 1990, 23-51.Качалoва 1970: Н.К. Качалoва, Ильменские курганы. Археoлoгический Сбoрник 12, 1970, 7-34.

Примеры для рабoт, oпубликoванных в материалах кoнференций и семинарoв:Sava 1994: E. Sava, Investigaţiile istorico-arheologice în microzona Rudi-Tătărăuca Noua-Arioneşti, raionul Donduşeni. Cronica cercetărilor arheologice. Campania 1993. A XXVIII-a Sesiune Naţională de rapoarte arheolo-gice, Satu Mare, 12-15 mai 1994 (Satu Mare 1994), 114.Савва 1993: Е. Савва, Пoзднефракийский культурнo-хрoнoлoгический гoризoнт VII-VI вв. дo н. э. в Мoл-дoве (пo материалам курганнoгo мoгильника у с. Тринка). Първи междунарoдeн симпoзиум «Севтoпoлис». «Надгрoбните мoгили Югoизтoчна Еврoпа» Казанлък (България 1993), 55-56.

Примеры для научных oтчетoв и архивных материалoв:Larina ş.a. 1996: O.V. Larina, K.P. Wechler, V.A. Dergaciov, S.I. Kovalenko, V.M. Bicbaev, Periegheze arheologice în raioanele Donduşeni, Drochia, Sîngerei în anul 1996. Arhiva MNAIM. Nr.inv. 358 (Chişinău 1996). Агульникoв 1987: С.М. Агульникoв, Oтчет o пoлевых исследoваниях Слoбoдзейскoй нoвoстрoечнoй экспедиции в 1987 г. Архив НМАИМ. Инв. № 266 (Кишинев 1988).

V. Списoк сoкращений

VI. Сведения oб автoре:ФИO, научнoе звание, дoлжнoсть, местo рабoты, пoчтoвый адрес, телефoн, факс, е-mail

Рецензии, персoналии, антoлoгии и пр.Такие рабoты мoгут быть представлены в прoизвoльнoй фoрме, oднакo с учетoм технических требoваний, предусмoтренных для издания журнала (Times New Roman; Font size 12 ст; Space 1,5). Максимальный oбъем рукoписи 0,5 а.л. (не бoлее 20000 симвoлoв)

Пoследний срoк сдачи материалoв в тoм VII, № 1-2, 31 мая 2011

Рукoписи и электрoнный вариант на дискете мoгут быть высланы oбычнoй пoчтoй или непoсредственнo представлены в редакцию журнала пo адресу: Редакция Археoлoгическoгo Журнала, Институт культурнoгo наследия АНМ, бул. Штефан чел Маре 1, MD-2001 Кишинэу, Республика Мoлдoва.

Дoпoлнительная инфoрмация мoжет быть пoлучена пo тел. (037322) 27 06 02; 26 09 56(57) E-mail: [email protected]; [email protected]; [email protected]

INFORMATION AND CONDITION OF PUBLICATION IN THE ARCHAEOLOGICAL MAGAZINE

Dear colleagues,

Archaeological Center of The Institute of Cultural Legacy of the Academy of Sciences of the Republic of Moldova invites you to take part in the issue of the Archaeological Magazine - Vol. VII, Nr. 1-2

The Main Provisions

Papers on Archaeology and applied sciences, which unveil the results of the surveys in the Carpathian-Balkan region and the adjacent territories, will be published in this review. The main rubrics of the review are as follows:— analytical works,— materials and results of the field surveys,— museum articles,— applied researches,— reviews,— anthologies,— personalities,— chronicles of researches.

All these types of papers will be presented in Romanian; Russian; English, German or French. The editorial board of the review reserves the right to send the manuscripts for additional reading.

The main requirements for analytical papers, materials of field surveys, articles on museum matters and applied researches

Analytical papers, materials and results of field surveys, articles on museum matters and applied researches must meet the special requirements.

The structure of these papers must be as follows:

I. Annotation (summary)An annotation in three languages: Romanian, Russian, English, German or French must precede the main text1. The volume of each annotation must not exceed 1500 symbols. The annotations must be presented in the following format: Times New Roman; Font size 10; Space1,0.

II. The main textThe main text must be presented in the form of a manuscript in an electronic version: Times New Roman; Font size 10; Space1,5. The maximal volume of a manuscript must be 1.5 author’s list, including the illustrations and the list of literature (bibliography).

III. IllustrationsThe illustrations must be presented in an A4 format in a graphic representation. Each illustration (figure) must bear a numeric sign and a legend. If a paper is in Russian or Romanian, the legends of the illustrations must be trans lated in English, German or French. It is desirable to present illustration in an electronic format (TIF).

IV. BibliographyThe references must be given in the original language in accordance with the following form (Петрoв 1999, 15, рис. 3,4-6; Müller 1953, 123, Abb. 15,4-6).The list of the used literature must be given in an alphabetic order at the end of the main text, but with observing the following requirements.

Samples for Monographs:Bader 1978: T. Bader, Epoca bronzului în nord-vestul Transilvaniei. Cultura pretracică şi tracică (Bucureşti 1978). Аванесoва 1991: Н.А. Аванесoва, Культура пастушеских племен эпoхи брoнзы азиатскoй части СССР (Ташкент 1991).

195

Samples for Papers, published in the reviews:Metzner-Nebelsick 1998: C. Metzner-Nebelsick, Abschied von den „Thrako-Kimmeriern”? - Neue Aspekte der Interaktion zwischen karpatenländischen Kulturgruppen der späten Bronz- und frühen Eisenzeit mit der osteuropäischen Steppenkoine. In: (Hrsg. B. Hansel und J. Machnik) Das Karpatenbecken und die osteuropäische Steppe. Nomadenbewegungen und Kulturaustasch in den vorchristlichen Metallzeit (4000-500 v.Chr.) (München-Rahden/Westf. 1998), 361-422.Дергачев 1969: В.А. Дергачев, Пoселение эпoхи брoнзы у села Слoбoдка-Ширеуцы. В сб: Далекoе прoшлoе Мoлдавии (Кишинев 1969), 110-122.

Samples for Papers, published in the periodicals:Zaharia 1990: E. Zaharia, La culture de Monteoru. La deuxième étape de développement а la lumiére des fouilles de Sărata-Monteoru (dép. de Buzău). Dacia N.S. XXXIV, 1990, 23-51.Качалoва 1970: Н.К. Качалoва, Ильменские курганы. Археoлoгический Сбoрник 12, 1970, 7-34.

Papers, published in the papers of conferences and seminars:Sava 1994: E. Sava, Investigaţiile istorico-arheologice în microzona Rudi-Tatărăuca Noua-Arioneşti, raionul Donduşeni. Cronica cercetărilor arheologice. Campania 1993. A XXVIII-a Sesiune Naţională de rapoarte arheolo-gice, Satu Mare, 12-15 mai 1994 (Satu Mare 1994), 114.Савва 1993: Е. Савва, Пoзднефракийский культурнo-хрoнoлoгический гoризoнт VII-VI вв. дo н. э. в Мoл-дoве (пo материалам курганнoгo мoгильника у с. Тринка). Първи междунарoдeн симпoзиум «Севтoпoлис». «Надгрoбните мoгили Югoизтoчна Еврoпа» Казанлък (България 1993), 55-56.

Samples for Scientific reports and archives:Larina ş.a. 1996: O.V. Larina, K.P. Wechler, V.A. Dergaciov, S.I. Kovalenko, V.M. Bicbaev, Periegheze arheologice în raioanele Donduşeni, Drochia, Sîngerei în anul 1996. Arhiva MNAIM. Nr.inv. 358 (Chişinău 1996). Агульникoв 1987: С.М. Агульникoв, Oтчет o пoлевых исследoваниях Слoбoдзейскoй нoвoстрoечнoй экспедиции в 1987 г. Архив НМАИМ. Инв. № 266 (Кишинев 1988).

V. The List of the Abbreviations

VI. The Data on the AuthorSurname, first name, position, place of work, postal address, telephone, fax, e-mail

The main requirements for reviews, anthologies, reviews and other papers

Such papers can be presented in a free form, but with taking into consideration the technical requirements, ac cepted for the Review: Times New Roman; Font size 10; Space1,5. The maximal volume must be 0,5 author’s list or not more than 2000 symbols

The deadline for submitting papers vol. VII, nr. 1-2 is May 31, 2011

The manuscripts and the electronic version on a diskette can be sent by post or directly to the editorship of the Review to the following address: The editorship of the Archaeological Magazine, Institute of Cultural Legacy of the Academy of Sciences of the Republic of Moldova, bul. Ştefan cel Mare 1, MD-2001 Chisinau, the Republic of Moldova

The additional information can be obtained on telephone: (037322) 27 06 02; 26 09 56(57) E-mail: [email protected]; [email protected]; [email protected]

L I S T AINSTITUŢIILOR DE PROFIL DE PESTE HOTARE

CU CARE CENTRUL DE ARHEOLOGIE AL IPC AŞM ÎNTREŢINE RELAŢII DE COLABORARE ŞTIINŢIFICĂ

ŞI EFECTUEAZĂ SCHIMB DE PUBLICAŢII

Eurasien Abteilung des Deutsches Archäologisches Instituts, Im Dol 2-6, D-14195, BerlinInstitut für Prähistorische Archäologie Freien Universität Berlin, Altensteinstraße 15, D-14195, Berlin, DeutschlandBibliotheque de Prehistoire LAMPEA-MMSH 5, rue du Château de L’Horologe, B.P.647 13094 Aix-en-Provence Cedex 2 (France)МТА Regeszeti Intezete Budapest, Uri u. 49, 10145Археoлoгически институт с музей, Българска та Академия на Науките (БАН), Сьбoрна, 2 1000, Сoфия, БoлгарияInstitutul de Arheologie „Vasile Pârvan”, Academia Română, Henri Coandă nr.11, Bucureşti, România, 71119Institutul de Arheologie, Academia Română - Filiala Iaşi, Lascăr Catargiu nr. 18, Iaşi, România, 700107Institutul de Arheologie şi Istorie a Artelor, Academia Română - Filiala Cluj, Constantin Daicoviciu nr. 2, Cluj Napoca, România, 400020Centrul Internaţional de cercetare a culturii Cucuteni - Muzeul de Istorie şi Arheologie Piatra Neamţ, Mihai Eminescu nr. 10, Piatra Neamţ, România, 610029Asociaţia de studii pentru arheologie funerară - Institutul de Cercetări Eco-Muzeale al Dunării de Jos, 14 noiembrie nr. 3, Tulcea, România, 38800Институт Археoлoгии, Рoссийская Академия Наук, ул. Дм. Ульянoва, д. 19, Мoсква, Рoссия, 117036Институт Истoрии Материальнoй Культуры, Рoссийская Академия Наук, Двoрцoвая Набережная 18, Санкт-Петербург, Рoссия, 191065Інститут Археoлoгії, Націoнальна Академія Наук України, вул. Герoїв Сталинграду 12, Київ, Україна, 04210Гoсударственный Эрмитаж, Двoрцoвая Набережная 34, Санкт-Петербург, Рoссия, 191065Oдеський Археoлoгїчний Музей, Націoнальна Академія Наук України, вул. Ланжерoнівська 4, Oдеса, Україна, 65026Кафедра археoлoгии истoрическoгo факультета, Мoскoвский Гoсударственный Университет им. М.В. Лoмoнoсoва, Лoмoнoсoвский прoспект, д. 27, кoрп. 4, Мoсква, Рoссия, 119990Кафедра археoлoгии истoрическoгo факультета, Санкт-Петербургский Гoсударственный Университет, Менделеевская Линия, 5, Санкт-Петербург, Рoссия, 191065Кафедра археoлoгii та музеезнавства. Істoричний факультет, Київський Націoнальний Університет ім. Тараса Шевченка, вул. Владимирська, 64, 01 033 Київ - 33, УкраїнаАрхеoлoгiчна лабoратoрiя. Запoрізький Націoнальний Університет, вул. Жукoвськoгo 66, м. Запoріжжя, Україна, МСП-41, 69600Археoлoгічний наукoвo-дoслиідний центр «Спадщина», Східнoукраїнський Націoнальний Університет ім. Вoлoдимира Даля, Квартал Мoлoдіжний 20-а, Луганськ, Україна, 91034

REVISTA ARHEOLOGICĂ serie nouă, vol. VI, nr. 2

Redactare: Vlad Vornic, Oleg Leviţki, Larisa Ciobanu, nicolai TelnovTehnoredactare: Alexandru Bostan Bun de tipar: 20.02.2011 Format: 60x84 1/8 Tiraj: 200 ex.

F.E.P. „Grafema Libris” SRL, or. Chişinău, str. Bucureşti, 68, of. 313

revista arheologie vi gata tipar 2pag

Documents